Беспризорные. Бродячее детство в Советской России (1917–1935)

37. Навацкие: Стефан и Фаддей Андр. Потерялись в 1921 г. на границе

38. Нестеренко Иван Егоров., 14 лет, Донбасс

39. Навашин Михаил, 6–10 лет, Самара

40. Нафиков Закия, 11 лет, Башкирия

41. Патрикеевы: Прокофий, 11 лет, Мих., 7 лет, Самарская губерния

42. Павловы: Николай, 14 лет, Василий, 13 лет, Люся, 7 лет, Харьковская губерния

Как могли власти, специальные комиссии по борьбе с беспризорностью, найти детей, полагаясь на такие общие данные? Дети часто знали свое имя, но не фамилию или назывались вымышленным именем, чтобы их не нашли и не отправили обратно в семью. Кроме того, нередко власти записывали ребенка под фамилией, связанной с местом, где его нашли. Например, беспризорный мог быть записан как Борис Казанский, потому что его нашли на Казанском вокзале в Москве. Все, кто изучал беспризорность в 1920-е годы, предостерегали, что нельзя полагаться на приводимую ими статистику именно из-за недостоверности анкетных данных[35 - См.: Озерецкий Н. И. Нищенство и беспризорность несовершеннолетних // Нищенство и беспризорность / Под ред. Е. К. Краснушкина, Г. М. Сегала и Ц. М. Фейнберг. М.: Мосздравотд, 1929. C. 116–226 (интересный сборник, выпущенный Московским кабинетом по изучению личности преступника и преступности при Мосздравотделе, куда вошли статьи разных авторов об условиях жизни и психологии беспризорных); Ball A. M. And now my soul is hardened… P. 103–135.].

У Ильи Эренбурга есть роман «В Проточном переулке», написанный осенью 1926 года, где он называет беспризорных «ничьими» или, точнее, «кукушкиными детьми», оставленными родителями в другом «гнезде» в надежде, что кто-то позаботится о них, как это делает кукушка, когда откладывает яйца. Эренбург какое-то время жил в московском переулке, вынесенном в заглавие романа; в основу повествования положены личные впечатления писателя:

Не знаю почему, Проточный переулок тогда был облюбован ворами, мелкими спекулянтами, рыночными торговцами. В ночлежке «Ивановка» собиралось жулье. В домишках, розовых, абрикосовых, шоколадных, с вывесками частников, с выдранными звонками, с фикусами и поножовщиной, шла душная, звериная жизнь последних лет нэпа. Торговали все и всем, ругались, молились, хлестали водку и, мертвецки пьяные, валялись как трупы в подворотнях. Дворы были загажены. В подвалах ютились беспризорные. Милиционеры и агенты угрозыска заглядывали в переулок с опаской[36 - Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь. Кн. 3 // Новый мир. 1961. № 9–11; Итал. издание: Erenburg I. Uomini anni vita. Vol. III / Trad. it. di Giovanni Crino. Roma: Editori Riuniti, 1962. Он же. Люди, годы, жизнь. Т. 1. M.: Советский писатель, 1990. C. 459–462. Эренбург вспоминает о создании композиции романа «В Проточном переулке» и упреках в адрес автора после первой публикации 1927 г.].

В центре Москвы, недалеко от Арбата, в подвале дома под номером десять в Проточном переулке находят приют четверо беспризорных: Журавка (он же атаман), Чуб, Хлепин и Кирюша. На двух верхних этажах в коммунальных квартирах живут разные типажи – бакалейщик, скрипач, бывшая баронесса, – живут среди грез, коварства, интриг и супружеских измен. Но проблема только в них, в проклятых беспризорниках: они украли окорок у бакалейщика, и тот решает наглухо закрыть выход из подвала, замуровать детей заживо (в основу романа лег реальный случай, описанный в газетах).

Петька, маленький сын баронессы, предупреждает детей. Те убегают из переулка, садятся на поезд, идущий на юг. С беспризорными убегает и Петька. В пути они видят людей, непохожих не тех, что жили в Проточном переулке: почтенные граждане едут в уютных вагонах, пьют чай с пирожными, читают книги и обмениваются любезностями, предвкушая отдых на южных курортах. Но когда на остановке дети осмеливаются попросить копеечку, за ними гонятся, их избивают, а Кирюша умирает от побоев («Били его вкусно, как только что перед этим попивали чай»). Нигде нет спасения беспризорным. Милые и интеллигентные пассажиры поезда относятся к беспризорным так же, как самодовольный бакалейщик в Проточном переулке: «Единственный выход для государства – это истребить всех» – такую фразу можно найти в парижском издании книги, но ее убрали, как и несколько фрагментов романа, из более поздних изданий, опубликованных в Риге и Москве[37 - Эренбург И. Г. B Проточном переулке. Париж: Геликон, 1927. Итал. издание: Erenburg I. Nel vicolo Protocny / Trad. it. di Susanna Iris Fеline. Milano: Corbaccio, 1930 (Milano: dall’Oglio, 1965. P. 260). В парижском издании романа на с. 193 читаем: «Единственный выход для государства – это истребить всех». Эта фраза есть в итальянском переводе Сузанны Ирис Фелин, как в издании 1930, так и 1965 г., но отсутствует в рижском издании (Рига: Грамату Драугс, 1927) и в различных переизданиях (Эренбург И. Г. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. M.: Художественная литература, 1991. C. 677). Описание смерти Кирюши навеяно реальным событием, свидетелем которого Эренбург стал во время своей поездки на юг России: «В поезде пассажиры поймали воришку, мальчика лет двенадцати; все на него кинулись, били. Я до сих пор вижу детское лицо в крови…» (См.: Он же. Люди, годы, жизнь. Кн. 2 // Новый мир, 1961. № 9–11; Люди, годы, жизнь. Т. 1. M.: Советский писатель, 1990. C. 247).].

Анатолий Васильевич Луначарский, первый нарком просвещения РСФСР с 1917 по 1929 год, выступал за гуманный подход. В своей речи 8 февраля 1925 года по случаю выставки «Революция, жизнь и труд» в Москве он говорил о картинах Федора Богородского из цикла «Беспризорные»:

Упомяну сейчас только одну фамилию, которую я до сих пор не слышал, художника, которого я не знаю, но работы которого меня порадовали. Он обещает много, принимая во внимание его молодость. Я говорю о картинах, изображающих беспризорных детей и принадлежащих молодому художнику Богородскому. Это превосходные вещи. Мне кажется, что они крепко сработаны. А между тем это очень молодой мастер, – вернее, даже не мастер, а подмастерье. Самое же лучшее то, что здесь мы в самом деле видим перед глазами действительность, настоящий опыт художественного социально-психологического анализа. Это вздор, когда начинают говорить, что художник не должен быть психологом. Художник-психолог вовсе не уходит от материализма. Ведь живописец не может рыться в так называемой «душе» человеческой. Что на самом деле он дает? Он дает внешность, наружность. Он дает чистую материю, то, что относится к тому «поведению», которое изучает как раз наша новая научная психология. Мы должны знать человека. Это основной материал для нас. Мы должны стремиться к тончайшему познанию человека через его внешние проявления. Человеческое чувство, настроение очень трудно учесть непосредственно, но то, как оно отражается в физиономии, в позе, в самой конструкции всего внешнего облика, имеет огромное показательное значение. И вот суметь чисто зрелищными путями представить нам какой-нибудь социальный тип, чтобы перед вами как будто распахнулись двери, и вы сразу осознали, сразу увидели, как переплетались социальные пути, соединялись линии, создавались условия, чтобы дать именно такой тип, – это и есть высокое искусство. Для этого нужно суметь выбрать объект. Вот когда мы смотрим на эту серию лиц беспризорных детей Богородского, мы как будто видим самое нутро тех, которые сейчас растут волчатами. В будущем они, быть может, испытав все эти неласковые прикосновения судьбы, по-разному выйдут на разную дорогу. Одни выкуют необычайно острый ум, гибкость, хладнокровие, самостоятельность и волю, другие окажутся отщепенцами, антисоциальным элементом, а третьих скосит судьба, сделав жертвами туберкулеза, идиотизма и т. д. И молодой Богородский умеет показать нам все это. Его прекрасные этюды нужно издать как иллюстрации к хорошему трактату о том, что из себя представляет такое социальное явление, как детская беспризорность[38 - Луначарский А. В. «Беспризорные дети» Богородского (1925) // Богородский Ф. С. Воспоминания. Статьи. Выступления. Письма / Сост. С. В. Разумовская. Л.: Художник РСФСР, 1987. C. 106–107.].

Богородский ходил по Москве: краски города, золото тысячи куполов смешивалось с серо-черными пятнами беспризорников:

Я никогда не забуду картину, увиденную мною в 1922 году у храма Христа Спасителя. Над Москвой просыпалось морозное утро. В розовом небе кудрявились голубые дымы. Иней посеребрил провода, и снежные сугробы завалили улицы. И вот на фоне темного, огромного собора показалась группа людей. Конвойные… […] с обнаженными шашками вели десяток беспризорных малышей. Они ежились от холода, семеня полубосыми ногами…[39 - Богородский Ф. Как я писал «Беспризорников» (1959) // Богородский Ф. С. Воспоминания… C. 109. Федор Семенович Богородский (1895–1959) – советский живописец, в 1924 г. вступил в Ассоциацию художников революционной России, самую влиятельную художественную группировку 1920-х гг.; один из ведущих представителей социалистического реализма. Нужно отметить, что в своих воспоминаниях, написанных незадолго до смерти, Богородский затронул еще одну запретную тему: он упомянул храм Христа Спасителя, символ православной России, возведенный в благодарность за победу над Наполеоном в 1812 г. и взорванный 5 декабря 1931 г. для строительства на этом месте Дворца Советов (проект не был реализован из-за начала Великой Отечественной войны).]

Там в саду при долине

Там в саду при долине
Звонко пел соловей.
А я, мальчик, на чужбине
Позабыт от людей.

Позабыт, позаброшен
С молодых юных лет.
Я остался сиротою,
Счастья, доли мне нет.

Ах, умру я, умру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя.

И никто не узнает,
И никто не придёт.
Только ранней весною
Соловей пропоёт.

Пропоёт и засвищет
И опять улетит.
И никто не узнает,
Где сиротка лежит…

Граждане, подайте копеечку
маленькому мальчику
беспризорному! Дяденька,
дяденька, тетенька, подай
копеечку, а? а?
Позабыт, позаброшен…
(свистит)

Тетенька!
Счастья доли мне нет.

Ах, умру я, умру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя.[40 - Тексты песен, представленные в этой книге, взяты из приложения к компакт-диску «Yulia sings songs of Russian street urchins. Pesni besprizornikov» (Smithsonian Folkways Recordings, Wahisngton, D. C., 2007; https://www.youtube.com/watch?v=RkEMpvnvVWM&t=837s). Песни исполняет русско-американская художница Юлия Запольская (1919–1965), которая в детстве жила в центре Москвы на Арбате и слышала, как поют беспризорные. В 1944 г. Юлия вышла замуж за молодого американского дипломата Томаса П. Уитни, но смогла покинуть Советский Союз только в 1953 г. Ее счита-ют одной из лучших исполнительниц русских песен и романсов.В песне «Там в саду при долине» беспризорник просит милостыню. Слова сопровождаются ритмичным перестуком металлических ложек – так делали беспризорники на улице, в трамваях и на поездах. Эту песню, которая является одной из самых известных и имеет несколько вариаций (см., например, текст, опубликованный в книге: Глатман Л. Г. Пионеры и беспризорные. М.-Л.: Молодая гвардия, 1925. C. 20), ее можно услышать также в фильме Николая Экка «Путевка в жизнь». Тексты песен беспризорников см. также: Галкин А. Песни беспризорных детей. Саратов: Тип. Балаковского Горсовета, 1926; Маро (Левитина М. И.). Беспризорные: Социология. Быт. Практика работы. М.: Новая Москва, 1925. C. 201–225. Маро – псевдоним Марии Исааковны Левитиной (1881–?), педагога, автора и переводчика трудов по педагогике, которая много писала о беспризорности и преступности среди несовершеннолетних. Она также автор брошюры «Работа с беспризорными: Практика новой работы в СССР», первого отчета о работе колонии им. Горького, директором которой был А. С. Макаренко (Харьков, 1924).Итальянский коммунист Этторе Ванни, воевавший в Испании и проживший несколько лет в России, писал об этих песнях: «В России существует множество „запрещенных“ песен. Я слышал их на Украине, в Мо-скве, в Крыму – одним словом, везде. Беспризорники, брошенные дети, сочиняют их и поют, от деревни к деревне, от тюрьмы к тюрьме, от города к городу; проникновенные, печальные песни. В них рассказывается о драме разрушенной семьи, об оставленном на станции ребенке, а поезд увозит его родителей, сосланных в Сибирь „проклятой советской властью“» (Vanni E. Io, comunista in Russia. Bologna: Cappelli, 1950. P. 49). Некоторые из этих песен и баллад стали особенно популярными в последние годы (их можно найти на YouTube). Следует упомянуть также «Песенку беспризорника» Булата Окуджавы (1924–1997), известного поэта и композитора, осиротевшего в 13 лет. Отец был расстрелян в 1937 г. как троцкист, а мать провела 9 лет в лагерях. Песня написана к фильму «Кортик» (1973) режиссера Николая Калинина, это вторая экранизация одноименного романа Анатолия Рыбакова (1911–1998), повествующего о юных пионерах. Сцена встречи с беспризорниками, в которой звучит щемящая песенка Окуджавы «У Курского вокзала / Стою я, молодой, / Подайте Христа ради / Червонец золотой»: https://www.youtube.com/watch?v=ItVQkJaRgN4&ab_channel=dundurey]

2. Бежать

Подальше от фронта, где идут бои с немцами. Подальше от земель, политых кровью в Гражданской войне, в столкновениях красных с белыми. Подальше от охваченных голодом территорий. В период с конца 1914 и до начала 1922 года тысячи мужчин и женщин, детей и стариков перемещаются по бескрайним просторам России в надежде найти безопасное место и пропитание. В людской толпе на вокзалах больших и малых городов от Вятки до Казани, от Нижнего Новгорода до Москвы, на волжских причалах Самары и Саратова выделяются беспризорные. Самостоятельный народец, живущий без взрослых: только дети и подростки, мальчишки и девчонки. Они бегут из родного дома, где у них на глазах умерли родители, где не осталось ни крошки хлеба. Бегут из детских домов, чтобы самим не умереть от холода и голода, или из колоний, где к жестокости товарищей примешивается равнодушие воспитателей.

Рассказ беспризорного

В одной из книг 1925 года приводятся краткие автобиографии беспризорных. Среди прочих там есть автобиография мальчика, имя которого не указано. Рассказ начинается неуверенно, однако далее появляется множество подробностей о событиях, которые запечатлелись в памяти героя повествования, начиная с 1914 года и позднее.

МОЯ ЖИЗНЬ

Насколько я помню, я родился на западе, в городе Варшаве[41 - До 1918 г. часть Польши входила в состав Российской империи.]. Семья моя была большая: она состояла из троих братьев моих и двоих сестер, бабушки и дедушки. Кроме того, у нас были люди, которые проживали временно. Жизнь моя в Варшаве была хорошая. После смерти дедушки мы уехали из Варшавы и приехали в Волынскую губернию, в город Локачи[42 - Волынская губерния (Волынь) – историческая область на северо-западе Украины, в то время территория России.]. Дом, в который мы приехали, принадлежал нам, он находился на окраине города. Вокруг него был роскошный сад, занимавший большое пространство; в нем росли разные фрукты и цветы. Ко мне часто приходили мои товарищи, которых я так любил, что я не забыл и сейчас. Я с ними играл во всевозможные игры, какие только знал; качался с ними на качелях и гулял по саду. Работы я в то время не делал никакой. Но когда мне исполнилось девять лет, меня записали в школу. Когда я стал учиться в школе, то играть приходилось мало, так как надо было исполнять школьные работы. Но зима незаметно проходила, и вновь наступало лето, и я по-прежнему занимался играми. Так счастливо и свободно проходили мои детские годы до девяти лет. Дальше жизнь изменилась и пошла иначе.

Когда мне было десять лет, в это самое время началась война.

Мы жили близко у австрийской границы – 60 верст. И вот 1914 года, 8 июня, в нашем городе был какой-то праздник. После службы народ весь вышел из церкви и стал собираться и говорить о новой войне; все решили готовиться к войне: стали собирать хлеб, стали собирать разные фрукты из своих садов, стали продавать свое имущество. Некоторые стали даже зарывать в землю. На что это нужно было – не знаю.

И вот 20 июля[43 - В другой редакции – 10 июня. См.: Гринберг А. Рассказы беспризорных о себе. М.: Новая Москва, 1925. С. 130. – примеч. пер.] началась война. Люди вечером не стали ходить по улице, весь день шел военный обоз и ехало много солдат. Тут была конница и пехота; они везли пушки и пулеметы, тут и бронированные автомобили, и танки, и прожектора. Народ с удивлением смотрел на эти чудовища. Вечером по улицам города не было видно ни живой души; изредка стали слышны выстрелы орудий. Это было далеко, выстрел слышался в виде грома, но гром все увеличивался и увеличивался. Наконец стало так слышно, что даже стали стекла окон лопаться. Я в большом страхе лег спать. Не проспал я и часу, как вдруг разбудил меня ужас. Я поднялся и увидел, что весь город горит, и услышал страшный гул выстрелов орудий.

Это был тот час, когда враг начал войну и начал наступать на наш город. Я кинулся к маме и папе; их не было. Я их стал искать и нашел только в амбаре. Они собирали вещи в дорогу, чтобы было с чем бежать от войны. Папа меня одел и посадил на телегу, на телеге сидел мой брат и сестра; потом папа пошел за остальными моими сестрами и братом, но не успел дойти до ворот, как снаряд упал перед ним и разорвался, и он не успел их захватить оставшихся дома.

Мы двинулись в путь, оставив дома двоих сестер и одного брата. Ночь была темная, так что не было видно, куда ехать; мы выехали за город и направились к мосту, чтобы переехать реку Буг. Но тут скопилось так много телег, что нельзя было увидеть моста, а вдобавок еще снаряд попал на мост и разбил его, так что переехать нельзя было никак.

А между тем повозок стало больше накопляться, так что стали друг друга давить, толкать в воду, потому что всякому хотелось уехать скорей, а дороги не было видно и моста не было. Тут поднялся стон, крик, плач. Народ все наезжал и наезжал; исхода не было никакого. Народ пустился переезжать реку без моста; так сделали и мы и переехали реку.

Между тем стало светать, но бой не утих. Только отъехали от города, как он загорелся весь, и снаряды стали долетать до нас. Один снаряд разорвался около нашей телеги, а около телеги шла мама, и ее контузило. Она захворала посреди дороги и целый день была без памяти, а вечером умерла среди глухого леса. Хоронить не пришлось так, как хоронят всегда, по обычаю, но доехали до деревни и там сделали гроб и похоронили. Деревня была пустая, не было ни людей, ни животных. При похоронах присутствовали только мы, до тех пор, пока перед нами выросла большая могила. Это был самый тяжелый случай из моей жизни: его я не забуду никогда.

Похоронив маму, мы поехали дальше и приехали в город Киев. Тут мы сели на поезд и поехали дальше быстрее. Через две недели мы приехали в далекую страну – Сибирь; мы остановились в городе Челябинске.