В памят(и/ь) фидейи. Книга первая

В доме пахло затхлым и пыльным отсутствием человека. Так пахнет бабушкин дом. После ее смерти мы заезжаем туда несколько раз в год, чтобы навести порядок. Мама никак не может решиться продать его, поэтому мы стараемся продлить ему жизнь, как когда-то самой бабушке, снабжая его медикаментами – бытовой химией – и ухаживая, как за больным в стерильной больничной палате. В груди неприятно кольнуло. Всякий раз в бабушкином доме мне становилось не по себе, накатывали старые и бессовестно счастливые воспоминания, а вместе с ними и слезы.

Я понимала Асли, знала, как она себя чувствует. Ровно так же знала, что могу ей помочь только тем, что оживлю этот дом, подарю ему новое начало. Хотела закупить ароматических свечей, пару новых пледов, уютных пижам, но за окном уже была непроглядная ночь. Большие панорамные окна гостиной выходили в сторону безлюдной пустоши, за которой шумел тишиной маленький городок. На облачном небе не виднелось ни единой звездочки, зато город сверкал так, будто то был канун Рождества.

Едва ли получилось бы передать словами, но Гриндельвальд отличался от Лондона своей размеренностью, от Фишгарда – головокружительной озоновой свежестью. Мне был по душе этот город, я влюбилась в него бесповоротно с того самого момента, когда только вышла из вагона.

Глава вторая. Мой кошмар – Клеменс

VIII

Не помню, в какой именно момент Клеменс явилась ко мне в одном из бесчисленных ночных кошмаров, в которые она превратила мои сны, даже казавшиеся светлыми и добрыми, приобретали жуткий окрас, как ясное небо перед бурей. Это точно было в один из первых дней пребывания в Гриндельвальде, а возможно, в самый первый, тогда я еще не знала, что предыдущим моим воплощениям, либо же предшествующим фидейям совсем несвойственно являться к ныне живущим. Тот маленький, хоть и крайне существенный фактор оказался сокрыт настолько глубоко, что извлечь его мне удалось не из собственной головы, а из диалога с фидейями, которыми тогда мне лишь предстояло познакомиться. Город будто питал нас, придавал сил, а вместе с тем и увеличивал возможности Клеменс влияния на меня.

Следующее воспоминание всплыло вовремя, явилось предостережением, истиной сути Клеменс, позволило не пойти на поводу у ее сладостных речей, которыми она одарит меня немногим позднее, и не склонить голову перед ее силой убеждения.

– Прости, Клеменс, – кряхтел старик.

Хотя стариком его можно было назвать с большой натяжкой. Статная мужская фигура, несмотря на то что сидела на коленях, морально возвышалась надо мной. Уильям взирал снизу вверх, но умудрялся при этом глядеть свысока, со всеми присущими ему надменностью и холодом. Тонкие губы опущены, придавая его виду суровости и расчетливой жестокости. Он тяжело дышал, я ждала прилива злости с его стороны, но в светлых, совсем как у меня, глазах не читалось ничего.

– За что ты просишь прощения, Уильям? – скрипела я, с трудом сдерживая крик.

Меня разрывала ненависть, в которую обратилась былая бесконечная любовь к тому, кто сейчас так жалко развалился у моих ног. Жалко? С жалостью – так сказать вернее. Это злило еще больше. Он молил о прощении, но я знала – то лишь пустой звук.

– За в… – он скорчился и промычал от боли. – Все… – пытался отдышаться, но вместо этого гортанно кашлял, изо рта нескончаемо сочилась кровь.

Я трепетно хранила, копила слова, и боль ради этого дня, предвкушала сладкое отмщение, думала, станет легче. Хотя бы на йоту. Но внутри что-то треснуло. С трудом сдерживая слезы, я не могла связать больше двух слов. От обиды и отчаяния хотелось вопить во все горло, раздирая его истошным воем, топать, крушить. Все это я сглатывала, не могла показать ему, насколько слаба. Как сломило меня его предательство.

Уильям держался из последних сил, хватался за правый бок, под пальцами по белой рубашке все больше растекался багрянец.

Мне было больнее, чем ему. Всю жизнь.

Воспоминания об этом, о том, что он сделал с моей семьей, со мной предательски не хотели вязаться с образом милого старика, которому бессердечная Клеменс доставляла страдания. Приходилось почти насильно напоминать себе о том, что Уильям – человек, когда-то уничтоживший меня, сломавший мою жизнь.

Вновь ударила Уильяма по лицу, он повалился ниц.

– Кто? Кто она? – надломлено требовала я, но он молчал. – Отвечай. Как ее имя? Где она живет?

– Роуз… Розм…

– Не зли меня, отвечай! – Чем дольше он тянул, тем скорее уменьшалась моя уверенность в собственных действиях. Часть меня уже спасалась бегством от сделанного выбора.

– Розмерта. На… На Хеол Крвис…

– Сразу бы так.

– Клеменс, она пожилая женщина. И очень хорошая.

По щеке Уильяма скатилась одинокая слеза, которая невыносимой болью пронзила мое сердце.

«Хорошая»

Он положил жизни (свою, мою, мамину) на алтарь долга, а теперь выгораживал и защищал фидейю, ведьму, которую положено истребить. Его броня треснула из-за нее, это окончательно стерло мою связь с реальностью.

– Я спрашивала об этом? – я тихо, истерично расхохоталась.

– Не будь жестокой… – в глазах Уильяма впервые блеснул неподдельный ужас, словно лишь тогда он понял, во что превратил свою дочь.

– Тебе ли говорить о жестокости? – сплюнула я.

– Я беспокоюсь о твоей душе.

– Слишком поздно, – прошептала я, несмотря на то что в доме мы были одни.

– Я люблю вас, Клеменс…

Боялась, что, если скажу что-то в полный голос, точно не выдержу. Вытащив из-за пояса нож, который успел неплохо оцарапать бедро, приставила его к горлу Уильяма. Слезы было уже не остановить. Я хотела попрощаться с ним, либо сказать нечто ужасное, либо… Чувства настолько переполнили, что едва не отступила. Но отступать было некуда.

Прикрыв глаза, лишила Уильяма жизни.

Одного движения хватило, чтобы кровь брызнула на мое лицо. Она обожгла. Сильно и очень больно.

IX

Проснувшись абсолютно разбитой, сквозь слипающиеся глаза и звон в ушах, я пыталась понять, где пребывала. Размытое помещение все не обретало четкие очертания, но было ясно, что там находится кто-то еще. Из света, льющегося из прямоугольника, походившего на окно, проступила фигура и вошла в поле зрения. Ее обдало ангельским сиянием, которое потухло, как только она подошла ближе и явила совсем неангельское выражение лица. Рыжеволосая женщина неописуемой красоты стояла в черном платье, скрестив руки на груди.

– Клеменс, – тут же узнав ее, тихо произнесла я.

– Клеменс, – она поджала губы. – Полагаю, в таких случаях принято говорить: «Рада знакомству», но, если честно, это было бы ложью. – Помня, что она сделала с Уильямом, мне хотелось ответить: «взаимно», но те же самые воспоминания заставили помалкивать. Клеменс буравила меня взглядом, а я понятия не имела, чего ожидать. – Понимаю, вопросов много. Ты приобрела фидэ. Таких, как ты называют фидейя, либо мишенью или жертвой, кому как больше нравится.

От абсурдности происходящего я расхохоталась. Только ненадолго, под пристальным взглядом Клеменс становилось не по себе, хотя ее серьезная гримаса никак не вязалась со вздором произнесенных слов.

– О чем ты говоришь? – сквозь улыбку выпалила я.

– Твоя реакция понятна, – она глубоко вздохнула. – Но неуместна. Давай с самого начала, фидэ – это колдовской дар, ниспосланный на Землю Безымянной богиней. К сожалению, или к счастью, она исчезла вместе с остальным пантеоном и любыми упоминаниями о ней.

Скучающее, умудренное опытом и отяжеленное непонятыми и отвергнутыми откровениями своих учений выражение лица Сократа, мешавшееся с величеством Парфенона – такой была Клеменс. С самой первой минуты ее полные веры в себя глаза, старательно сокрытые маской безжизненного, холодного безразличия, внушали истинную мощь могущественной фидейи. Клеменс была моим наваждением, глотком свежего воздуха, ядом и противоядием.

Меня искренне влекла перспектива нарисовать себе необычные способности. Это было приятнее, чем признаться в проблемах с головой. Куда лучше думать, что я вижу то, что недоступно другим. Я была даже готова объяснить исчезновение вороненка чудесной силой колдовства, лишь бы не грызть себя изнутри, пытаясь привести в порядок собственные мысли.

Внезапное осознание пришло так же неожиданно, как приходит весенний снегопад: это сон. Странный своей правдоподобностью и почти физической осязаемостью, необычный своей подконтрольностью. О таких снах я лишь слышала, они редко посещают людей, но в те счастливые случаи можно ухитриться сотворить все что угодно. Как писали в интернете, они возникают сами собой, объясняются повышенной частотностью и амплитудой волн головного мозга, но в сознании людей рассказы счастливчиков остаются не более, чем вымыслами.

Так или иначе, я полагала, мне повезло. Натужилась посильнее, старательно воображая рядом с Клеменс жирафа (на большее не хватило фантазии), но ничего не вышло. Потом попыталась слепить более курьезное выражение лица самой Клеменс, но та не поддавалась. Осознанный сон оказался совсем неподконтрольным.

– Надеюсь, ты закончила дурачиться, потому что…

Внезапный голос оборвал ее на полуслове, не дав завершить мысль:

– Элисон, – меня кто-то звал, но я не могла определить кто и откуда.

– Ты скоро проснешься, поэтому времени у нас мало, так что пока запомни одно… – встревоженно добавила Клеменс.