истинная отрада.
Что говорить про месяцы?
Май поспевает за маем,
будто их сила крестная
местная подгоняет,
ряженые над Пратером
клиньями журавлиными,
вслед за пирком на свадебку
сразу же именины.
Ход вон подземный вырыли,
то-то была истерика,
кто говорит, что в Индию,
кто говорит, в Америку.
Статуи всюду античные,
боги на них имярековые,
все до того приличное,
плюнуть почти что некуда.
Это, конечно, личное,
чтоб избежать разборок,
что не пристало Чичикову,
то Селифану впору.
Что же нам делать с аспидом?
Кажется, в этом случае
послать его к Хундертвассеру
будет самое лучшее.
Павел Иванович, полноте,
не говоря о скупости,
такого даже на «Сотбисе»
вы за валюту не купите,
пусть до рассвета бражничает,
ежели без запинки
к Вуку свезет Караджичу
по неприметной тропинке,
где у колонны ломаной
ангел грустит заблудший,
Павел Иванович, полноте,
вы по другие души,
вас на Центральное кладбище
сопроводят с эскортом,
чтоб постоять на краешке
жизни у моря мертвых.
Реют сонаты Бетховена,
кружатся вальсы Штрауса,
как хорошо покойникам
вместе всем миром каяться,
вместе всем в мире лучшем,
как повезло вам, Чичиков,
лишь подмахните купчую,
и ничего личного.
IV
Несчастные фонарщики
живут на всех планетах,
как крепостные с барщиной,
они в ладах с рассветом,
а тот как твой надсмотрщик —
чуть что, бегом к уряднику,
где в турмалинном крошеве
полощет алый задник,
гарцуют ведьмы поздние
за ранними пороками,
сметает ветер звезды
с оставленного Брокена,
кастрюлями, корытами
весь горизонт устелен,
и только по наитию
вылазишь из постели,
а утро вечно с немочью,
гусынею по коже,
но это еще семечки,
и хуже будет позже,
и хуже было раньше,
и хуже будет вечно,
из голых прутьев банщик
связал колючий веник,
а нам опять в дорогу
с отбитыми огузками
зернистыми отрогами
и паюсными спусками
Анхальту и Тюрингии,
Саксонии и Гарцу,
добро бы еще выгнали,
да некуда деваться.
V
Поршнем крушит горло,
йодлем першит в оре.
Это уже город
или еще море?