Журнал «Юность» №06/2021

Лелька послушно опустилась на скользкую деревяшку, не отводя глаз от неба. Шея уже затекла, руки замерзли, холод колюче пробрался вверх по ногам. Но мама уселась рядом, стянула с себя бабушкину шаль и укутала их обеих.

– Тепло? – спросила она белыми от мороза губами.

– Тепло, – согласилась Лелька, отбивая зубами восторженную дробь.

Над ними сверкали в танце нити и ленты, мерцающие огоньки и набухшие гроздья звезд. Спящая сопка недовольно ворчала, колкие искорки света жалили ее снежные бока обещанием весны. От красоты и мороза захватило дыхание. Лелька втягивала ледяной воздух через силу, но продолжала смотреть, не моргая, чтобы темнота ни на миг не проглотила изумруд и синь, серебро и золото, тревожную алость и неземной фиолет. Под бабулиной шалью тихонько сопела мама, Лелька чувствовала ее бок своим плечом, и от этого становилось щекотно в животе. От небесного сияния щекотка поднималась выше, до глаз, и хотелось плакать, но слезы тут же замерзали, и лед их отражал небесные искорки, будто бы Лелька плакала ими, и это было так хорошо, что стало очень жалко тетю Надю, уехавшую от всей этой красоты на далекий материк.

Так они и сидели – мама и Лелька, у края мира на чужих стульях, а чернильное полотно неба разрывали на лоскуты изумрудные нити северного сияния, пока с дежурства не вернулась бабуля.

Про черную ягоду шикшу

– Давай! – крикнула мне Катька.

Под ногами трещало, а ниже рокотало и плескалось. Речка Каатырь неслась с дальних сопок прямо в океан. Но это далеко, у Поселка океаном и не пахло, зато пахло ледяной водой, раскисшим багульником и немного соляркой.

– Давай! – повторила Катька и протянула мне руку.

Ладонь у нее была красная, в чешуйках сухой кожи. Так бывает, если стираешь в холодной воде. У Катьки был младший братик, а горячую воду к ним так и не провели. Катька писала в район, жаловалась в администрацию, да только что им те жалобы. И вся Катькина семья.

– Да хватайся, тебе говорю!

Ногти Катька грызла до самого мяса. Неровный край, запекшиеся лунки сорванных заусенцев. А костяшки сбиты – то ли в драке, то ли с велосипеда полетела. Вон на пальцах следы жирной смазки от цепи. Никто, кроме Катьки, по Поселку на велосипеде не ездил. Какой велосипед, если дорог нет, одни короба и засыпанные крупными камнями дорожки. Но Катька от последнего снега до первого рассекала на дребезжащей махине, доставшейся ей от отца. Тот привез велосипед с материка, а больше багажа у него и не было. Катька рассказывала об этом с такой гордостью, что я тут же начинала завидовать. Мало того, что у Катьки был велосипед, так еще и отец был, жалко, что погиб прошлой осенью.

Поехал на охоту по первому льду, вездеход занесло и перевернуло. Нашли его на пятые сутки, поломанного не сильно, зато замерзшего насовсем. Катька тогда перестала к нам ходить. Мама подождала месяц, потом собралась и пошла к ней сама. Вернулась к вечеру, облокотилась на обувную полку у двери, долго молчала и гладила подбежавшую Лотку.

– Можешь не волноваться за комнату, – сказала она Надежде. – В колледж Катя не поедет. И в соседках у тебя не будет.

Сестрица выглянула из комнаты.

– Ну и хорошо.

– Ничего хорошего. Мать у нее запила. Катя с братом остается. На водокачку пойдет сторожить.

Надежда пожала плечами и вернулась в комнату – докрашивать ярко-красным лаком ногти на правой ноге. Зато Катька снова начала к нам приходить. То бабуле поможет сушеные яблоки перебрать, то с мамой засядет над правилами по русскому, по старой памяти, к экзаменам они за целую зиму успели подготовиться. Их Катя сдала без троек и так гордилась этим, что курить бросила. А потом опять начала. И подстриглась еще короче. Зашла к нам, скинула ботинки, стянула шапку и встала перед мамой, свела густые брови, глянула из-под них с вызовом, мол, чего теперь скажете. Мама ничего не сказала, пошла ставить чай. А вот сестрица не удержалась, цокнула языком.

Катька умела вырезать из цветного картона нелепых чудищ с огромными зубами, а потом лепила их из соленого теста и помогала придумывать странные истории.

– Блох подхватила, да? – спросила она, повернулась ко мне. – Тоже нахватаешься, к Лотке не подходи, пусть хоть собака чистая будет. Выскочила в коридор, натянула куртку.

– Ты куда раскрытая вся? – попыталась остановить ее бабуля.

– У Юльки посижу, пока тут гости, – выплюнула последнее слово, как тухлую ягоду, и затопала вниз по лестнице.

Катька тут же стала собираться домой, но я повисла у нее на рукаве, не отцепишь.

– Ты ко мне пришла, ко мне, – ныла я, тянула к себе. – Пойдем, я тебе почитаю!

И Катька пошла. А потом мы пили чай, и мама хвалила ее за стрижку, мол, какая необычная, только подровнять бы чуток сзади, давай мы подровняем? Бабуля принесла старую простыню, мы всегда оборачивались ей, когда стриглись, накрыла плечи Катьки, и та затихла. Ножницы щелкали, и волосы падали на пол, тоненькие, как травинки.

– Я хотела, чтобы под шапкой видно не было, – призналась наконец Катька. – Чтобы не поняли сразу, что я девка. Иначе на охоту не возьмут. Смотрела она только на маму. И говорила с ней.

Мама поджала губы, стала холодная и чужая, как всегда, если начинала злиться. Только на кого, я понять не смогла.

– С чукчами не ходи, – сказала она. – Слышишь меня? Только с нашими. Со знакомыми. С теми, с кем папа твой ходил. А с чужими – никогда. Обещаешь?

Катька потянулась ко рту пальцами, но простыня не дала их прикусить. Кивнула. И мама снова стала теплой и своей.

– А зачем тебе на охоту? – шепотом спросила я, подходя поближе.

– Чтобы жрать чего было, – ответила Катька. – Хочешь, привезу уточку?

Я представила, какой она будет мягонькой и смешной, как будет бегать за мной и крякать, но Катька глянула через меня на маму и улыбаться перестала.

– Не, уточку не привезу, а ягод могу. Ир Станиславовна, давайте я вам ягод привезу, как пойдут. Два ведра!

– Привози, Катенька, – ответила за маму бабуля. – Я компота сварю, отнесешь братику.

Катькиного братика я никогда не видела. Только слышала, что он маленький и болеет. Родился не такой, как нужно. Сердечко у него слабое.

– А почему так бывает? – спросила я Катьку.

– Потому что бухать не надо было, – коротко ответила она. – Читай давай, а то мне идти скоро.

Долго Катька у нас не задерживалась.

– Пойду я, Ир Станиславовна, – жалобно говорила она, начинала обуваться.

Ботинки у нее были разношенные настолько, что шнурки можно было не развязывать. И куртка старая, с заплатками на локтях. И спортивный костюм, в котором Катька ходила и в школу, и на танцы, и в тундру, тоже был истершимся, с вытянутыми коленками. Но все чистое. Скрипучее от хозяйственного мыла.

– Курить небось хочешь, – начинала ворчать мама, шла ее провожать к двери. – На вот, возьми. Брата угостишь.

– Да не надо, вы чего! – возмущалась Катька, но всегда брала.

Она приходила к нам два раза в неделю, по вторникам и четвергам, между сменами. В эти дни бабушка варила суп в кастрюле побольше. И запекала пару лишних бройлерных окорочков.

– Опять гуманитарная помощь? – интересовалась Надежда, но не спорила, только уходила заранее, друзей у нее было достаточно, чтобы переждать у них Катькины набеги.

А вот я ее ждала. Мы дружили всю зиму. Катька умела вырезать из цветного картона нелепых чудищ с огромными зубами, а потом лепила их из соленого теста и помогала придумывать странные истории. Вот пошло чудище в тундру и нашло там старый рудник. О, подумало чудище, добуду золото, стану богатым, куплю самолет и улечу на материк. Забралось туда, а там мужики сидят и самогонку гонят. А что им еще делать, если рудник пошел по…

– Катерина! – прикрикивала мама, но не зло, и смешинки поблескивали у нее в стеклах очков.

– Вот стает снег, пойдем с тобой в тундру, – пообещала Катька в декабре. – Ты была в тундре?

Конечно, была. Как не быть, если она начиналась прямо за детским садом. Пройдешь два двора мимо заброшенного общежития и пустого сельпо без двери. А там через короб по тропинке вниз. Под ногами начнет пружинить мох. На камнях покажется ягель. И запахнет влажно, с горчинкой. И ветвистые кустики расползутся по земле. А мама скажет, что это березы. Как в лесу, когда ездили к деду. Только там высокие, с белыми стволами. А здесь не ввысь растут, а вширь. Потому что холодно и ветер сильный. Невозможно вцепиться в землю, чуть копнешь – уже мерзлота. Приходится корешками за камни хвататься и ползти тихонечко, чтобы не сдуло в океан.

– Да разве там тундра? – Катька даже слюну собрала, чтобы сплюнуть, но вспомнила, что мы дома. – Настоящая тундра начинается за сопкой. Вот туда пойдем.

Сопка виднелась из окна кухни. Большущая и седая – даже в самый разгар полярного дня покрытая снегом. С нее к Поселку текла река. Чукчи звали ее Каатырь – маленький ручей, но летом ручей этот разливался в бурный поток, ледяной настолько, что ноги промерзали через ботинки, стоило подойти к берегу.