Тропами карибу

– Какая жалость, что у тебя не было английской соли, – промурлыкала я, полагая, что ее можно было бы пустить на примочки для руки. (Он тогда еще только ухаживал за мной.)

– Она мне не понадобилась, – ухмыльнулся Крис. – Я до смерти испугался, это подействовало не хуже.

Одни созданы для жизни на приволье, другие – в четырех стенах. Либо «на приволье» по собственному желанию, либо «в четырех стенах» в лоне цивилизации – пусть даже человек живет в необитаемой пустыне.

Серебристая волна за самолетом рассекла темно-синюю, затененную горами гладь озера. Вот Энди уже в воздухе. Как всегда, дрогнуло сердце, когда поплавки оторвались от воды. Улетел! Самолет дал над нами прощальный круг, качнул крылом. Крис уже нагружал свой каркас, а я все смотрела и смотрела, как серебристая струйка дыма возникает на темном фоне гор, становится все тоньше и тает внизу в каньоне Алатны. Затем и я вспомнила о делах.

Крис закрепил на моем каркасе самый интересный груз, какой только мне приходилось носить, – клетку с волчатами. На привязанной к ней рваной картонке, надписанной эскимосами из Анактувук-Пасс, значилось: «Серого зовут Курок, черного имя – Леди».

Я шла за Крисом вверх по горному склону к палатке, стоявшей в миле впереди, Курок и Леди вне всякого равновесия болтались в клетке за моей спиной. Крис, которого я не видела несколько дней, вводил меня в курс наших дел.

Во-первых, почему только два волчонка, а не четыре, как было обещано?

Оказывается, логово нашли два эскимосских парня, они убили родителей и забрали все потомство – пятерых волчат. Один из волчат «не хотел есть», и его тоже убили. Другой задохся на веревке, которой был привязан. Третий сорвался с привязи, подошел к сидевшим на цепи эскимосским собакам, и они разорвали его. Два уцелевших волчонка были доставлены на плечах за сотню миль в Анактувук-Пасс и скорее всего умерли бы с голоду до нашего прибытия, если бы там не оказался случайно доктор Круг. Он купил для волчат сгущенного молока у местного торговца по цене два доллара за три банки.

Во – вторых, почему Крис выбрал именно это место? Оказывается, он хотел обосноваться где-нибудь на безлюдье, чтобы растить волчат в полном уединении, и тут было именно такое место. Мы находились в трехстах милях к северо-западу от Фэрбенкса, в двух часах полета через дикие горы от Бетлса и более чем в ста милях пешего пути по тундре от ближайшего населенного пункта – поселка эскимосов Анактувук-Пасс.

Крис, как всегда, руководствовался при выборе лишь картой, и остановиться здесь его побудило одно соображение, которое никогда не пришло бы мне на ум. Я уже немало знала от Криса о диких краях, но он все еще был моим учителем. Здесь, в горном проходе и его окрестностях, берут начало четыре реки, и Крису пришло в голову, что, вероятно, дикие животные используют это место как естественный мост между ними. Было что-то жутковатое в той непреложности, с какой вскоре подтвердилась его догадка.

Но уже и сейчас многое говорило о том, что он прав. В тот бесконечно долгий для меня день, когда я дожидалась самолета на аэродроме в Бетлсе, тут с запада на север прошло четыре тысячи оленей. А по ранее проложенным следам Крис заключил, что эта огромная масса животных лишь арьергард какой-то колоссальной миграции. Он отснял несколько футов пленки, и эти снимки чрезвычайно радовали его: олени спускались по склону горы и обходили голубое озеро гигантской буквой 8.

Когда вас со всеми пожитками вытряхивают из самолета на пустое место, тут не повитаешь в облаках, тут знай работай да работай. На мою долю выпало перетаскивать весь багаж от озера к палатке. На это ушло несколько дней.

Криса же ждала настоящая съемочная работа, и он в отчаянной спешке строил загон, чтобы можно было впустить в него волчат и фотографировать их.

Крису хотелось увековечить их младенческий облик, который исчезал не по дням, а по часам. Им уже и так, вероятно, было месяца по два; волчата рождаются примерно в середине мая. Пока загон не был готов, они оставались в своем фанерном логове, не дававшем возможности ни наблюдать их, ни установить с ними дружеские отношения, или как неприкаянные сидели на привязи.

На этот раз Крис имел помощника под стать своему рвению к работе солнце. Закатов не было, и трудовой день его ограничивался лишь пределами его собственной, почти неиссякаемой работоспособности. Он рыл канавы на каменистом горном склоне, чтобы заглубить в них изгородь и предупредить возможность подкопа. Когда материал для изгороди был доставлен, он на своих плечах принес его в лагерь, для меня эти рулоны были слишком тяжелы.

Первые день-два я ходила как в тумане от усталости, сонливости, необычности всего окружающего. Что-то в этом месте мне не нравилось. Впервые в жизни местность не внушала мне доверия. Здесь было красиво. Горы на той стороне прохода местами были залиты солнцем, местами прятались в тени. Постепенно повышающееся дно прохода внизу под нами, с цепочкой озер и озерец, было теплого рыжевато-бурого цвета и постоянно расцвечивалось радугами.

И все-таки это место не внушало мне доверия. Даже сейчас, в июле, над ним висела тень грядущей Великой тьмы. А Крис собирался здесь зимовать!

Правда, не в палатке, а в фанерном бараке; перспектива провести ледостав в палатке, так же как и ледолом, ему не улыбалась. Он нашел площадку на горе, разровнял ее и уложил балки фундамента, когда Энди доставил их. Но даже площадка, которую он избрал, не внушала мне доверия.

Она находилась между палаткой и узким глубоким ущельем, тянувшимся от гребня хребта над нами. Мне казалось, что мы окажемся под перекрестным огнем всех ветров – ветра, дующего вниз по ущелью, и ветров, рвущихся через проход. Наш барак – его не предполагалось закреплять якорями – мог быть опрокинут бурей и превращен в груду хлама. Уже сейчас шквалы и внезапные порывы ветра не давали нам покоя. Палатка вздувалась пузырем, посуда летала по воздуху, волчата испуганно прижимали уши. Какими же должны быть зимние бури?

И все же я чувствовала за собой вину: ведь мои страхи могли помешать Крису в его работе. Он хотел зимовать здесь из деловых соображений, по крайней мере так он говорил. Широкий поток миграции, иссякший здесь перед самым нашим прибытием, мог хлынуть отсюда в обратном направлении, и, если в октябре олени снова пойдут этими местами, можно будет заснять брачные бои самцов. Ради этого Стоило провести здесь в одиночестве зиму.

Я нисколько не сомневалась в том, что мы выдержим зимовку. Но мне так ясно представлялся холодный свет звезд, трескучий мороз, темнота. И прежде всего неимоверное одиночество. Однако для Криса это был вызов. Был ли он действительной причиной его желания остаться? Лично я считала, что одно дело ответить на вызов, другое – лезть на рожон.

В мой первый же вечер здесь, после того как я целый день перетаскивала груз, прибиралась в лагере и готовила в тундре под шквальным ветром, уже валясь с ног от усталости, внезапно случилась тревога, потребовавшая нового напряжения сил. Крис заметил в горах гризли, который направлялся в нашу сторону и должен был выйти в окрестностях лагеря, чуть выше его. Ветер дул вверх по ущелью, и гризли непременно учуял бы запах соблазнительно доступных «сладких вещей»: волчат и мяса, привезенного для них на самолете из Фэрбенкса и сложенного в естественной нише в стене ущелья. Крис схватил ружье Энди и полез в гору: он хотел не убить, а лишь отпугнуть гризли.

Я сидела на скале и смотрела ему вслед, пока он не скрылся из глаз.

Меньше всего на свете мне хотелось лезть сейчас в гору. Но вот я на мгновенье потеряла из виду и гризли: он нырнул в котловину. Тут уж я поднялась и побежала догонять Криса. Мне пришло в голову, что, выйдя к краю котловины, он может не заметить вовремя, гризли в вечерней тени.

Я была не вооружена, но у меня было «секретное оружие», надежное и проверенное на опыте. С его помощью я уже дважды неожиданно для самой себя спасала Крису жизнь в жутких ситуациях на Аляске. Моим оружием был фактор внезапности.

Я догнала Криса, но обнаружить гризли нам не удалось. Он либо учуял или услышал нас, либо просто свернул в сторону где-нибудь поблизости. Крис был обеспокоен.

– Он мне не страшен, пока я вижу его, – сказал он. – Хуже будет, если он проберется в лагерь, когда мы будем спать.

И вот, вместо того чтобы лечь спать – а спать нам хотелось смертельно, – мы совершили человечески понятную, само собой напрашивающуюся нелепость.

Дело в том, что мы каждую ночь ожидали самолет, он должен был сделать несколько рейсов, чтобы доставить нам сетку и столбы для загона. Мы знали, что он должен прилетать около полуночи, когда болтанка наименьшая, но не знали, в какие именно ночи. Поэтому мы решили улечься не раздеваясь на спальных мешках, готовые помчаться к озеру, как только снизу, по каньону Алатны, донесется далекий гул мотора. Иначе Энди мог разгрузиться и улететь, прежде чем мы добежим до него. А пропустить случай увидеть человека из внешнего мира – такая мысль нам и в голову не приходила.

В полночь мы отставили бдение и легли спать. Однако особенно разоспаться не пришлось. В три часа нас разбудил громкий шорох за дверью палатки. Крис схватил ружье и в чем мать родила выполз наружу. Возвратился он, весело ухмыляясь: просто ветер сдул брезент, прикрывавший примус.

На следующую ночь самолет прибыл, и с ним вместе дополнительная гарантия нашей безопасности, которую предусмотрел Энди. Он долго разгонял самолет взад-вперед по реке у Бетлса, чтобы взлететь с внепрограммным добавочным весом на борту – вторым пилотом Диком Морхедом. Энди решил не оставаться единственным на свете человеком, знающим, где мы находимся, – так, на всякий случай.

Это напомнило мне любопытный эпизод, случившийся в прошлом году. Боб Байере, летчик, возивший нас по Юкону, чуть не подвел тогда супружескую чету – белого траппера и его жену – индианку, которых он доставил на самолете в отдаленный дикий район. (К слову сказать, женщина была так толста, что, увидев ее, Боб стал готовить к полету самолет побольше.) Он обещал прилететь за ними ровно через год со дня высадки. Никто, кроме него, не смог бы их разыскать. Две недели спустя Боб попал в аварию из-за неисправности мотора, был ранен в голову и две недели пролежал без сознания. Все это время не только его собственная жизнь, но и жизнь двух людей, оторванных от цивилизации, висела на волоске.

С пребыванием у нас Дика Морхеда связано несколько странно – забавных эпизодов. Он пошел ловить рыбу к ручью, который протекал по ущелью и впадал в озеро, и раздавил гнездо с утиными яйцами, причем остался совершенно равнодушным к горю утки – матери. (Ранним летом в тундре необходимо оказывать величайшую учтивость всякой дикой твари.) Крис очень сожалел об этом, так как рассчитывал заснять утячий молодняк. Однако этот случай имели другие последствия.

Утро следующего дня было тихое и пасмурное. Я готовила завтрак, Крис изучал широкий проход под нами, выискивая «объекты». Он сидел на скале, чтобы удобнее было держать тяжелый полевой бинокль (те бинокли – лилипуты, которыми мы пользовались, бродя с рюкзаками по горам в Штатах, здесь, в этой монотонной рыжевато-коричневой необъятности, были бы практически бесполезны). Одной из причин, почему Крис выбрал для лагеря это высокое неудобное место, была хорошая обзорность. Глядя вдоль полого повышающегося дна прохода, можно было видеть все, что делается на местности на четыре мили к северу.

Внизу под нами лежали три озера. Мы назвали их Посадочное озеро, Среднее озеро и Северное озеро. А если забраться чуть повыше, можно было увидеть целых двадцать два озера и озерца. Самое дальнее из них было замечательно тем, что посылало по ручейку в каждую из трех больших речных систем Аляски – в реки Нигу и Киллик, текущие к Северному Ледовитому океану, и в Алатну, впадающую в Берингово море.

Я только что взбила тесто для оладий и налила в него топленого масла, как вдруг Крис сказал:

– Внизу, у озера, возле кучи наших вещей, три каких – то белых животных. Похоже, снежные бараны. – И минуту спустя добавил: – Нет, это гризли, медведица с медвежатами.

Мамаша заметила нас, они идут к нам наверх.

Первая моя мысль была о волчатах. Они сидели на привязи. Я осторожно подошла к ним с намерением загнать их в фанерный ящик. Они съежились, как от страха, и на время я оставила их и поспешила на помощь Крису: он лихорадочно разыскивал четыре патрона, заваленных пожитками, разбросанными по полу.

Наконец мы нашли их. Крис взял ружье и еще один жуткий предмет, назначение которого не ускользнуло от меня, хотя мне и некогда было особенно размышлять на этот счет, – охотничий нож для рукопашного боя, и зашагал вниз навстречу гризли. Они быстро шли гуськом в гору по направлению к нам. Я погасила примус: не исключена возможность, что в скором времени в лагере разыграется побоище. После этого я загнала волчат в ящик. Наглухо закрывая их листом фанеры, я пробормотала:

– Бедные, может статься, вы так и умрете здесь с голоду.

Крис притаился за серой скалой. Гризли, по-прежнему гуськом, приближались к нему. Тут я быстро сочинила самую устрашающую погремушку, какую когда-либо делала, а именно: опорожнила большую, на два с половиной фунта, жестянку порошкового молока, вложила в нее пустую банку из-под сгущенки и для пущего звону пару камешков. Придерживая погремушку, чтобы она не загремела до времени, я сошла к Крису, но не заняла место рядом с ним, а как подкошенная упала на землю, посреди тундры. Не подумайте только, что от страха: все это время я помнила о своем секретном оружии.

Футах в пятидесяти от Криса медведица остановилась и начала внимательно разглядывать его, потом повернула голову и посмотрела на медвежат.

Последовала немая сцена. Медвежата ждали, Крис ждал, я ждала. Решение было целиком предоставлено медведице. Прошла минута. Серый склон горы безмолвствовал. Два заложника, молча сидевшие в темном фанерном ящике, должно быть, напряженно прислушивались.

Наконец медведица приняла решение: повернулась и не торопясь пошла тем же путем, каким пришла, а за нею следом двинулись медвежата. Можно было не сомневаться, что она отступила из-за них, чувствуя неопределенность ситуации и не желая безрассудно рисковать детенышами.

Тут – то и произошел курьезный эпизод, которым мы обязаны неосторожности Дика. Медвежонок, шедший последним, наткнулся на разоренное гнездо. Но к еде он приступил не сразу, а сперва поднял голову и воззрился на мать и братца, которые, словно позабыв о нем, уходили все дальше. Потом нагнулся и принялся есть. После мы не нашли на этом месте ни скорлупки.

У кучи нашего имущества медвежья семейка задержалась, варварски расшвыряла вещи и, пройдя далеко на запад, исчезла в лощине среди гор.

Я принялась размешивать тесто для оладий. Крис взглянул на меня и сказал:

– Ну что ж, поблагодари бога…

Это было как раз то, о чем мы часто забывали в последние суматошные дни. Мы были рады. За медведицу и за себя. Она была самой красивой медведицей гризли, какую мы когда-либо видели, – чистой кремово – белой масти, совсем как белый медведь. А ее медвежата походили на большие белые грибы дождевики.