Она обожает летать, но не в этом дело.
Февраль превращается в джунгли: жара и звезды.
Хорошая книга – история совпадений:
читаешь про запах, и запах щекочет ноздри.
Она остывает от города, привыкает
к бескрайней свободе, где больше не давят стены.
И город становится скомканными клочками,
пока льется свет через листья, сливаясь с тенью.
Пока о ней варят кофе и пьют ночами,
скучают, по дому её собирая вещи,
она растворяется в местности, изучает
и чувствует счастье, огромное, человечье.
Хорошая книга – страницы пересечений:
на каждой сердца?, как созвездия, бьются ближе.
Ей боги небесные карту полета чертят,
и гаснет надолго февральский огонь вечерний.
Зажжется, когда она книгу свою допишет.
Та, что
Та, что тебя не ждет, выключает звук.
Та, что тебе не нужна, зажигает свет.
Первая – жуткая сказочка наяву.
Вторая же – самая грустная из невест.
У первой твой омерзительно гордый нрав,
во власти второй – вся нежность, что ты искал.
И жизнь твоя – снова и снова – одна игра,
где ты тянешь руки и бьешь себя по рукам.
В одну ты втянулся, как нитка в веретено.
С другой ты, как звенья цепи, насовсем разъят.
Пока ты гадаешь, какая могла быть мной,
и та, и другая всегда – неизбежно я.
Черное сердце
Мое черное сердце с извечной изнанкой солнечной
манит силой любви, обжигает холодной полночью.
Что мне мрак, если в нем и светлое есть, и темное?
Надо только разматывать, видеть, искать укромное.
Надо только, фонарь оставив, идти сквозь марево,
наступать осторожно, доверчиво разговаривать.
И открыто любить больное за едкой горечью.
Всё осветит мне черное сердце с изнанкой солнечной.
Я давно так живу, мне не стоит усилий ощупью
находить то, что спрятано, но показать мне хочешь ты.
Я давно уже знаю, как грубое просит нежности,
как отмечен судьбой тот, кто, нежность вскрывая, режется.
Ничего в этом мраке не страшно и не разрушено —
свет умеет его объяснять и обезоруживать.
И с тех пор ты идешь ко мне, лунный, наполнен полночью.
За моим черным сердцем с извечной изнанкой солнечной.
Море космоса
А глаза её – два кита, рот – шкатулка нот,
то ли музыка, то ли море внутри звенит.
Осень сузит зрачки так, как будто ей всё равно,
жизнь замкнется в себе, будет слушать её в тени.
Море космоса, космос моря, откройте шлюз,
этот город – почти корабль и телепорт.
Надышаться бы этим «я счастлив, но я боюсь»,
как душа просочившимся, вышедшим в ночь из пор.
Два кита, два хвоста, две мелодии в тишине.
Жизнь стоит у подмостков и смотрит в сердца волнам.
Осень делает вид, что ей всё равно, только – нет,
только музыка сердце сжигает ей докрасна.
Город, словно корабль, дает свой последний крен,
бьют хвостами киты, растворяются в синеве.
Море космоса, космос музыки в ноябре.
Телепорт, из которого падают души вверх.
У каждой пристани
У каждой пристани словно по рукаву – в них дышат ожившие, тени к ветрам плывут. И дети хохочут, и стайкой несутся к маме.
И в этом вселенском, вмещающем всех кармане весна окунается золотом в синеву. У писем воздушно-капельные пути: глотаешь
по фразе, стремишься не пропустить. И если размыты буквы – попало море. Мы живы, мы руки раскинули на просторе: шуты, моряки, открыватели новых птиц.
Толкай меня в спину, рискуй со мной, балагурь – в кармане
Вселенной нам хватит и слов, и бурь. И нежности хватит,
и паруса, и объятий.
И смелости – главное, смелости – тоже хватит
прижаться к соленой влаге любимых губ.
Причальные души
Что мы вспомним, когда будет нужно себя наполнить?
По каким адресам разошлем пару длинных писем? Где-то там, далеко, на гранит набегают волны, где-то здесь ты от города полностью независим. Мы – вода, наши души причальные укачало, унесло к берегам, где казалось, что принимали. Но теперь, когда всё уже можно начать сначала, мы сумели понять, что простых притяжений мало.
Наши души причальные слишком сухи от счастья, слишком сильно бумага впитала в себя чернила.