Мои современницы

– Как вы смели подумать, что я способна на такое гнусное преступление! Как могли вы допустить такую дикую мысль! Я вам никогда, никогда этого не прощу!

К вечеру они, впрочем, помирились и вышли вместе на обычную прогулку в парк. Получив свободу, Елена по-прежнему оставалась в больнице. Она сказала директору, что пребывание в ней благотворно отразилось на ее здоровье и просила позволения еще некоторое время продолжать леченье. Эта просьба изумила всех докторов. Они привыкли к тому, что их выпущенные пациенты спешили обыкновенно скорее прочь, без оглядки, надеясь никогда назад не возвращаться. Со времени основания больницы это был первый случай, что больной добровольно оставался в ней. Но заметив ежедневные прогулки Елены с Митей и блаженно – счастливое лицо последнего, доктора поняли в чем дело и перестали удивляться.

Но не легко доставалось счастье бедному Мите! Елена была капризна, нервна и раздражительна. Порой

«Было милое смущенье,
Были нежные слова»[42 - Цитата из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы».],

a затем следовали дерзости, насмешки, оскорбления. Митя всё сносил терпеливо и ухаживал за Еленой, как за больным ребенком. Между тем в душе ее шел разлад.

«Неужели тебе опять хочется любви? – с горечью упрекала она свое сердце. – Мало что ли обид и оскорблений принесла тебе первая? Неужели ты хочешь вновь испытать этот позор?

«И почему же Митя меня любит? – спрашивала себя Елена. – Папа говорил мне: будь добра, нежна, внимательна и ты победишь сердце любимого тобою человека. А между тем, разве я была добра к Мите? Я никогда не интересовалась ни им, ни его делами, я лишь смеялась над ним и дразнила его. За это-то он и полюбил меня. Но что же будет дальше? Значит, если я когда-нибудь скажу ему серьезно, что люблю его, то он тотчас же меня разлюбит; пожалуй, даже почувствует ко мне отвращение, как Алексей. Следовательно, чтобы удержать его любовь, я всю жизнь должна дразнить и разжигать его, как делают дурные женщины. Неужели я соглашусь на такую постыдную роль? И не лучше ли уж мне навеки отказаться от любви, уехать теперь в Италию и жить там, пока не успокоюсь, a затем вернуться в Россию и взять на воспитание одного или двух бездомных мальчиков. Я постараюсь научить их не быть эгоистами, не обижать девушек, не играть их сердцами, не топтать их жизни. И если мне удастся воспитать двух честных мужчин, то разве это не будет великим делом?»

Но в то время, когда ум ее об этом мечтал, сердце говорило иное. Сердце оставалось равнодушным к мысли о чужих мальчиках: оно предпочитало своего собственного. В душе своей Елена заслышала новые голоса:

«Опомнись – говорили они ей, – ведь тебе 30 лет. Пора спуститься на землю с твоих заоблачных высот. Ты убедилась, что тех идеальных людей, о которых ты мечтала, не существует на свете, и что настоящие люди более похожи на животных. Ну, так вот и ты попробуй этой животной жизни, может быть, ты в ней найдешь то счастье, которое тщетно искала раньше. Ты встретила человека, который тебя любит. К чему мучить себя вопросами, почему и отчего он любит. Возьми его любовь и наслаждайся ею. Не пропускай жизни. Смотри, осень близка. Она уж надвигается»…

Эти «вульгарные», как называла их Елена, голоса всё сильнее и сильнее овладевали ею и, к ее большому горю, вытесняли прежние, поэтические грезы.

Несправедливые, как все женщины, Елена не замечала, что в любви к ней Мити было много рыцарского, много жалости и сострадание к больной, измученной девушке, горько обиженной несправедливым обвинением. Но Елена не хотела этого замечать и приписывала его любовь одному лишь своему, правду сказать, довольно грубому и неумелому кокетству.

* * *

Елена сидела одна в парке, на берегу пруда. Она читала только что полученное из-за границы письмо от Алексея Вершинина. Это было первое его письмо со времени ее ареста. Он только что узнал о признании Мери, и письмо было извинительное.

«…И как могла мне прийти дикая мысль обвинить тебя, моя бедная Елена! Подлинно я потерял разум с горя по Таточке. Как ты должна была страдать, сколько тяжелых минут перенести! О, сколько раз я думал о тебе в эти месяцы и как мне тебя не доставало! Ты знаешь Зину: она интересуется лишь своими шляпками и бантами, до меня же, до моего сердца и души ей всё равно. О, как жажду я поговорить с тобою, Елена, мой всегдашний верный друг! Конечно, я непременно бы развелся с Зиной и женился бы на тебе, но, видишь ли, жена теперь беременна, и ты понимаешь, что я не могу бросить ее и моего будущего ребенка. Но и ты мне нужна. Я предчувствую, что ты не захочешь жить вместе с нами после всего случившегося, но нельзя ли тебе поселиться где-нибудь поближе к нам, чтобы я мог каждый день у тебя бывать. Мне так нужны твои добрые советы, твои дружеские утешения»…

Елена с ужасом читала письмо. «Боже мой, неужто опять начнется этот кошмар! Неужели никогда не освобожусь я от этих проклятых чар? О, Господи, спаси меня! Скорей, скорей замуж за Митю! Пусть он укроет и сохранит меня от Алексея. Ведь если я обвенчаюсь с ним, если побываю в церкви и дам обещание в верности, то тогда все мои заботы должны принадлежать одному лишь Мите. Даже если Алексей будет несчастен, то и тогда я ничего более не могу для него сделать, а обязана думать лишь о своем муже».

Елена отложила письмо и осмотрелась кругом. Стояла прекрасная теплая осень, какая иногда бывает в Петербурге после обычного петербургского холодного лета. Деревья желтели и краснели в своем пышном, осеннем уборе, по нежно-голубому небу плыли облака, в воздухе носились какие-то пушинки. Уже чувствовалось приближение холодной сырой осени, но так еще хороши, так теплы были эти последние летние дни!

«The Golden Autumn»[43 - «Золотая осень» (1897), популярный роман английской романистки Кэролайн Розетты Смол (1829–1908), писавшей под псевдонимом «миссис Александер» (правильный артикль в титуле книге: «A Golden Autumn»).], вспомнилось Елене название давно прочитанного ею романа, «золотая осень! Вот и в моей жизни также случилось. Мое лето было холодное и угрюмое, полное слез и тоски; но, может быть, зато осень будет хороша, и этими осенними днями насладишься еще сильнее, чем летними, именно потому, что они последние, а там наступит холодная зима…

В стороне что-то зашуршало. Елена оглянулась и в конце аллеи увидала спешившего к ней Митю. С нежной насмешкой смотрела она на его смешную походку, на счастливое, добродушное лицо и думала: «Вот он, мой Golden Autumn!»

Жалость

I

– Ляля!

Молчание. Худенькая белокурая девочка сидит на полу возле раскрытого книжного шкафа и жадно читает.

– Ляля! Ты меня слышишь? Брось книгу и иди обедать! Ляля! Да очнись же, матушка!

Лялю, наконец, отрывают от книги и ведут обедать. За столом она сидит молча, тупо смотря на родных. Лицо ее опухло и покраснело, наклоняясь над книгой. Всё тело болит от неловкой позы, но она ничего не замечает. Ум ее продолжает еще витать в том прекрасном сказочном мире, куда его перенесло чтение. Действительная жизнь маленькой Ляли так скучна, так бесцветна, так однообразна! Так надоели одни и те же приевшиеся лица! Других же нет и пойти некуда. У Ляли Радванович нет ни знакомых, ни подруг. Ее никуда не возят; она не знает ни детских балов, ни игр. Ее родители люди серьезные, бедные, трудящиеся. Им не до праздников и не до увеселений.

Ляля еще не поступила в гимназию и учится дома. Учение мало ее интересует. Вся ее радость, всё ее счастье – книги. Она читает с утра до вечера, с трудом отрываясь от книг для обеда, уроков и прогулки. Никто не контролирует ее чтения. Книжный шкаф стоит без ключа. Ляля берет из него, что хочет: «Анну Каренину», «Историю жирондистов», «Нана»[44 - Романы А. де Ламартина и Э. Золя.], «Путешествие инока Парфения»[45 - Полное название: «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святой Горы Афонской инока Парфения» (1855).] и т. п. Многого она, разумеется, не понимает; иногда, соскучившись, пропускает целые страницы. Впрочем, это ничуть не мешает интересу чтения. Часто она развертывает книгу на половине и тотчас же погружается в интригу романа; читает его до конца, а, затем кончив, прочитывает начало. Голова ее всегда полна героями и героинями; картины гор, морей, разных городов витают перед нею. Она отвечает родным невпопад, глядит, не видя ничего перед собою, бледнеет, худеет, жалуется на головную боль. Встревоженные родители находят, что Лялю следует развлечь, свести в театр. Долго выбирают пьесу и, наконец, везут ее смотреть… «Отелло», с участием заезжего знаменитого трагика. Театр действует на Лялю еще сильнее, чем книги. Она живет на сцене, не отрывает глаз от актеров, негодует на антракты. В сцене удушения Дездемоны она дрожит и плачет. Ночью Ляля не спит и со страхом смотрит в темноту. Ей чудится, что кто-то приближается к ней, наклоняется и хочет задушить. Ляля вскрикивает и просыпается в холодном поту…

Вот Ляле минуло 15 лет. Путешествия исторические и политические и сочинения не интересуют ее более. Она предпочитает им романы, в особенности объяснение в любви. Это и понятно: ведь Ляля влюблена. Случилось это внезапно. Два года тому назад один дальний родственник, моряк, перед отъездом в кругосветное плавание заехал к родителям Ляли проститься и подарил им свой портрет. Моряка угостили обедом, а портрет вставили в красную плюшевую рамку и повесили на стену. На Лялю моряк не произвел никакого впечатления; она в то время увлекалась чтением «Тысячи и одной ночи» и жила больше в Персии, чем в Петербурге. Но через два года, случайно взглянув на его портрет, Ляля вдруг почувствовала, как затрепетало ее сердце. Она стала всё чаще и чаще подходить к портрету и через неделю была влюблена в Константина Р-ского. Целый день, сидя за уроками, играя на рояле гаммы, гуляя по улицам, а особенно вечером, ложась спать и погасив свечу, она мечтала о нем и рисовала картину будущего счастья, когда Р-ский вернется из плавания и женится на ней. Почему-то в ее мечтах родители не соглашались на этот брак; тогда милый, дорогой Костя похищал ее из окна, по веревочной лестнице. Они вместе бежали в Италию, в Венецию и, Боже, какое счастье ждало их там! Ляля рисовала себе их объяснение в любви, их ласки, их образ жизни. Несмотря на беспорядочное чтение, Ляля была так наивна и невинна, что в мечтах ее после целого дня горячих поцелуев они вечером желали друг другу спокойной ночи и расходились по своим комнатам…

Вскоре, однако, Лялины подруги по гимназии, в которую она год тому назад поступила, нашли нужным ее «просветить». Во всю свою последующую жизнь Ляля не могла забыть этого «просвещения». Как-то раз в большую рекреацию, во время завтрака, разговор зашел о любви. Девочкам было 14–15 лет, и тема эта одинаково всех интересовала. Ляля горячо, с пафосом, о ней говорила, называя любовь «святым» чувством. Товарки ее переглядывались между собою и хихикали:

– Да она совсем еще дурочка, – решила одна из них, – послушай, Варя, ты сидишь с ней на одной скамейке, тебе следует «все» ей объяснить.

Варя отнекивалась, девочки настаивали. Ляля, широко раскрыв глаза, удивленно переводила их с одной на другую. Наконец Варя сдалась на доводы товарок, обняла Лялю за талию, увела ее в уголок и шепнула несколько слов на ухо. Девочки с интересом следили за «просвещением». Ляля побледнела, зашаталась и с диким видом смотрела на Варю. Всё помутилось в ее глазах, и она бы упала, если бы не подхватили подруги.

– Воды скорей, бегите за Августой Петровной! – испуганно кричали девочки.

За классной дамой побежали.

– Радванович, голубушка, не выдавай нас! – растерянно шептали гимназистки.

Классная дама испугалась, увидав Лялю. Она сама свела ее вниз, помогла одеться и отправила домой на извозчике в сопровождении школьного сторожа.

Дома Лялю мигом раздели, напоили малиной и уложили в постель. Ляля ничего не говорила и молча всему повиновалась. Она чувствовала себя раздавленной и не могла собрать мыслей. Только ночью, когда все уже уснули, она, наконец, сообразила, в чем дело, и горько заплакала, забившись в подушку и изо всех сил сдерживаясь, чтобы ее не услышали.

«Кончено, всё кончено! Прощай, светлая мечта о Косте! Всё погибло: она обречена на вечное девичество, на вечное одиночество». Это было первое большое горе в жизни Ляли, и долго не могла она оправиться и забыть его. Тяжелее всего было то, что не о чем стало больше мечтать. Мечты были насущной потребностью Лялиной жизни.

Отнимите табак у ярого курильщика или вино у пьяницы, и вы поймете ее состояние. Страдания Ляли к концу второй недели стали невыносимы, и неизвестно, чем бы они кончились, если бы, вдруг, блестящая комбинация не пришла ей в голову.

Ляля решила, что когда Костя Р-ский сделает ей предложение, то она его примет, но затем, через несколько дней, уведет его в сад, в старую беседку, и там скажет ему, что она случайно, в гимназии, узнала в чем заключается брак. Что «это» противно ее убеждением, и она никак согласиться на то не может. Вместо того Ляля предложит Косте жить по-братски, но так как без детей им будет скучно, то после свадьбы они оба поедут в Воспитательный дом и выберут там себе по вкусу девочку и мальчика. Костя наверно согласится. Он ведь такой деликатный! Ему самому наверно всё «это» противно. Ляля была в восторге от своей идеи. Обрадованное воображение заработало с новой силой, и картины их будущей жизни и семейного счастья замелькали перед Лялей, радуя и веселя ее и скрашивая ее грустную молодость.

II

К девятнадцати годам судьба Ляли круто изменилась. Родители ее умерли, и Лялю взяла к себе тетка, бездетная вдова. Она горячо полюбила племянницу и решила сделать ее наследницей своего состояния. Ляля стала богатой невестой. К этому времени она кончила гимназию, и тетка решила, что пора вывозить ее в свет. Ляля сама мечтала о людях. Она выросла в одиночестве, а потому люди интересовали ее больше всего: больше книг, больше театра. К тому же она всё более и более мечтала о любимом человеке и надеялась встретить его в обществе. Константин Р-ский давно уже женился в Севастополе, где служил, вернувшись из плавания. Ляля горько плакала, узнав о его женитьбе. О, глупый человек! Он и не подозревал, какое счастье ждало его в Петербурге!

После этой измены Ляле пришлось испытать еще две сильные страсти: одну к Борису Троекурову, герою «Перелома» романа Маркевича[46 - Роман Болеслава Маркевича (1822–1884) «Перелом» вышел в 1880 г.; его герой Троекуров изображен последним из могикан славного дворянского прошлого, в пику пошлой разночинной и буржуазной среде.]; другую – к шведскому наследному принцу[47 - В ту эпоху – кронпринц Оскар-Густав-Адольф (1858–1950), с 1907 г. король Швеции Густав V.], портрет которого случайно попался ей в руки. Но теперь оба эти увлечения уже прошли, и Ляля мечтала, как встретит она прекрасного, доброго, умного человека, который откроет ей свою душу и оценит ее сердце.

Тетушка Ляли принадлежала к так называемому «хорошему обществу». Люди, принимаемые ею, были прекрасно воспитаны, тщательно вымыты и нарядно одеты. Ляля любовалась на блестящую отделку их ногтей и безукоризненные проборы волос, но очень удивлялась ничтожеству их разговора. Не то, чтобы не было между ними умных людей; встречались и умные, хоть и не в большем числе. Но они тщательно старались подавить в себе всякую оригинальность и своеобразность. У всех была одна цель: ничем не выдаваться и во всем походить на других. Удивлялась Ляля также тому, как плохо они были образованы в литературном отношении и как мало они читали. Они знали все знаменитые произведения по названию, но, по-видимому, не нашли еще времени, чтобы их прочесть. Плоские шуточки, глупенькое балагурство, ничтожный flirt – вот всё, чем наполняли они вечера и собрания.

Два-три человека принялись было серьезно ухаживать за Лялей, но она с негодованием их отвергла. «Им не я нужна, а ваши деньги, – заявила она тетке, – меня же берут лишь в придачу».

Ляля отчасти была права. Ее женихи не настаивали, не отчаивались, а найдя через несколько месяцев (а иногда и недель) более сговорчивую невесту с хорошими средствами, посылали Ляле пригласительный билет на свою свадьбу.

Раз как-то она поехала на журфикс к одной из своих приятельниц. Народу собралось немного. Выпив чай, молодежь из столовой перешла в гостиную и хотела было начать игру в «secretaire»[48 - Игра в вопросы и ответы; дословно: «секретарь» (фр.).]. В это время из кабинета хозяина дома, где сидели «большие», к молодежи присоединился Виктор Б-в. Он, впрочем, и сам был еще молод, лет 27–28, не более, но удивительно серьезен и сосредоточен для своих лет. Он некоторое время молча присматривался к игре, и вдруг заговорил. По какому-то поводу он затеял спор с кем-то из присутствующих. Тот было отвечал ему, но скоро замолк, и разговор перешел в монолог Б-ва. Он говорил горячо, пылко, волнуясь о Боге, о любви, о христианстве. Голос его, глухой вначале, звенел, его смуглое, бледное лицо покраснело, черные глаза сверкали. Все молча слушали, не смея пошевелиться, и, как очарованные, не сводили глаз с оратора. На Лялю он произвел глубокое впечатление. Ей едва удалось обменяться с ним несколькими словами, но образ его, как живой, стоял перед нею. Ляля сделалась усердной посетительницей журфиксов своей подруги, но увы, Б-в более не появлялся. Поборов свою стыдливость, Ляля начала про него расспрашивать. Ей сказали, что он начинающий писатель и очень странный человек: то вздумает ходить каждый день, то исчезает по целым годам. Ляля тотчас купила его повести и принялась читать. Несмотря на всю симпатию к автору, литературное чутье Ляли, развитое многочисленным и разнообразным чтением, подсказало ей, что у Б-ва не было художественного таланта. Его герои были холодны, неуклюжи и прямолинейны. Они напоминали наивные рисунки древних египтян. Но прекрасная душа автора сквозила в каждой строчке; горячее сердце, любовь к правде, жажда справедливости – всё это пленило Лялю. Она уже любила Б-ва; она искала встречи с ним на улице, в театре, в обществе и тосковала, не находя его – Б-в исчез бесследно.

Прошло больше года. Однажды осенью Ляля, просматривая утром газету, наткнулась на известие, которое заставило ее похолодеть. Вот что там стояло:

«Наш молодой, подающий большие надежды, писатель, Виктор Б-в, находится в настоящее время в Киеве, в больнице. По дороге на юг, куда она ехал лечиться от чахотки, он схватил воспаление легких. Средств у него нет никаких, и он испытывает большую нужду. Следовало бы литературному фонду обратить внимание на грустное положение молодого писателя».

Газета выпала из рук Ляли. В сильном волнении принялась она ходить по комнате. Наконец, обдумав, подошла к письменному столу и принялась писать Б-ву. Она писала, что любит его, предлагает ему себя в жены, а если он не хочет, то в сиделки, в сестры милосердия. Сообщала, что выезжает немедленно вслед за письмом, с тем, чтобы ухаживать за ним в Киеве.

Ляля писала, не заботясь о слоге, с кляксами и помарками. Только окончив письмо, она сообразила, что не знает, куда адресовать его. Даже отчество Б-ва было ей неизвестно. Она решила пойти в редакцию газеты, чтобы узнать его адрес. На беду, подошло два праздника подряд и лишь на третий день могла открыться редакция.

Ляля почти не волновалась. Ничего не говоря тетке, она потихоньку укладывала самое необходимое в дороге и считала деньги. Их у нее было немного, но Ляля надеялась заложить где-нибудь подаренные ей теткой драгоценности. Отсутствие паспорта мало ее беспокоило. В Киеве она тотчас пойдет к губернатору и всё ему объяснит, а там приедет тетка и всё уладится.

Настал, наконец, третий день – решительный, но действовать Ляле не пришлось: газета извещала о смерти Б-ва… Ляля не плакала, но строго себя судила. «Этот прекрасный человек страдал, умирал, погибал от бедности, а ты в то время мечтала и строила воздушные замки. Надо было давно откинуть девичью стыдливость и отыскать его. Не следовало ждать, когда он придет к тебе просить сочувствия; гордые люди ни к кому со своим горем не ходят. Надо было самой прийти и предложить помощь. С своим приданым ты могла бы свезти его в Египет или Алжир. Он был молод; при тщательном лечении и комфорте он мог поправиться, и вот ты бы спасла хорошего человека».