Журнал «Юность» №06/2021

– Не.

– Надь, – позвала бабушка. – Расчеши ее хоть, ходит лохматая.

Лелька никуда не ходила, она смотрела в проталенную выемку, представляла, как снег за ней расступается и сквозь него идет мама. В лохматой шубе и валенках, и пурга тихнет, уступая ей дорогу.

– Киснешь? – спросила Надька, распустила тонкую Лелькину косичку.

Лелька хотела было рвануть из кухни, но Надька тепло привалилась к ней и заскользила ладонью по спутанным за ночь волосам. Мама расчесывала Лельку быстро и весело, а сестра никуда не спешила. Вела расческой, пропускала пряди через прохладные пальцы.

– Тебе хвост или колосок?

Лельке хотелось колосок, чтобы не волосы, а сдобный гребень, как у пироговой корочки. Но колосок был маминой забавой. Она плела его под утренние новости, выделывая из волос такие завитки, что к вечеру их было не расчесать. От маминого колоска Лелька бы не отказалась, а другой ей был ни к чему.

– Хвост.

Надька хмыкнула, будто бы догадалась, но спорить не стала. Хвост получился крепким и высоким.

– Молодец какая, – похвалила бабушка. – Ни одной дорожки не оставила.

Дорожками она звала выпавшие из хвоста прядки. Но Лелька услышала другое – ни одной дорожки. Как же мама теперь вернется? Лелька спрыгнула с табурета, понеслась по коридору в большую комнату. В дни пурги туда и не заходили, мороз пролезал через закупоренные двери лоджии, леденил ковер. Можно было включить калорифер, но бабушка боялась – вдруг вспыхнет, кто будет тушить? Лелька с ногами забралась на диван, потянула на себя плед, закуталась в него и закрыла глаза.

– Замерзнешь тут, как дед Рыптэн, – проворчала Надька.

Подхватила ее на руки вместе с пледом и понесла. Лелька уперлась ей пяткой в живот, попыталась вырваться.

– Отпусти!

– Унесу тебя под сопку, – пообещала Надька.

Лелька слышала, как скрипит под ними пол, но ей казалось, это снег хрустит на протоптанной Виткой дорожке.

– Отпусти! Отпусти! – просила Лелька.

– Пусть тебя там песцы съедят. – Надька встряхнула ее сильнее, и Лелька заплакала.

В ответ ей слабо заскулила Лота, но казалось, это песцы издалека разглядели Лельку и зашлись от предвкушения скорой добычи.

– Бабуля! – жалобно позвала Лелька, но Надька уже положила ее на кровать, и песцы остались голодными.

– Ревет и ревет, – пожаловалась она бабушке. – Тяжеленная уже, а все рева-корова.

– По маме скучает. – Бабушка подошла ближе, положила ладонь на Лелькину макушку, но та еще глубже зарылась в плед. – Ты пойди отнеси котлеты в участок, – попросила она Надьку. – А мы пока в ваннушке полежим, да?

Плед хранил в себе холод большой комнаты, Лелька в нем совсем продрогла.

– А мама когда придет? – спросила она, выглядывая наружу.

Бабушка посмотрела жалостливо.

– Мама сегодня будет работать долго-долго, у нее теперь работа важная, сложная очень, понимаешь?

– Очень сложная, ага, – подала голос Надька. – Бюллетени подсчитывать. И чаи гонять.

– Надежда! – Бабушка цыкнула на нее, и та осеклась. – Иди давай. И воду нам набери. – Присела рядом с Лелькой. – Если ты будешь плакать, мама очень расстроится. И не сможет работать. Нам тогда кушать станет нечего. И что мы делать будем?

Лелька сглотнула оставшиеся слезы, вытерла глаза и задумалась.

– Под сопку пойдем.

– Зачем это? – удивилась бабушка, помогая Лельке выбраться из пледа.

– Чтобы нас песцы съели.

Бабушка запрокинула голову и расхохоталась. Лелька смотрела, как она смеется, а плотно завитые кудряшки ее волос дергаются в такт, и не могла понять, что же такого веселого в снежной сопке и голодных песцах, которым одного сухонького деда Рыптэна, конечно, было недостаточно.

– Ты Надежду слушай поменьше, она тебя дразнит, – посоветовала бабушка, утирая глаза. – Пойдем-ка мы с тобой погреемся, а то ножки ледяные.

В ванной было душно и горячо. Пахло мылом, присыпкой и маминым кремом для рук. Мама размазывала его по коже перед сном – пальцы, ладони, запястья, локти – и обязательно оставляла капельку, чтобы мазнуть Лельке по носу. От запаха этого слезы сами собой собрались в глазах, но Лелька сморгнула их и позволила бабушке стянуть с себя теплую кофточку, майку, штанишки, колготки и трусики. Без одежды духота ванной оказалась не липкой, а густой, как мороз за окном, только не жгучей, обволакивающей. Пар обнимал Лельку, пузырики лопались под пятками, пока бабушка опускала ее в воду.

– Сейчас спинку погреем, ножки погреем, – пообещала она. – Придумала тоже, песцы съедят. Это что же, и меня к песцам надо?

Лелька обняла колени, горячая вода обступала ее, заполняла собой все пространство, и в нем не оставалось места для пурги. И даже мама бы в нем не уместилась.

– Напридумают дурости, – продолжала ворчать бабушка, поливая Лельку из ковшика. – Сорок лет как их из тундры в люди вывели, а все дикие, черти. – Лелька слушала ее и не слушала, растворяясь в пару. – Это же надо! Старика в тундру. Мертвый, не мертвый, какая разница? Он тебя вырастил, ты его похорони по-человечески…

Поставила ковшик на край ванны, налила в ладонь лужицу шампуня, высвободила Лелькины волосы из хвоста и начала намыливать. Лелька зажмурилась, чтобы пена не попала в глаза.

– У меня когда мама умерла, я же ее в лес не потащила? Нет. Похоронили ее, как следует. А эти, тьфу на них! – Помолчала, смывая пену с волос. – Я тебе про бабушку Машу рассказывала? Про мамочку мою.

Лелька кивнула, хоть помнила и смутно, но если у нее самой была мама, а у той тоже мама, то и у маминой мамы обязательно должен был кто-нибудь быть. Бабушка Маша сама собой появилась и встала в этот ряд, словно всегда там стояла.

– Мария Федотовна ее звали, за целую жизнь ничего плохого не сделала никому, – сказала бабушка, намыливая мочалку. – В войну меня вырастила, сестру мою Тамарку вырастила, братика нам родила, Павлика, только он слабенький получился.

Мочалка щекотно прошлась по спине и плечам, Лелька забултыхала ногами по воде. Ей стало легко и радостно, будто проснулась раньше всех, а впереди целый день. И ничего не происходит, но так хорошо от этого.

– Знаешь, как она нас с Тамаркой купала? – спросила бабушка, натирая мочалкой Лелькину спину. – Натаскает ведрами воды в таз, подогреет покрепче, чтобы не остыла, усадит сначала меня, как младшенькую, мыльце в руку возьмет и давай тереть!

Представить, что бабушка – большая и мягкая, помещалась в таз, Лелька не могла. Но бабушка говорила уверенно, щеки у нее раскраснелись от жара, а кудри совсем разошлись.

– И обязательно песенку пела! – вспомнила бабушка. – Хорошую такую песенку.

Песенки обычно пела мама. Закутывала Лельку крепко, клала себе на колени и запевала незнакомым голосом про рябину и дуб, про змею подколодную и про миленького, который уехал в далекие края.

– Спой, – чуть слышно попросила Лелька.

Бабушка бросила мочалку в воду, взяла с полочки мыльце, намочила его. Мыльце было ромашковым и пахло летом.

– Лес, – наконец сказала бабушка и опустила ладонь с мыльцем Лельке на макушку. – Поляна! – Рука скользнула на лоб. – Бугор. – Мазнула по носу. – Яма! – Сунула палец в раскрытый от удивления Лелькин рот, та щелкнула зубами, но укусить не успела. – Грудь. – Мыльце защекотало подмышку, и Лелька зашлась смехом. – Живот! – Ладонь плюхнулась в воду, погладила Лельку по мягкому. – А там Барыня живет! – закончила бабушка, юркнула рукой между Лелькиными ножками. – Ба-арыня – ба-арыня, суда-арыня – ба-арыня!