Девушка, которая хотела написать книгу о войне

И как много магазинов без вопросов открыли на меня кредит, подумалось ей.

У стеклянной двери в ресторан остановилась немолодая пара, но работник, как раз подметавший и без того чистый асфальт перед входом, что-то сказал, и пара двинулась дальше.

– Но вы первым делом умудрились попасть под жестокий ливень, потом вообще оказались замурованы селем в лесной хижине…

– Нет, почему. Сначала я наслаждалась прогулкой по горам. У вас тут еловые леса, совсем, как в Финляндии!

– И отличная дикая природа, кстати. Водятся кабаны, например, – гордо подхватил Беккер. – Волки, лисы, олени…

Фон Мореншильд отметила про себя больше не гулять по горам в одиночку.

Корреспондент взглянул на девушку за соседним столом и бодро продолжил:

– И первый, кого вы встретили в нашем краю, был сам князь…

– Ой, нет, – возразила фон Мореншильд. – Первыми были штук двадцать-тридцать чиновников и служебная собака. И это всё до того, как я смогла добраться до двери своего дома… А потом уже Его Высочество. Он спас меня от непогоды и, я так думаю, от того, что меня снесло бы в долину грязевым потоком.

До неё только сейчас, на этих словах, дошло, что, когда князь нашёл и её и потащил в свою хижину, ей грозила далеко не только сильная простуда. Вряд ли уступ над головой спас бы её жизнь. Запоздало похолодело между лопатками.

Беккер, видимо, сообразил то же самое и аж заёрзал, складывая в уме громкий заголовок.

Высокий белокурый юноша коротко переговорил с работником у входа и двинулся дальше. Метла мерно шкрябала по идеально чистому участку тротуара.

– И как вам показался князь?

Толстым и конопатым, Господи. Но мне ещё жить здесь.

– Послушайте, довольно обидно. Я думала, что заинтересовала вас как поэтесса, как человек, известный сам по себе, а интервью вы превращаете в рассказ о господине Крабате. Очень любезно было со стороны Его Высочества меня спасти, но можно уже какие-нибудь вопросы обо мне самой?

Девушка за соседним столом прыснула, тут же поднесла к губам салфетку и знаком попросила официанта переменить блюдо. До фон Мореншильд вдруг дошло, на кого она похожа.

– Со всем моим почтением к вашему отцу, э-э-э… княжна, – добавила она, как могла, учтиво.

По крайней мере, загадка пустого ресторана и шкрябающей у входа метлы загадкой больше не была.

– Ничего, – откликнулась Канторка Крабат. – Вы правы, интервью – ваше.

Официант уже нёс ей отбивную с овощами-гриль.

– Я бы тоже поела, – сообщила ему фон Мореншильд. Он молча поклонился и ушёл. В животе у Лизы забурчало так громко, что княжна прыснула снова. Фон Мореншильд покраснела и заговорила о стихах.

Когда официант подал лизино жаркое, рассказывать о творческих планах стало куда легче.

– Как подданная… тогда ещё… Российской Империи, в военном конфликте в Саксонии я была горячей сторонницей славянского Сопротивления, – рассказывала с жаром фон Мореншильд. – Не будь я замужем, сбежала бы в Богемию, чтобы присоединиться к партизанам…

Лиза на секунду осеклась, вспомнив, что говорил Танас Крабат о войне. Хорошо ведь, что не сбежала.

– Я считаю, что история Сопротивления стоит куда большего, чем сухих строчек с цифрами и датами в энциклопедиях. Она ждёт своего певца. К моему большому сожалению, на вопросы о войне пока никто не хочет отвечать. А истории нет без рассказчиков…

– Что же, я готова быть рассказчицей, – заявила вдруг Канторка. Она встала со своего места, чтобы подойти к фон Мореншильд и сверху вниз заглянуть ей в глаза. Голос у неё стал неровным, странно-звонким. Княжна подтащила рукой стул от соседнего столика и села. – Я хорошо помню войну. Сначала ты сбегаешь ночью из собственного дома, без вещей и почти без еды, потому что если ты задержишься, тебя убьют. Потом ты два года не ходишь в школу. Не говоришь с подругами, не смотришь кино и не ешь мороженого. Играешь с щепками и камушками во дворе, пока твой дед день и ночь без сна смотрит в окно, сидя в кресле с заряженным ружьём поперёк колен. Это ты маленькая и можешь играть, а он взрослый и должен успеть защитить тебя. Потом ты ходишь с маленьким братом по лесу, чтобы поесть сладких ягод, вместо мороженого. И выходишь к виселицам, к висящим мёртвыми людям с распухшими лицами и вытянутыми шеями, и вороны клюют им глаза и уши. А потом война заканчивается, ты возвращаешься в свой класс и никогда никого не спрашиваешь, почему в классе теперь нет каждой четвёртой девочки, и куда делась половина монахинь-учительниц. И почему секретарша бабушки заикается, почему бледнеет при виде мужчин – тоже не спрашиваешь, потому что, хотя дети не должны такого знать, ты знаешь отлично.

Официант поставил кофе перед обеими девушками. Беккер вертел в руках свой стакан с соком, сам бледный настолько, что морщины его казались чёрными.

– Война – грязное дело, госпожа Дре. Никто в своём уме не станет говорить о ней правды. Да, господин журналист? Вы ведь тоже что-то делали во время войны?

– Я ничего не делал, – сказал Беккер. – Потому что я трус.

– Если бы все мужчины мира были трусами, когда дело доходит до войны, не понадобились бы не только медали и ордена, но и братские могилы, господин журналист. Госпожа Дре, такие книги нельзя писать раньше, чем через полвека. Простите. Канторка, – девушка вдруг протянула руку. Фон Мореншильд пожала её:

– Лиза.

Они выпили кофе в молчании. Беккеру, видимо, уже хватило лизиных ответов для своего интервью.

– Позволите проводить вас? – спросила княжна, когда они все трое вставали со стула. – Я бы с таким удовольствием ещё побеседовала с вами…

Фон Мореншильд покраснела:

– Ой, я как раз пытаюсь научиться жить без горничной. Не думаю, что уже готова принимать гостей.

– О! Простая жизнь на лоне природы – да, она требует освоения некоторых навыков. Тогда не буду ставить вас в неловкое положение. Но ко мне, если что, заходите свободно. Я оставлю распоряжение охране.

– К вам – это куда?

– Да, на «гору Куда», – засмеялась княжна, – на Вогинберг. Хотя это дом отца… Но я сейчас там. Может быть, и отец будет рад вас видеть. Хотя он у меня очень нелюдим… Кстати, совет! Вы уже знаете, что такое дождевая бочка?

– Я видела какую-то бочку во дворе, – неуверенно сказала Лиза. – Большую.

– В эту бочку собирается дождевая вода, её потом используют для умывания или там мытья посуды. Все местные так делают, это позволяет экономить на водопроводе. А во время войны у нас она была вообще основным заменителем водопровода. Однажды в ней едва не утонул мой брат, ему было семь или восемь лет… Он тогда был очень щупленький. Ладно, до встречи, я надеюсь!

– Всего доброго, – девушки пожали друг другу руки, стоя перед дверью ресторана, и разошлись в разные стороны. Причём метров через сто Лиза сообразила, что идёт не туда, но решила не останавливаться, а воспользоваться случаем осмотреть город.

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Бангс, брат Валдники, созданный с ней одновременно, буквально – «сдвигающий», или же Бурник. Бог морского ветра, один из покровителей моряков и рыбаков. Матери просят у него здоровья для своих сыновей. Изображается крылатым седобородым мужчиной. Часто упоминается в песнях и поэзии.

Урканья или Ураганка, жена Бангса. Бангс создал её, пытаясь подражать созданию Валдники Тавсом-Кунегиксом. Она вышла вздорной и сварливой и стала богиней бури. Моряки во время бури часто сулят Урканье разного рода подарки, вроде зеркалец и колец, чтобы утихомирить её. Изображается кричащей женщиной с растрёпанными седыми волосами.

Их руны в письме равнозначны звукам Б и У, и как отдельные знаки никогда не используются. Сказки с их участием встречаются только на севере Пруссии.

Согласно этим сказкам, у Бангса и Урканьи родилось два сына и две дочери. Сыновьям Ангздрису и Купениксу Бангс выделил по княжеству. Ангздрис получил пресную воду, а Купеникс – побережье с отливами и приливами.

Глава 6

– Я не могу стереть её память, и не могу делать по ней предсказаний. Вообще никак. Даже с физическим контактом, – резюмировала княжна. Она сидела в кресле в кабинете отца, играя с котёнком, которого держала в руках. Котёнок нервничал от присутствия вампира и кусался ожесточённо. Белая рука Канторки была покрыта длинными красными полосами; запах от них князь не мог заставить себя не замечать. Но постоянная, многосотлетняя привычка к усмирению низких страстей давала возможность игнорировать само воздействие запаха крови. Князю случалось перевязывать страшные раны, не теряя самообладания.

– Перед нами, то есть, феномен.

– Да. И я пригласила её заходить в гости, когда захочется. Она выглядит очень одинокой.