Точка бытия. Рассказы, повести, притчи, стихи

И вдруг Дед слег. Не встает, и не пытается. Глаз прищурит из-под одеяла, обведет взглядом избу, вздохнет, и опять укроется по брови. Баба его и лаской, и попреком, и криком, и смехом пронимать – не внемлет. Не встает.

Села она к его изголовью, в руке ковш со святой водицей держит.

– Ну что, допрыгался? – спрашивает. – Доигрался? Помирать удумал?

Молчит дед, вздохнул только. Баба ждет, чтоб он физиономию свою из укрытия высунул – плеснуть-то надо. А он не высовывает, глазом-то ковш углядел давно.

– Степа! Говори, старый хрыч, что с тобой это?

– Лихоманка.

– Ах ты ж, старый блудодей, от кого ты ее схватил?

– Сама пришла. Час мой пробил.

– Степа, говори, где заначки прячешь. Я же их спалить могу нечаянно. Как начну твои польта жечь да выбрасывать…

– Жги. Нету у меня ни шиша. Да и пальто одно, куртка еще облезлая, ватничек… Все пожги, чтоб меня и не вспоминать даже.

– Ах ты, злодей, оставляешь меня, сироту, ни с чем! За что хоронить-то буду? Ты сам должон был накопить!

– Я бы накопил…

Дед вздохнул. И правда, почему он не накопил?

– Как бы ты накопил? – переспросила Баба. – У нас тютелька в тютельку на житье хватало… Вот если бы ты не курил!

– Да-а, и не пил бы, и не ел бы… Найдешь потом такого.

– Да где найду, у нас и нет таких…

– В город езжай. На рынок. Там пучок за полтину.

– Насмехаешься? Ну-ка высунь лицо! Мне долго ковш-то держать?!

– Ну, огрей меня, как всегда лупила, по башке. Вот лихоманка-то и скрутила. Не видал я от тебя ни любви, ни ласки. Прощай теперь.

– Неужто всерьез помираешь? Поверить не могу…

– Своему счастью…

– Ехидничаешь! Значит, нескоро помрешь еще.

Баба встала, унесла ковш на кухню. Там стала креститься перед иконами. Вернулась с мокрым лицом – а дед встает.

– Полегчало мне. Покурить охота. И полез в ее плащ.

– Гад, у меня таскаешь? последние копейки?

– Муж и жена едина плоть, одна сатана. Вот заначек-то наделала, не уследишь за тобой.

Баба вздохнула. Не помирает он. Пусть поживет – две пенсии все ж не одна. Такова она, пенсионерская любовь.

Волшебная кровать

– Егоровна, ты слыхала?

– Нет, не слыхала. Еще из дому не выходила, вот топаю в магазин. А что случилось-то, Дарья Гавриловна?

– Припозднилась ты. Беги скорей, а то хлеб разберут. При мне с десяток буханок оставалось.

– Ай-ё, бегу, бегу. Вот костыль-то мой, выручай, тяни меня к магазину. И Егоровна прибавила скорости, теперь километр в час. Оглянулась:

– А что случилось-то? Помер кто ночью?

– Наоборот. Топай, в магазине все узнаешь.

В магазине, состоящем из комнатки метров десяти площадью да подсобного отделения – судя по избе, такой же площади, – кроме продавщицы Кати, было еще трое стариков. Федотыч укладывал хлеб и сигареты в сумку, Козлиха доставала кошелек, старуха Петрова разглядывала в витрине консервы и йогурты. Была и колбаса, и маргарин, а по стенам на полках пакетики всякие и бутылки. Поздоровавшись, Егоровна прислушалась, какие новости обсуждают. Никто ничего не обсуждал. Тогда спросить пришлось:

– Ну, что новенького?

– Родила голенького! – ответила прибауткой Катя, улыбнувшись.

– Говорят, никто не помер… Женился кто? или народился кто?

– Народился.

– Кто ж? в городе? внук у кого? у нас-то рожать некому, одни старухи…

– Вот у нас-то в Ждановке и народился. Заново на свет.

– Кто? – вытаращила глаза Егоровна.

Федотыч, отходя от прилавка, засмеялся.

– Не успела ты послушать. Дед Прохоров сейчас тут был. Говорит, со вчерашнего дня как заново на свет народился.

– Да что ты говоришь? чтой-то с ним сталося, в семьдесят пять лет? – разинула рот Егоровна, чуть помладше старика Прохорова, Ильи Федоровича.

Федотыч расхотел выходить из магазина и присел на табуретку, которой Катя подпирала внутреннюю дверь.

– А может, и ты купишь. Средство от всех болезней.

До Егоровны дошло.

– Да я уже набрала неделю назад… всяких мазей. Не помогают что-то, от хондроза. Девицы на машине приезжали, торговали тут, будто от аптеки.

– А вот Прохоров денег не пожалел. Ты, небось, рублей тыщу отдала. А он – сто тысяч!