Забытые

Тогда мы и узнали её имя.

– У неё странная речь, – сказал Рыбаков, когда мы сидели с ним в капитанской рубке. – Вроде бы говорит по-английски, но почти ничего не понятно. Наверное, мозг ещё не очухался полностью. Как после инсульта.

Задумавшись, я смотрел на синевато-пурпурные звёзды, сияющие на окнах-экранах. Вспоминал, как Крестов рассказывал мне здесь о первых путешественниках Земли, которые отправлялись в дальние плавания по морям, ориентируясь лишь с помощью небесных светил. Я воскрешал в памяти улыбку Иосифа, наблюдавшего за моим обучением. Ему нравилось, когда я засыпал Крестова вопросами.

«Надеюсь, ты ещё когда-нибудь улыбнёшься… Обязательно улыбнёшься, когда увидишь наш новый дом».

Здоровье капитана ухудшалось с каждым днём, но почти никто на корабле об этом не знал. Ровно как и о пришествии Лили. Я чувствовал себя обманщиком и, каждое утро читая проповеди в лекционном зале, старался как можно реже смотреть людям в глаза. Они это чувствовали. С каждым днём всё больше отвлекались от моих рассказов, теряли нить повествования, а то и вовсе засыпали посреди проповеди. Груз ответственности, который я так необдуманно взвалил на себя два с половиной года назад, сидя здесь же, в этой рубке, давил всё сильнее. И от того речи потеряли былую искру.

«Но всё же оно того стоило, Нил. Ты спас человека. Представителя другой культуры, другого мира… Мира, о котором мы даже ничего не знаем».

– Это не инсульт, – сказал я после долгого молчания. – Это акцент.

Рыбаков повернулся ко мне и вопросительно приподнял бровь.

– Они летят дольше, чем мы, – пояснил я другу. – Разумеется, их речь изменилась со временем. Как и наша. Просто мы этого особо не замечаем. Ради интереса можешь послушать записи, сделанные первым поколением «Ермака». Удивишься.

Андрей хмыкнул и рассеяно кивнул.

– Ну да… Об этом я как-то не подумал. Тем интереснее её слушать. Знаешь, кстати, что болтал врач? Мол, наша дама бредила про какую-то трубу на «Армстронге».

– Какую ещё трубу?

– Понятия не имею, – развёл руками инженер. – Говорит, что эта труба тянется через весь корабль. Она у них там – чуть ли не божество.

– Кто? Труба?

– Ага. Они на неё молятся, представляешь?

– А может, врач просто хреново знает английский?

Андрей звонко рассмеялся. Всегда поражался его заразительному смеху. Наверное, за счёт оптимизма и жизнелюбия Рыбаков и выглядел гораздо младше своих лет.

– Честно говоря, – сказал Андрей, – это труба не даёт мне покоя. Я видел схемы «Армстронга». Ничего подобного у них нет.

– Могли построить. Ты же сам перестроил двигательный отсек в своё время. Вот и они что-то придумали.

– Да… Но что именно?

– Может, какую-нибудь пушку? Чтобы сжигать метеоры? Может, они всё-таки хотят пройти через Облако напрямую?

Рыбаков небрежно махнул рукой.

– Не, Нил… Думаю, там что-то поинтереснее. Зачем бы они стали поклоняться пушке?

– Мы ничего о них не знаем, – пожал я плечами. – Абсолютно ничего.

Инженер улыбнулся и подмигнул мне.

– Но теперь у нас есть «язык». Может, она ещё что расскажет, когда окончательно придёт в себя.

Поднявшись из-за стола, Рыбаков подошёл к приборной панели. Посмотрел на индикаторы. Прикусил губу. А затем что-то нажал и забормотал себе под нос:

– Год… всего год… зараза.

Я знал, что он говорит о «первых». Судя по расчётам, уже через двенадцать месяцев «Армстронг» должен был подойти к Облаку смерти. Если им и правда удастся пройти его без маневра, то через пару лет они уже будут на Оруме.

Впрочем, и с маневром они обгоняли нас почти на десятилетие. Те жители «Ермака», которые были в курсе о спасении Лили, давно смирились с поражением. Знали, что наш ковчег не придёт на планету первым. Просто все мы хотели увидеть, как же он выглядит – этот новый мир.

– Что сделаешь для начала, когда сойдёшь на землю? – спросил я у Рыбакова.

– Построю воздушный шар, как древние люди. Буду смотреть на планету сверху.

Я улыбнулся.

– Не налетался за целую жизнь?

– Наша жизнь – вовсе не полёт, – покачал головой Рыбаков. – Мы здесь, как рыбы в банке. Разводим себя, словно форель на ферме пищевого блока, и думаем, что летим. Но я видел на записях, Нил… Видел, как летали раньше. Только люди Земли знали, что такое настоящий полёт. Ведь они наблюдали поверхность. Знали, что могут разбиться. И поэтому были свободными.

Андрей оглянулся и спросил:

– А что сделаешь ты?

– Отправлюсь к морю. Как в том древнем фильме, помнишь? «На небе только и разговоров, что о море и о закате. Там говорят о том, как чертовски здорово наблюдать за огромным огненным шаром, как он тает в волнах. И еле видимый свет, словно от свечи, горит где-то в глубине…»

Друг нахмурился.

– От свечи? От зажигания что ли?

– Нет, – усмехнулся я. – Раньше так назывались светильники. Их делали из липидной смеси, которую звали воском. Ещё до того, как открыли электричество.

Андрей задумался. Посмотрел на окна-экраны. А затем произнёс:

– Скорее бы, Нил. Скорее бы это случилось…. Знал бы ты, как я устал от бесконечного космоса.

***

В день, когда умер капитан, Лили впервые поднялась с постели.

На торжественном прощании с Иосифом она стояла посреди толпы. Многие косились в сторону девушки и тыкали в неё пальцами. Спрашивали друг у друга, откуда она взялась. Медики клялись, что видели её раньше среди механиков, механики доказывали, что она из пищевого блока, а те в свою очередь ссылались на экологов и говорили, будто она чуть ли не начальник всей экологической службы.

Никому и в голову не могло прийти, что Лили прибыла на «Ермак» из космоса.

Девушка же почти всё время молчала. Лишь на похоронах капитана, глядя как тело моего отчима медленно опускается в преобразователь материи, она тихо произнесла на ломанном английском:

– Творец забрал его душу. Его удел – вечность.

От слов Лили мне стало не по себе. По счастью, никто больше из экипажа не услышал девушки, иначе бы слухи обязательно поползли с удвоенной силой.