I DRAMA. Когда я не согласилась с правдой

Лучше бы я просто молчала. Надо просто молчать, это лучший выход. Я в трезвом уме не смогла подобрать остроумных слов, чтобы ответить ему. В этот раз у меня точно нет шансов.

Я бегаю глазами по геометричным синим линиям на своих брюках, затем перевожу взгляд на ботильоны, которые надела, чтобы повергнуть его во влюблённый экстаз и затягиваюсь, чтобы заполнить эту чёрную дыру между нами. Дымом.

– А кто ты?

– Лиза, – надеюсь, я произнесла своё имя чётко, чтобы он не решил, что я Лида или Ира. Я не выдержу ещё одной нелепости.

– А я Дима, – приветливо и так расслабленно отвечает он.

Он не волнуется. Для него сейчас не происходит ничего, что заставило бы его нервничать. Я смущённо поднимаю глаза на него. В такие моменты и случаются подростковые фиксации психики на объектах. Когда я посмотрела в его карие, почти чёрные глаза, я уже прожила с ним вечность. Я уже растворилась и потерялась в нём. С танцпола доносится песня Butterfly. У него в руках оранжевый сок. Или два. Я не могу понять сколько, потому что у меня двоится в глазах. Он весь в чёрном, неудивительно, что я не заметила его в своей размазанной картине.

– Очень приятно. Вообще, я собиралась уходить. Спасибо за сок, кстати. И за зажигалку. Ну я пойду.

Заткните меня кто-нибудь. Я оторвалась от стены оттолкнувшись от неё руками и поплелась медленно переставляя ноги, стараясь не упасть.

– Тебя подвезти?

Я почувствовала его слова, будто он толкнул меня в спину. Его голос снова подействовал на меня физически. Когда ты встаёшь на неработающий эскалатор, тебя немного качает вперёд. Так срабатывает акцептор результата действия. Твой мозг ожидает, что эскалатор едет и сам подталкивает тебя в сторону движения. Какая-то часть меня остановилась, как сломанный эскалатор, а мой мозг не ожидая резкой остановки продолжил движение. Я пошатнулась, еле удержавшись на ногах и тут же почувствовала его руку на своём предплечье.

– Понятно, – недовольно сказал он, – можно было не спрашивать.

Меня пробирает приятным электричеством от линии контакта до самого мозга, потом оно разливается по всему телу. Я снова перестаю дышать. Я ещё больше опьянела.

– Я ведь говорил тебе – апельсиновый сок! Зачем ты напилась? Вот теперь ходить не можешь. Сколько тебе лет?

– Мне восемнадцать, – вру я, пытаясь быстро посчитать, в каком году я должна была родиться, чтобы мне сейчас было восемнадцать. При этом я пытаюсь доказать ему, что я всё ещё могу ходить. – Просто эта обувь такая неудобная, не знаю, зачем я надела её. – я знаю, зачем надела эту обувь, но главное, что этого не знает он.

Все остатки моих интеллектуальных способностей ринулись высчитывать год. Я была уверена, что он спросит. Я так погрузилась в своё враньё, что пропустила целых две минуты, пока он вёл меня к своей машине. Он так и не спросил, в каком году я родилась.

Он подводит меня к той самой синей BMW и открывает пассажирскую дверь. В моих руках по-прежнему зажжённая сигарета. Он помогает мне сесть в кресло. Я тайно надеюсь, что хоть кто-то стал свидетелем этой сцены. Я отдала бы всё за съёмку с видеокамеры на углу здания.

Он закрывает за мной дверь и обходит машину спереди. Я смотрю на него, и кажется, что моё сердце разорвётся от переживаний. Надеюсь, меня не вырвет в его машине. Я в ужасе.

Он садится за руль и заводит машину. Я открываю окно, чтобы смахнуть пепел и заодно вдохнуть свежий воздух, потому что я не дышу уже минут десять. Я бы просидела так вечность, но он спрашивает:

– Где ты живёшь?

– На «Пионерской». Проспект Королёва, – я машинально вру. Опять.

Я назвала адрес своей бабушки, потому что на самом деле живу в пяти минутах от филиала ада. Я не хочу расставаться с ним так быстро. Он поднимает брови, включая заднюю передачу. Наверно, он уже пожалел, что предложил подвезти меня.

– Как тебя сюда занесло, апельсинчик? – говорит он, оборачиваясь назад, чтобы выехать с парковки.

Я почувствовала запах эйфории, когда он повернулся. Он положил свою руку на подголовник моего сиденья, и мне пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы не уткнуться в неё лицом. Я так сильно пьяна, что на миг мне показалось это совершенно уместным. Хорошо, что я вовремя очнулась и зажмурила глаза, чтобы вернуть хоть какую-то способность мыслить.

– Не знаю. Я не апельсинчик!

Всю дорогу я думаю о том, как бы не проколоться на своём вранье. Всё, о чём Дима не начинает говорить, упирается в моё враньё. Я всё испортила.

Сейчас, когда я сижу здесь, на чёрном диване спустя шесть месяцев после событий, которые мы все только что прожили вместе с моей болтающейся во временной петле душой, я чётко осознаю, что тогда я ничего не испортила. Я всё испортила сейчас. Я вижу Диму в проёме открытой двери офиса филиала ада. Вижу, как он крутит на указательном пальце своей левой руки брелок от BMW. Его правая рука в кармане его чёрных штанов. Он разговаривает с охранником Костей. Я не знаю, знает ли он, что я здесь. С одной стороны, я хочу, чтобы он забрал меня отсюда, с другой – я помню его ультиматум. Я не хочу его терять. Я не смогу вынести чувства вины перед собой за наше с ним расставание. Не могу поверить, что он оставит меня из-за одной ошибки. Не могу бороться с собой, чтобы сейчас не уехать с ним. Я пытаюсь закричать, чтобы он повернулся и увидел меня, но мой речевой аппарат пока ещё находится под угнетающим воздействием яда. Я заперта в своём прекрасном теле.

Прошло примерно сто семьдесят лет, Дима и Костя до сих пор разговаривают. Он так близко физически, но я не могу до него дотянуться. Это так символично. Я трачу все свои оставшиеся жизненные силы на то, чтобы подняться с этого чёртового дивана, отталкиваясь от него руками. Мои ватные ноги весят килограмм триста, не меньше. Я медленно иду к двери, выставив руки вперёд. По-моему, мои навыки хождения откатились до уровня полуторагодовалого ребёнка. Я кое-как добираюсь до двери и падаю на неё, чтобы открыть. Других вариантов сдвинуть эту трёхтонную железяку с места у меня нет. Я чувствую, как мой отравленный мозг подаёт слабые, отдалённые сигналы, что колени повреждены. Сейчас Дима поднимет меня и отвезёт домой. Я в безопасности. Слышу, как директор клуба говорит за моей спиной:

– Лиза, детка, ты чего?

Я поднимаю глаза. Димы здесь нет. Кости тоже. Твою мать, это очень реалистичные глюки.

Владелец дьявольской франшизы, наконец обратив на меня внимание, помогает мне встать. Я знаю, что ещё чуть-чуть и ему самому понадобится помощь. Левой рукой я держусь за проём двери, а правой сжимаю его запястье. Он придерживает меня за талию. Я бы даже сказала, он держит меня на стыке талии с поясницей, что ощущается как похабное сексуальное домогательство. Он говорит:

– Пойдём в чилаут, полежишь?

Я отвечаю:

– Нет, мне надо домой. Спасибо.

Предполагаю, что в связи с угнетением моего речевого аппарата он услышал что-то типа:

– Прлды, ыогвап оооокрл.

Я убираю его руку и медленно перешагиваю порог двери. Это даётся мне с трудом. Вдобавок мои колени разбиты. Если вам когда-то будут рассказывать о гламурном шике наркомании, знайте, что это блеф. Потому что нет никакого шика в запахе блевотины, разбитых коленях и грязных похотливых мужиках, желающих затащить тебя в чилаут, пока твои когнитивные функции заторможены. Дима был прав. Он знал, о чём говорил, когда запрещал мне переходить эту грань. Даже если сейчас он веселится с богиней-тварью, это не отменяет его правоты насчёт наркотиков. Я – всего лишь теоретик. Он – практик.

Мне надо спуститься по лестнице, чтобы добраться до выхода для персонала. Этот выход ведёт на задний двор, там обычно никого нет. Не доверяя своим конечностям, я медленно передвигаюсь, опираясь на стены. Кажется, прошла целая вечность, пока я добралась до первой ступеньки.

Возможно, хотя я искренне надеюсь, что нет, вам приходилось видеть ужасающее зрелище, когда человек, находящийся во власти наркотической интоксикации, бьётся головой о пол? Если вам не доводилось побывать на таком представлении, то самым простым описанием, которое поможет вам заполнить этот пробел, будет ассоциация с ныряльщиком. Представьте ныряльщика, который прыгает с мостка в воду головой вниз. Здесь примерно то же самое, только несчастный проворачивает этот трюк не в воде, а где придётся. На асфальте или бетонном полу, например.

Однажды я вышла из филиала ада и увидела такую картину:

Дима навалился на парня и локтем левой руки прижимал его к дорожному покрытию, а правой рукой держал телефон и с кем-то говорил. Это выглядело так, будто Дима бил его головой об асфальт.

– Ты что делаешь, ты с ума сошёл?! – закричала я. В тот момент я поверила в мысль, что Дима может бить человека головой об асфальт. Это о многом говорит, но кто же рассматривает свои мысли в таком контексте?

– Лиза, быстро сядь в машину!

На самом деле парень отчаянно пытался биться головой. Это опасное проявление наркотической интоксикации называется аутоагрессией. Скорая приехала через семь минут. Вместе с милицией. Когда Диму спросили, где был этот парень, он ответил, что увидел его на парковке. На самом же деле, двадцати минутами ранее, охранники вынесли его из клуба на парковку и оставили прямо перед машиной Димы. Все приверженцы филиала ада защищают его как свой дом. Это второе правило. Любой приверженец филиала будет выброшен на парковку как отработанный материал, когда дьявол окончательно высосет из него остатки души.

Дима мог оттащить его от своей машины и уехать, но он остался и, возможно, спас его пропащую жизнь. Я не уверена, что его жизнь стоила семи минут нашей с Димой любви.

Я люблю тебя, Дима.

Господи, я сейчас отдала бы всё, чтобы услышать его «Лиза, быстро сядь в машину!». Но вместо этого я чувствую, как мои колени врезаются в стену и через долю секунды как моя голова врезается в бетонный пол филиала ада. Сегодня я вышла за рамки сухой теории учебника и прошла экспресс-погружение в практическую часть схватки с дьяволом. В официальной психиатрии – самоповреждающего поведения. В неофициальной – инициации в ад.

Когда моя голова касается пола, я отлетаю из своего тела и вижу себя со стороны. Я клянусь, я стою и смотрю на себя, лежащую на бетонном полу нижнего этажа филиала ада. Мои колени разбиты, а через волосы на голове выступает кровь. Я умерла, и моя душа выскочила из тела. Дима и Аня стоят рядом со мной, но не видят меня. Красные и мокрые глаза Димы смотрят на эту картину с такой тоской. Разочарованием. Ненавистью. Горестью. Коктейль эмоций, который я вижу в его глазах, пока он смотрит на моё мёртвое тело, станет бестселлером в баре преисподней. Я бы назвала его «Ужас бытия».

Аня говорит:

– Так ей и надо. Пошли отсюда.

Я ненавижу тебя, Аня! Ты сука не только в реальности, но и в галлюцинациях, и даже в загробном мире.