Девушка, которая хотела написать книгу о войне

– Любезный, закажите доставку цветов госпоже Дре в палату. Без визитки, с пожеланием скорейшего выздоровления.

– Ты разве любишь поэзию? – удивился вампир. Мальчик пожал плечами:

– Она же разная бывает. Какую-то люблю… Потом, Дре в моде. Я на её канал подписан.

– Мне кажется, если ты пошлёшь человека закрыть окна в доме, она оценит больше, – заметил князь, изучая протоколы. – Вечером обещали дождь. Впрочем, это может сделать и полицейский. Я сам отдам распоряжение.

***

В общем-то, вовсе не деньгами он привлёк Фредерику фон Сахсен. Видела она мужчин с деньгами и до Ганса Кукса. И неземной красотой он не блистал, хотя и уродом далеко не был. Манеры? Смешно. Но заботиться о женщине, как никто другой, господин Крабат – тогда ещё, конечно, ювелирный магнат Кукс – умел. Там, где другой засыпал бы цветами, он вовремя подавал руку, носовой платок, тёплую шаль… и походя купленный маленький, скромный букетик фиалок. Потому что только он умел заметить, что прямо сейчас от сильного запаха лилий у женщины разболится голова.

Двенадцать лет брака, и за эти двенадцать лет Фредерика ни в чём не знала нужды. Ни в свободе, ни в заботе – того и другого столько и тогда, как ей хотелось. Разве что в два года войны жилось ей не так же, как обычно – но и тогда она не знала голода, холода и неудобной одежды. Ганс Кукс обо всём успевал позаботиться – и это возглавляя, собирая по отряду единое партизанское движение.

Стоило ей узнать, что он не человек, как всё это было забыто. Но разве он не был лучшим мужем, чем любой из людей? Человек так не мог бы – так зачем ей вообще понадобился человек?

Из «Поверий прусских немцев и славян и гадания на рунных картах» Альбины Шварцхунд, 1919 года:

Тринтанс и Эйзвинс («грозящий» и «ранящий»), также Тристан или Трифун и Евстатий – старший и младший сыновья Перкунса и Земины. Тринтанс вооружён секирой, а Эйзвинс – копьём. Они часто охраняют врата в чертоги Валдники, которые, по поверьям лужицких славян, находятся в пещерах Рудных гор, южной части Лужицких. Тринтанс очень вспыльчив, и Перкунсу приходится его осаждать. Оба покровительствуют воинам, Тринтанс также почитается как бог кровной мести.

Руны братьев читаются как Ж и Е. Начертанная кем-либо на двери противника руна Тринтанса считается угрозой избиения или убийства.

Глава 5

В больнице Лизу оставили до утра – сказали, что хотят исключить сотрясение мозга. Она страдала от того, что была без сознания и не взяла с собой телефон и зарядку, чтобы не тратить дома электричество. Но вслух пожаловалась только на отсутствие очков.

Пришёл снимать показания полицейский.

– Хорошо, а с чего вы вообще решили, что электрик опасен?

– А, – рассеянно отвечала Лиза, глядя в его сторону (где видела только размытые пятна разных цветов). – Он был большой, хмурый и с ножом.

– Я тоже большой и не очень весёлый, меня ведь вы не боитесь?

– Я вас даже не вижу. К тому же вы без ножа…

– Потому что у меня на поясе кобура с пистолетом, нож мне повесить некуда, – серьёзно сказал офицер.

– Да, мне уже объяснил продавец мороженого…

Полицейский задал ещё несколько вопросов и протянул протокол для подписи.

– Я это не подпишу, – твёрдо сказала фон Мореншильд.

– Простите?

– Я никогда не подписываю того, что не могу прочитать.

Полицейский сообразил почти сразу:

– А ваши очки… разбились?

– Нет, что вы. Они лежат за унитазом.

– То есть, отлетели.

– Да нет же, я их туда положила.

– Понял вас. Я схожу за ними, и вы подпишете, хорошо? Заодно запру дверь на ключ, позволите ключик?

– Он на кухне, наверное, лежит… ой, а возьмите заодно из рюкзака на кухне мою зарядку и из туалета тоже – телефон.

– Как скажете, майне даме.

Через час настроение у Лизы заметно улучшилось. Она поставила телефон заряжаться и после этого протокол подписала, даже не глядя.

– Если что, госпожа фон Мореншильд, – сказал полицейский, – не бойтесь вы этих ножей. Или себе тоже купите, чтобы спокойнее себя чувствовать. Рабенмюле – самый безопасный город Пруссии, у нас даже домогательств не бывает, будьте уверены. Выздоравливайте.

– Спасибо, – Лиза откинулась на подушку и минут десять жалела о том, что не попросила принести и тетрадь. Через десять минут её мысли приняли другое направление: по окнам забарабанила летняя гроза. Окна! Одежда! Да и тетрадь ведь лежит на подоконнике! Всё пропало… Всё придётся начинать сначала. Неужели ей суждено возвращаться к нулевой отметке снова и снова? Девушка зарыдала. Засуетились санитарки, медсёстры, стали совать ей в рот успокоительное, поить водой. Успокоительное Лиза выпила, потом согласилась (и очень охотно!) съесть и больничный ужин, похожий на еду для годовалых детей, но плакать прекращать и не думала почти до полуночи.

Какие нервические эти поэты, обсуждали сёстры. Так взволноваться от обычной грозы…

***

Князь чистил яблоко для дочери, пока она, забравшись с ногами в кресло у камина, бубнила по книге греческие слова. Принц в другом кресле, склонившись, играл на телефоне в какую-то игру. Пламя пятнало лица подростков ярко-розовым и не дотягивалось до бледного, с правильными чертами, лица Танаса Крабата. Обведённые тенями глаза казались запавшими.

***

Утро трудно было назвать добрым. Сильно саднило лицо, так же сильно – и раздражающе – пахло увядающими розами. Лиза села в кровати, нашарила очки. Надела. Уставилась на корзину с огромным букетом и попыталась вспомнить, были ли цветы здесь и вчера тоже. Иногда, от волнения, она становилась ужасающе рассеянной. Лиза протянула руку, вытащила карточку из цветов. Никакой подписи, только каллиграфическая надпись: «Желаю выздоровления».

Никакой, никакой подписи.

Лиза закусила губу. По спине продёрнуло морозцем.

Девушка аккуратно положила карточку возле корзины, поправила больничную пижаму и пошла искать санузел, привести себя в порядок. Нашла даже душ, с наслаждением крутилась под ним двадцать минут.

Завтрак снова навевал мысли о детском саде. Принёсшая его молоденькая санитарка лукаво улыбалась, поглядывая на букет. Лиза попросила у неё ножницы и отстригла всем цветам головки; они попадали на тумбочку и пол. Вышло красиво и угрюмо, потому что корзина теперь щетинилась почти безлистыми стеблями как пиками.

Одежду принесли неожиданно постиранной и поглаженной, включая бельё. Лиза повеселела.

Врач сказал, что никакого сотрясения нет и она, кажется, потеряла сознание просто от страха, дверью её даже не тронуло.

– Простите, я намусорила… – сказала она санитарке.

– Ах, не страшно, я всё равно обязана после вас убрать палату. Вы знаете, вы очень хорошо говорите по-немецки! Скажите, а вы не хотели бы попробовать написать стихотворение на немецком?

– Ой, чтобы писать стихи, мало знать язык… Но я подумаю, конечно.

С телефоном в заднем кармане и зарядкой в руке Лиза вышла на уже знакомое крыльцо. Её накрыло острым чувством дежавю: на залитых солнцем ступеньках смиренно стоял шофёр от князя.