Омут

Омут
Литтмегалина

Страна Богов #2
После самоубийства своего брата Делефа, Силена находит его дневник, из которого узнает о задании, оказавшемся для него роковым… Как сотрудник «Серебряной Лисицы», Делеф выезжает в маленькую деревушку, затерянную посреди угрюмого леса, с целью устранить опасную призрачную сущность, обращающую тела своих жертв в один сплошной кровоподтек. Но его главными противниками станут люди.

1. Силена

Что заставляет человека выбрать одиночество, разрушить себя и убить себя? Мне никогда не понять самой. Он мог бы объяснить, но предпочитал молчать. Я не могу и не хочу представлять, как он упал в холодную осеннюю воду, но мне нужно знать, что толкнуло его в спину. Я измучила себя, но тайна оставалась тайной.

И вот теперь разгадка в моих руках. Я не решаюсь в эту минуту, но решусь в следующую прочесть неровные, усталые строки.

Делеф приехал за три недели до того, как я обнаружила его красную записную книжку в почтовом ящике. Он так и не рассказал мне, что его погубило, но, если он положил книжку в почтовый ящик, прежде чем уйти навсегда, значит, он все-таки хотел, чтобы я узнала эту историю.

Его поезд прибыл вечером; против обыкновения, без опоздания. Немногочисленные сошедшие в нашем захолустье пассажиры как-то сразу все разошлись, и Делеф в одиночестве дожидался меня на платформе, вымощенной разноцветными мраморными плитами. Он стоял, опираясь на трость и широко расставив ноги, словно опасался, что резкие порывы ветра, снующие по платформе, могут опрокинуть его. Ветер развевал и пытался сорвать с его шеи бледно-зеленый шарф. Хотя на лице брата было обычное для него непроницаемое выражение, мне подумалось, что он выглядит потерянным и несчастным.

Заметив меня, Делеф поднял руку в приветствии и неуверенно зашагал мне навстречу. Я знала – он мельком упоминал в письме, что теперь ходит с тростью и немного прихрамывает, но, он писал, вскоре все пройдет. Теперь, глядя на его истаявшую фигуру, я поняла, что вряд ли перелом был таким пустяковым, как он пытался его представить. Я подбежала к брату и обняла его, ощутив выступающие ребра свозь тонкий, не по погоде, свитер. Первое и последнее прикосновение. Максимум, что он был согласен выдержать.

– Делеф…

– Нет, – оборвал он все грозящие обрушиться на него вопросы, – Домой.

Он всегда говорил так, что его сложно было ослушаться.

Как только мы сели в мою машину, хлынул дождь. Делеф попытался улыбнуться.

– Если бы ты только знала, как я хотел оказаться дома.

– Знаю, – ответила я. Во мне радость смешивалась с грустью.

Я повернула ключ и двигатель тихо заурчал. Пять минут от вокзала мы плавно скользили по гладкому асфальту, затем свернули на грунтовую дорогу, и машина запрыгала по колдобинам. Чудные провинциальные дороги, но я знаю, Делефу здесь нравились даже они. На него летели капли дождя. Он не замечал их. Его глаза были прикрыты. Я потянулась через него и подняла окно до упора.

– Делеф, если бы тебя не тревожила моя реакция при встрече, ты вообще рассказал бы мне о своем увечье?

– Не думаю, что это важно.

– Будь мне известно, в каком ты состоянии, я бы приехала к тебе на помощь.

– Ты была занята разводом, и потом, твои цветы не могут без тебя.

– Не то чтобы действительно занята. Мы решили разойтись мирно, так что все прошло без проблем. И я бы нашла кого-нибудь присмотреть за оранжереей, хотя бы на пару дней, – возразила я.

Делеф не ответил, потому что знал все это сам, так же как я знала, что у его молчания были другие причины, нежели желание уберечь меня от лишних забот. Я посмотрела на дорогу. Размытая дождями, она убегала в сгущающуюся темноту. Лужицы поблескивали, как осколки потускневших зеркал. В преображающих сумерках деревья казались синими. Я представила Делефа, заточенного в белую больничную палату, в которой никто не навещает его, и нахмурилась.

Дыхание Делефа было тихим, осторожным, словно каждый вдох причинял ему боль.

– Что с тобой? – спросила я, – Ты болен?

– Здоров.

«Ну конечно», – подумала я. Хромота была лишь внешним выражением его травмы. Было что-то еще. Что-то, что простиралось глубоко внутрь. Во мне раскручивалось тревожное чувство. Я хотела бы игнорировать его, но оно вытребовало себе все больше пространства с каждым новым витком.

Делеф коснулся висков кончиками пальцев. Я заметила, что от манжеты рукава тянутся нитки. Еще одна странность в этот жутковатый вечер – мой брат был из тех, кто следит за своим внешним видом в любой ситуации и в любом состоянии.

– Я устал. Но здесь мне вскоре станет лучше, я уверен.

– Ты скверно выглядишь, – указала я, – У тебя даже щеки впали. Неприятности на работе?

Где еще у него могли быть неприятности.

– На работе, – медленно повторил Делеф, как будто вспоминая, где это вообще, – Нет, нет. Я ушел с работы.

Нас занесло на повороте. Солнцу легче было начать вращаться в другую сторону, чем Делефу бросить его работу. Я выровняла машину и растерянно сцепилась взглядами с собственным отражением в зеркальце, прикрепленном над ветровым стеклом.

– Что? Ты уволился?

Делеф не отрываясь смотрел в окно, в холодный октябрьский вечер, сменяющийся ночью.

– Ты можешь хотя бы… – начала я и замолчала, вдруг осознав, что Делеф меня не слушает.

***

Утром, когда Делеф спустился на кухню к завтраку, он выглядел несколько лучше, но в целом у него все равно был нездоровый, взъерошенный вид. На нем был старый бежевый свитер, чьи длинные растянутые рукава закрывали его худые руки едва ли не до кончиков пальцев. На правом предплечье, с внутренней стороны, я знала, у Делефа есть шрам. Я никогда не спрашивала брата, как шрам появился у него, зная, что это связано с его работой. Однажды, когда я еще не уяснила, что работа – это закрытая (вернее, запертая на семь замков) тема, Делеф сказал мне: «Ты имеешь право задавать мне вопросы, но я не имею права на них отвечать». Вроде бы, он являлся кем-то вроде следователя, но больше я ничего не добилась и, смирившись с тем, что Делеф крепость, оставила попытки прорваться сквозь его каменные стены (как все смирялись, я думаю). Я бы заподозрила, что он ввязался во что-то нечистое, но он был слишком щепетилен для этого.

Делеф сел за стол, и я поставила перед ним чашку кофе и гренки.

– Спасибо, – голос Делефа прозвучал так мягко в моей крошечной кухоньке.

Я ощутила прилив нежности к брату. Хорошо, что он снова со мной. Мне не хватало его каждый день, когда его не было рядом. А порой и когда был.

Делеф мягко накрыл чашку рукой, чтобы тепло поднимающегося от кофе пара согрело его пальцы. В старом ветхом доме было холодно, почти так же, как на улице.

– Тебе не бывает одиноко? – спросил Делеф.

Два месяца назад моя дочь Митра уехала в университет в Торикине. Она выбрала геологию. Предмет, казавшийся мне настолько же скучным, как дочери мое увлечение цветами.

– Нет, – я рассеянно улыбнулась, – у меня слишком много подруг с их вечными проблемами, которые необходимо обсудить. Митра звонит два раза в неделю. И не забывай про клиентов. Людям мало купить красивые цветы. Они жаждут пообщаться, пока я составляю для них букет. Некоторые приходят дважды в неделю. Особенно, пожилые. Подозреваю, в разговорах они нуждаются больше, чем в цветах. Так что одиночество для меня, в некотором роде, роскошь.

Делеф кивнул с видом человека, сомневающегося, что для кого-то одиночество может быть роскошью. Для него оно было обыденностью. Подобно воздуху, оно всегда незримо окружало его. Я никогда не понимала брата хорошо, а лишь настолько, насколько он позволял себя понять. Едва ли у меня был другой человек, столь близкий и столь далекий одновременно. Однажды он попытался объяснить мне свою жизнь: «Я холоден». Я сомневаюсь, что он приводил кого-либо кроме меня в свою маленькую квартирку в Торикине. В ней было две комнаты. Одна совершенно пустая. Сесть в ней можно было только на пол. Украшали ее только пузырящиеся обои и крюк для люстры. С его заселения десять лет назад и до настоящего времени комната так и оставалась пустой.

Иногда я пыталась представить себе один день из жизни моего брата: чем он занимается; куда идет; с какими людьми общается; о чем он думает, прежде чем уснуть. У меня никогда не получалось. Если ему и доводилось испытывать привязанность, влюбленность, хотя бы более приземленные физиологические страсти, мне об этом было неизвестно.

Делеф безразлично жевал гренок. Он не демонстрировал свое отчаянье, но оно истекало из него мутным потоком.

– Делеф, что ты ешь?

Он опустил взгляд на гренок.

– Гренок.