Крепитесь, други!

Постояв на необычно свободной от машин Тверской, Агнесса вспомнила праздник Победы.

То было солнечное утро, девятого мая 1995 года.

Тверская была также пуста и широка, люди шли в одну сторону, к Садовому кольцу и дальше, дальше. Они с отцом спешили туда же. Георгий Георгиевич чуть прихрамывал, после ликвидации чернобыльской аварии что-то началось у него с сосудами на ногах, но двигался быстро. По главной улице столицы должны были пройти ветераны, те, кто не согласился с развалом великой родины, за которую они проливали кровь, не согласился с обнищанием народа-победителя, те, кто отверг показуху официальных торжеств.

– Идут, идут! – закричали вокруг.

То, что они увидели, было незабываемо.

Вдали, от Белорусского вокзала по улице от тротуара до тротуара двигалась темная громада с широким золотым блеском.

Народ побежал навстречу.

… Они шли под боевыми знаменами, с военным оркестром впереди, плечом к плечу, блистая орденами, пожилые седые люди в военной форме разных родов войск, шли небыстро и неостановимо, военачальники, рядовые, тысячи мужчин и женщин, ряд за рядом, сотни шеренг.

Народ ликовал.

– Слава победителям! Да здравствует Советский Союз! Генералу Варенникову слава!

Словно деревенские дети за оркестром, бежали москвичи по обеим сторонам, всматриваясь в лица.

Было жарко, солнце, принудительно лишенное облаков, светило немилосердно, позади колонны медленно двигались белые машины скорой помощи.

– И твой дед мог быть среди них, – сказал тогда Георгий Георгиевич, вытирая слезы…

Да, и ее дед, Георгий Щербатов, рядовой штрафного батальона, раненый в грудь и до конца дней своих носивший осколок вражеского железа, мог с полным правом пройти по главной улице своей Родины с высоко поднятой головой.

Оглядываясь на рубиновые звезды, Агнесса тихонько катила коляску к Китай-городу, на Солянку. И другие, более ранние события прошлых лет, на той же Тверской, всплыли в памяти.

1991 год.

Потеря денег, когда разом исчезли кровные трудовые сбережения в каждой семье, стала болезненным испытанием, словно исчезла подушка безопасности, смягчавшая неизбежные потрясения и крутые жизненные повороты.

Это было ужасно.

Но самым страшным стало прозрение людей во вдруг открывшейся бездне неопределенности и беззащитности. Оно напоминало потрясение христианского человечества после открытий Николая Коперника, когда вместо уверенности, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров, людей пригнуло понимание затерянности Земли в необъятных просторах Космоса.

Пришлось подрабатывать.

В 1993 году она, выпускница Строгановки, зарабатывала шитьем. В магазине Трехгорки продавались дешевые военно-пятнистые лоскуты, из которых получались многокарманные охотничьи жилеты.

Деньги были скромными и трудными.

Однажды у кассы при виде суммы в двести тысяч рублей, Агнессу передернуло от отвращения: если это то, "ради чего" – противно.

В начале октября 1993 случилась та заварушка.

По пути в Трехгорку, куда вела дорожка мимо Белого Дома, она словно попала на фронт. На подступах было темно от войск. Серое, зеленое. Автоматы, каски, машины, частая пружинная проволока заграждения, узкая щель в ней для входа и выхода. Жалкие баррикады напоминали свалку металлолома, чернели потухшие с ночи костры, валялись грязные чашки, куски хлеба, сидели чумазые, бессонные люди, похожие на туристов, некрасивый злобный люд. Кровавые знамена, надписи "Смерть жидам".

Особенно безобразны были женщины.

"Ужасно, – она качнула головой, – конечно, гмыкающий Ельцин – пакость, но и это… не лучше".

Боевик в зеленом автобусе потянулся стряхнуть пепел в окно, и вдруг обрисовалась вся его заданность в этой железке.

На другой день началось.

Радио «Свобода», Би-Би-Си вели беспрерывные показы, а у нас, по обыкновению, царствовало молчание или балет. Потом показали по ТВ боевиков на первом этаже Останкино, похожих на кадры из «Звездных войн», тупое рыло вездехода в разбитой стеклянной стене.

По зову беспокойства Агнесса поехала в центр.

В вагоны метро тесно набились молодые люди, вниз по Тверской двигалась уже молодая толпа. Оказывается, Гайдар призвал готовых, но безоружных граждан к сопротивлению. "Отечество в опасности!" Шли весело, из окон и балконов дурашливо кричали девчонки.

На Агнессу оглядывались, кто-то заговорил.

У Моссовета дыбились уродливые "баррикады".

Трибуна, флаг, простачок Гдлян на помосте, веселая отмашка «Ельцин! Ельцин! Ельцин! Россия!». Все были настроены на драчку, ощущалась молодая эротика и стремление получить ее в акте драки.

И вера, вера в истукана Ельцина!

На Красную площадь протискивались сквозь такой же металлолом в Историческом проезде. У Спасских ворот и на всей площади было необычно темно. Под часами, родными с детства, у недремлющей надежи-башни, словно возле матери, теснился народ.

Курили. Пьяных не было.

По головам пробегал прожектор. Разговаривали, слушали приемник о битве у телецентра. Вот появилась женщина оттуда, ее слова о трассирующих пулях, о ползании на коленях.

Зачем она была там? Зачем здесь

А я зачем? – подумалось Агнессе.

Полночь. Бой часов. Ясно, холодно, далекая-далекая полная луна. Гайдар призвал бдить всю ночь.

Агнесса поехала домой.

Наутро телецентр был освобожден, все правители поддержали Ельцина, а в Белом доме заперлись депутаты во главе с Руцким и Хазбулатовым.

Поначалу их наказали отключением воды и света, отчего в зале заседаний замелькали свечи. Потом прошел слух о предстоящем штурме Белого дома.

Ужасно.

И она поехала, чтобы не сидеть в квартире и вообще не сидеть.

Мимо станций «Баррикадная» и «Улица 1905 года» поезда пролетали на скорости, по платформам спешили крепкие люди в бронежилетах и касках. По Грузинскому валу шла толпа. Добрались. И впервые в жизни увидели цепи автоматчиков в касках, шлемах, бронежилетах, услыхали щелчки винтовок, очереди из автоматов, бухание дальних орудий. Белый Дом был близко, флаг-триколор и красные флаги пестрели под солнцем.

– Вы находитесь в зоне обстрела, опасно для жизни. Просьба разойтись, – разносился голос из мегафона. – Вы находитесь в зоне обстрела…

Но куда! Народ ни о чем не думал.