Журнал «Юность» №05/2021

Ваня сбросил шкуру на пол и подошел к деревянному жертвеннику, вросшему в пол в центре зала. На нем лежал раскрытый на середине монументальный том. Первые буквы строк были в разы больше следующих. Их тела были неполыми и горели щедро нанесенной красной тушью. Текст был писан рукой.

– Эй, грамотей, – позвал Ваня зайца, – почитай нам.

– Житейник – дело хорошее, – заяц шмыгнул оттаявшим носом, – но я ж все мечтал еду какую сыскать.

– Давай, – подбодрил приятеля Ваня, – читай с прилежанием, буквы – тоже пища.

– М – морковь, А – картошка. – Заяц усмехнулся и прокашлялся.

Иван растянулся на полу, снял кольчугу, заложил за голову руки и закрыл глаза. Проходящая ломота была сродни блаженству.

– Сошлись у берега Днепра Георгий Московский и Иван Смоленский, и было неясно – то воры или святые. – Заборов читал нараспев, подражая попам. – Георгий сказывал, как однажды в его град въехал верхом безрукий мальчик. Вожжи зубцами сжал. Ехал да грозился спалить посад. Да только не было ни города, ни мальчика, ни коня, ни торга. Ничего этого не было. И промолвил ему в ответ Иван: «Да что за херню ты несешь? Что это за чушь несусветная? Вечная у вас, у азиатов, али есть, али нет. Был мальчик! Все было!»

Это ведь тосковать можно вечно, а радоваться нет.

У счастья всегда есть и начало, и конец. Как свыкся лучник с тем, что не погиб в этот раз, так того, что было, стало мало.

– Верно князь ответил, – сказал сквозь дрему Ваня, – даром что смолянин.

Заборов захлопнул книгу и слег рядом. Сил хватило укрыться Мишкой, и все. Измотанные переходом, они соскользнули в сон, как по ледяной горке.

Долго ли спали, коротко ли, только за то время вековечная зима отступила. Как только путники уснули, так и пошло от книги свечение – ударило из восьми окон лучами. Желтый крест растопил сугробы, прогнал холод, извел снег. Тот таял и стремился ручьями к отцу своему, к Днепру. Ваню разбудил пряный запах лета. Он волочился по полям, собирая пыльцу, и вполз под дверь, войдя в Ванины ноздри, уши, рот. «Как это!» – Иван тер глаза кулаками.

– Заборов, вставай! Оглядись!

Они выбежали на крыльцо и с него сошли в поле. Лучник водил рукой по колокольчикам и щурился от синего неба.

– А-а-а! – заорала заячья морда.

Заборов повалился в траву и стал стягивать сапоги. Вскоре оба они плясали, ходили на руках, пели, скоморошничали. Только приветливый запах травы. Ничего более. Ничего белого. Ничего ледяного. Они пили из ручья. Полные ладони земляники заряжались в рот. А уже сидя по нужде под козьей ивой, Заборов заметил три белых гриба. Тогда он выломал две ступени из крыльца и сжег их, чтобы приготовить обед. Насытившись и остыв, они сели друг против друга. Заяц еще жевал нарванный клевер, а Ваня глядел на угли и помалкивал. Это ведь тосковать можно вечно, а радоваться нет. У счастья всегда есть и начало, и конец. Как свыкся лучник с тем, что не погиб в этот раз, так того, что было, стало мало. «Вот бы лук сейчас, – загрустил он, – вот тогда бы по-настоящему поели».

– Заборов, – вдруг позвал он, – а я ведь тебя знаю.

Заборов бросил жевать и напряженно посмотрел на Ваню.

– Да не помню откуда. – И Заборов как будто выдохнул.

Он уловил перемену настроения в товарище и поднялся первым.

– Вот что, собираться надо. Тут тоже застрять можно, как там. – И косой махнул туда, в сторону начала их пути, где в каждом январе по тысяче дней.

Мишку расстелили на траве, покидали в него сапоги, портянки, кафтан, рукавицы. Связали в суму, закрепили на его же хребте. Ваня взвалил ношу на плечо. Условились влачить хомут по очереди.

– Ищите ручей покрупнее. Он к реке выведет, – сказал узелок.

Скрутили его головой внутрь, и Мишин голос теперь слышался Ване как из-за стены, точь-в-точь как когда он слушал его сказку, лежа на спине.

Солнце замерло в полуденном пике. Сладко жужжали стрекозы, ветерок трепал полевые цветы. Безо всяких «спасибо этому дому» лучник и заяц пошли прямо, продолжив заданный путь, потому что если пойти туда, куда глаза глядят, – заплутаешь. Вскоре и библиотека, и фонарный столб исчезли из виду, но этого никто не заметил, так как оборачиваться нечего.

Шли босиком, шли и отдыхали.

– Лето – не зима, – донеслось из сумки, и Заборов плюнул, покачав головой.

Кроме штанов, на нем осталась двууголка, с ней он, видимо, был неразлучен. Ваня же из всей одежи оставил подштанники. Колчан убирать не стал. «И правильно сделал», – понял он, когда разглядел две человечьи фигуры.

У бескрайнего дикого поля край все ж таки был. Тропинка из протоптанной травы выросла в грунтовую дорогу. Граница стояла броско. Путь перегораживал шлагбаум с будкой. До черты – все колокольчики да редкий подсолнух у обочины, после – вспаханная земля. Направление было верным. Из-за границы тянуло водорослями, и если бы насекомые смолкли, донесся бы ход Днепра. У новоявленного барьера паслись двое. Тот, что покрупнее, стоял, а второй сидел, согнув колени, и покачивался на носках. Заборов скинул наземь ношу.

– Ой! – сказали из чрева котомки.

Привратники на говорящую сумку не отреагировали. Ваня уставился на старшего. Неприятного разговора было не избежать. Когда неприятель выплюнул колосок и сделал шаг вперед, Заборов осторожно встал за Ванину спину. Одеты были разбойники (а это были именно разбойники, Ваня определил их загодя, по вальяжным позам вместо служилой выправки) чудно. На обоих парусами надувались одинаковые кафтаны, только короткие, оборванные у пояса. И штаны, они были одного цвета с верхней частью – как специально подобранные. Сапоги короткие, без голенища. Низкие, как лапти. Только не лапти, а что-то тряпичное – невидаль какая-то. Старший был сложен по-богатырски. Нос его лежал на боку. Щеку пересекал розовый шов. Выпученный по-коровьи глаз заволокла катаракта. Второй казался стеклянным. По крайней мере, синхронно с соседним он не вращался и был пустым, как если б был глазом покойника.

– Что за гости к нам? По каким таким делам? – Он встал в метре от Ивана и навис над ним, как утес над морем.

– Разбитной паренек, – понял Заборов и сглотнул.

– А ты почем спрашиваешь? – Лучник держался уверенно, даже невозмутимо.

– Да вот, дорога платная, – ответил верзила, и меньшой его товарищ мерзко засмеялся высоким дребезжащим голоском. – Я бы и пропустил, да вот Федька больно строг, – кивнул разбойник на своего подпевалу. Тот развеселился пуще прежнего.

– Нет у нас денег, – отвечал Иван, – да если бы и были… Чай, не ваша дорога? Вы почто околачиваетесь? Мзду берете. Князья удельные вы?

Из-за плеча показалась неуверенная заячья морда.

– А еще я слышал, что коли денег нет, то пропуском служит ответ на загадку. – Заборов дорожил шкурой и пытался беду отвести.

– Есть такое, – согласился великан, и Заборов мысленно перекрестился.

– Отгадаешь – пройдешь. Нет – воротишься, а шкуру медвежью со всем, что внутри, оставишь. Согласен?

– А если не согласен? – спросил Ваня.

– Он согласен, – сказал Заборов и кивнул ушами.

– Если не согласен, разворачивайся прямо сейчас.

Не пройдешь, зато не потеряешь.

– По рукам, – согласился Иван и заложил их за спину, наморщил лоб и потупился в землю. Так он хотел показать неприятелю, что готов слушать во всевнимании: мол, вопрошай.

Разбойник подмигнул Федьке – видно, не впервой эту загадку загадывали. Нахохотавшись, Федька улыбался широко, сверкая железными зубами, предвкушал добычу.

– А меня уже и не спрашивают, – вздохнула сумка.

Разбойник начал:

– Русалочка белая, что беды наделала, в замок приползала, княжича украла…

Это должно было быть вступлением. К вопросительной части вор не продвинулся. Лучник Иван его не слушал и отгадывать не собирался. Он оценивал расположение врага – расстояние между ними. Иван выжидал подходящего мгновения, когда рассказчик увлечется собственной историей и позволит самому себе на нее отвлечься. На слове «украла» лихой детина непозволительно вытянул шею, и Ваня в прыжке выудил безошибочно стрелу из колчана и проткнул ею вражеское горло под кадыком. Разбойник от удивления разинул рот. Из него вырвалось мычание, а следом хлынула кровь. Он шагнул было на Ивана, но пошатнулся, обхватил стрелу за перья и повалился, сотрясая землю. Поднялась пыль.