Точка бытия. Рассказы, повести, притчи, стихи

– Ты что, ради Гонобошина купальник новый покупала???

– Не для Гонобошина! для Крымского!

Теперь у Нади был фингал. Как на работу завтра идти? Только в черных очках.

Девочка с куклами

Тимофеевна возвращалась из Питера, где проведала перед началом учебного года внуков, Мишку и Сережку. Драчуны, непоседы! А бабушку как любят! Сын проводил, посадил на поезд, донес до ее места в середине плацкартного вагона сумку с гостинцами. Невестка не провожала, но крепко расцеловала ее дома, перед расставанием. Тимофеевна ехала не в Москву – ей надо было выходить ночью, на полпути. А сейчас теплый августовский вечер. Домой едет, отдыхать, скучать, думы думать, дел себе искать… хороша ты, пенсионерская жизнь…

Расположилась на нижней полке, и проводница сразу сняла ей с верхней и матрас, и подушку, и плед, дала полиэтиленовый пакет с чистым бельем. Можно было стелить постель. А ложиться рано, до полной темноты еще час-полтора. Успеет бока намять, посидит еще. Поезд мчал через поля и рощи, а в окошке почти не двигался догорающий закат. Все небо охватил, оранжево-красный, хотя минут двадцать едем, а он так и горит-догорает.

Тимофеевна вскользь глянула на улегшуюся напротив девчонку с мобильным телефоном, которой словно не было ни до кого дела. Уставилась в мобильник и ездит по нему пальцами, ногу на ногу закинула под одеялом. Молодежь, вздохнула Тимофеевна, вокруг себя не смотрят, на живую жизнь… картинки им дороже.

На боковом нижнем месте расположилась молодая женщина лет двадцати пяти, в синих джинсах и бледно-розовом пуловере, худенькая, симпатичная, с аккуратной стрижкой. Она уже разобрала свою полку, опустив столик вниз, и расстелила белье. Сидела она боком к проходу, опершись спиной о стенку, подтянув к себе согнутые в коленках худенькие ноги. У нее в руках тоже был мобильник, и она то ли собиралась звонить, то ли ждала звонка. Лицо у нее было грустное, а когда она быстро глянула в сторону наблюдавшей за ней Тимофеевны, то оказалось лицо будто заплаканным.

И если бы не девочка лет пяти, сидящая у нее в ногах с игрушечным чемоданчиком на коленочках и разглядывающая проходящих мимо нее пассажиров вагона – кого со стаканом в подстаканнике, кого с зубной щеткой в руке и полотенцем на плече, – если бы не эта девочка, точная копия мамы, Тимофеевна давно бы успокоилась и начала укладываться.

Она не была сильно любопытная и назойливая, умела не пялиться на попутчиков. Но что-то словно толкало ее в грудь, когда снующие туда-сюда взрослые высокие люди задевали девочку или нечаянно наступали на ее тапочки: вагон здорово качало. Между тем девочка не хныкала, а мама словно не обращала на нее внимания. Она так и сидела с телефоном в руке, отвернувшись к окну, в котором закат вдруг как-то быстро и неожиданно погас, словно его завесили черной занавеской.

– Ну, иди сюда, – похлопала Тимофеевна рукой по просторному краю своей постели, заметив, что девочка в основном смотрит теперь только на нее. Мама не повернула головы, глядя в черную занавесь неба, а девочка легко поднялась и пересела поближе к Тимофеевне. Хотя, возможно, мама видела в темном стекле отражение купе…

– Здравствуй. Как тебя зовут, милая? – завела разговор Тимофеевна, у которой от волнения сел голос. У нее не было дочек и внучек, она не умела разговаривать с девочками. Девочка молчала. Не говорит, что ли, подумала с жалостью Тимофеевна. Но переспрашивать было не нужно. Захочет – скажет.

Девочка посидела-посидела и вдруг открыла свой чемоданчик. Она стала вынимать оттуда игрушки и укладывать их в ряд на постели. Это было интересно, хотя современные куклы, все эти Барби и Кены, не нравились Тимофеевне – видела у девчонок во дворе.

– Это мама, – вдруг тихо сказала девочка и осторожно усадила у стенки куклу в пышном парчовом платье, худую и длинноногую, с безжизненным, но ярко раскрашенным лицом. Тимофеевна молчала, одобрительно покачивая головой. Она боялась спугнуть начавшую говорить девочку. На постели лежали еще две куклы, девица и Кен. Девочка словно не обращала на них внимания, а они лежали в нелепых позах, уткнувшись лицами в простыни.

Девочка вынула игрушечную расческу и стала наводить порядок у мамы на голове. Волосы у мамы были ярко-рыжие, всклокоченные, причесывались плохо. Тогда девочка вытащила из чемоданчика другой парик, сняла рыжие волосы и нацепила на маленькую кукольную голову белые, такие же всклокоченные.

– Мама красивая, – тихо сказала она. Спорить с этим было нельзя. Тимофеевна не удержалась и шепнула:

– А папа?

Девочка помедлила и перевернула Кена на спину. Кен был в нарисованных плавках и футболке, на ногах его были высокие снимающиеся резиновые сапоги.

– Надо надеть ему брюки, – осмелела Тимофеевна. – Брюки есть?

Девочка обиженно посмотрела на Тимофеевну, словно та испортила ей всю игру. Брюк, видимо, не было. Кен так и остался в плавках и несуразных сапогах.

Девочка уже переворачивала третью куклу.

– Мамина подруга, – прошептала она тихо, словно говорила сама с собой. Это была брюнетка в длинном синем платье. Девочка разглядывала ее лицо, потом быстро стянула с нее платье и кинула куклу на постель, так, что она улеглась поперек Кена.

Тимофеевна была заворожена разворачивающимся на ее глазах спектаклем театра чужих кукол. Но спектакль быстро и неожиданно закончился. Девочка схватила Кена за ноги и бросила в свой чемоданчик, а вслед за ним полетела и брюнетка. Чемодан был закрыт. Только одна кукла осталась – мама. Девочка прижала ее к груди, словно хотела убаюкивать.

– Правда, мама красивая? – вдруг шепнула она Тимофеевне, не поворачивая к ней лица.

– Очень. Мама очень красивая, – тихо прошептала Тимофеевна.

– Она лучше всех.

– Да.

– Я всегда с мамой.

И девочка спустила ножки, перешла на свое место, засунула игрушечный чемоданчик под полку, к маминым кроссовкам, и забралась в угол своей постели, прижимая к себе куклу.

Тимофеевна ждала, когда же мама в джинсах вспомнит про свою девочку.

Наконец она улеглась и закрыла глаза… Никто не звонил. Когда проснулась и села на постели, готовясь вставать совсем, то увидела, что на боковой полке, свернувшись калачиком, к проходу спиной, обняв спящую маленькую девочку, лежит ее мама. Спит ли? И куда они едут? к кому?

Все было ясно Тимофеевне. Жаль, ей нужно было выходить. А остальные поехали дальше. Неведомо куда.

Иллюзия движения

Эта женщина была как раз в его вкусе. Он сразу это понял. Прошла по палубе теплохода, стройная, загорелая, скользнула по нему спокойным взглядом серых глаз и уселась у края кормы на свободную скамейку. Теперь он не мог разглядывать ее, она была за спиной, но все, что нужно, он увидел. Она была одна. Молодая, лет тридцати, волосы пышные, светло-русые, с рыжинкой. Небольшая сумочка в руках, через нее перекинута розовая кофточка. Скучает. Чего-то ищет. Или кого-то.

День стоял жаркий, но на озере непременно поднимется ветродуй, кофточка пригодится. Народу на теплоходную прогулку набралось немного: достопримечательностей нет, главная – крутогор с церквушкой, где будет недолгая остановка. И все разбредутся кто куда, но большинство полезет на крутогор, потому что оттуда открывается дивный вид на окрестности, в основном водные.

Он знал этот маршрут. Было дело, он приглашал в такое путешествие какую-нибудь девицу, в начале знакомства. Потом они уже не тратили время впустую… времени всегда не хватало. Сейчас время было, а девицы не было. Он и сам не знал, что его дернуло на набережной спуститься к причалу и купить билет на теплоход. Может быть, знакомая мелодия поманила. Музыка веселая будет, танцы на палубе будут, девчонки есть, поглядывают уже на него… а любви не будет. Любовь, она такая… Любовь – кольцо, как в старой песне поется, начала нет и нет конца.

Он сделал вид, что ему что-то нужно внизу, спустился по лесенке и опять поднялся на палубу, но сел уже так, чтобы хотя искоса, сбоку посматривать на незнакомку. Больше подходящих для знакомства дам нет, он определился. Конечно, она заметила его маневр, но не подала и виду, что он ей интересен. Ничего особенного в нем нет. Он это знает и сам.

Отправление. Поплыли. Через три минуты показались окраины городка, а потом – невысокие заросли по берегам. Рощицы, в основном березовые да осиновые. Вглядываться в волны тоже особенно незачем, он же не мальчишка, чтобы восторгаться. Тоска. Иллюзия движения, когда жизнь словно застыла на месте: никаких перемен, никаких событий, штиль.

В этот раз ему не захотелось ни пива, ни вина, ни музыки, ни танцевать на палубе. Как-то вяло он удивился и тому, что не хочет суетиться возле незнакомки, представляться, выдумывать повод для разговора, лепить какие-то фразы… Впереди три часа иллюзии движения. Он закрыл глаза, но себя видел, со скорбной морщиной на лбу.

Открыл глаза, когда почувствовал, что его трогают за плечо. Она почти склонилась к его лицу, большие серые глаза были серьезны, никакого кокетства:

– Вам плохо?

Он молчал, подбирая слова для ответа. Да, ему плохо. Хотя не в этом смысле. В смысле здоровья и самочувствия – ему хорошо, то есть нормально. Но не будет же он жаловаться ей на жизнь?

– А вам?

Само сорвалось с языка. Спасибо, автоответчик. Женщина помолчала и ответила, усмехнувшись:

– Мне как всегда.

Главное – не торопиться. Помолчать, потом спросить.

– А как – всегда?

Женщина поняла, что попала в капкан. Зрачки ее сузились, появилось что-то неуловимо враждебное в улыбке.

– Ве-ли-ко-леп-но!

Ну и прекрасно, подумал он, и черт с тобой. Не я к тебе подошел. Он закрыл глаза, словно ее и не было рядом.