Код Гериона: Осиротевшая Земля

– С Огненной Земли.

В этом Джек засомневался сразу. Моряки с Огненной Земли (да хоть откуда!) никогда не забираются в такие дебри, передвигаются всегда группой и никогда не берут с собой женщин.

– Как звать?

– Катрина, – голос девушки прозвучал твёрже.

– Я Джек. Прости, что не углядел. Держись рядом, и с тобой ничего не случится.

– Мы же в Семь Ветров идём?

– Да. У нас есть электричество и кое-где работает водопровод. Приедем – отмоем тебя. Ты, наверное, красавица, только вот под грязью не разглядеть.

Правая рука Джека сама потянулась к её лицу, но девушка резко хлопнула по ней и отстранилась. Собственное убожество очень её угнетало. Весь оставшийся путь до Семи Ветров Гарри с его поломанными рёбрами везли в запряжённой овцебыками повозке. Остальные караванщики поглядывали на прибившуюся к ним девицу с досадой и ожесточением: в их глазах она совершенно не стоила того, чтобы так жестоко калечить своего. Но однорукого Джека уже тогда уважали и побаивались, и в отношении Катрины ему никто не смел перечить.

Дурные вести

12 августа 2192

Бывший вертолётный ангар Порт-Амундсена полон людей. Внутреннее пространство цилиндрического, похожего на толстый маяк здания скупо освещено самодельными лампами с жиром морского зверя и вмещает в себя около сотни людей с задубелыми от ветра лицами. Кому двадцать восемь – тот выглядит на все сорок.

Безусые юнцы одеты во всё тёплое сразу, но люди зрелые носят старинную, пошитую еще до Блэкаута военную форму, меняющую цвет в зависимости от температуры и усиленную щитками, отдаленно похожими на доспехи куда более далеких времен. Нижний слой обмундирования включает в себя тонкий капюшон и способен согревать владельца при температуре до минус пятнадцати без дополнительной защиты, но такая защита есть почти у всех – верхние куртки-парки и дополнительная пара штанов: этим людям приходится подолгу бывать под открытым небом. С левой стороны груди, у самого сердца, у них нарисовано красной краской по пять равносторонних восьмиконечных крестов – один большой в окружении четырёх поменьше.

Ангар не отапливается, но головы мужчин обнажены; вопреки антарктическому укладу, почти у всех юношей они обриты наголо или коротко стрижены, на висках у некоторых видны все те же пять крестов, наколотые или даже вырезанные на коже. Волосы мужчин постарше различаются длиной, которая указывает на положение в местном обществе. Их предки прибыли со всех континентов, у них разный разрез глаз и оттенок кожи, с опущенными лицами и прикрытыми глазами они похожи друг на друга, как члены одной семьи. Немногочисленные женщины суровы и сосредоточенны, как и мужчины, да и одеты так же, если не считать шарфов и капюшонов, покрывающих волосы. Они застыли ближе к выходу, словно тени; свет ламп, и без того тусклый, почти не доходит до них, но, присмотревшись, можно заметить, что они вооружены.

Монотонный гул их голосов соединяется с шумом непогоды снаружи. Круглый потолок над головами собравшихся растворён в темноте; кажется, что и нет его вовсе, а над головами собравшихся – предвечный мрак космоса. Будь в ангаре больше света, они бы увидели, как ползают под крышей странные крылатые существа величиной с котёнка.

На стене, что лучше всех освещена, висит, поддерживаемый двумя цепями, тяжёлый металлический крест – два куска железнодорожных рельс, сваренные между собой. На его серой, испещренной мелкими царапинами поверхности дрожат золотистые блики огня. Грубо, хоть и старательно вырезанная из китовой кости, фигура Христа напоминает скорее какого-то титана с тяжёлыми чертами изможденного лица. Не смирение написано на его лице, и даже не столько невыносимое страдание, сколько первобытная ярость. Он привязан к своему кресту за руки и за ноги ржавой колючей проволокой; терновый венец, понятное дело, сделан из нее же. Потёки краски из-под шипов похожи на засохшую кровь.

Люди в Антарктиде говорят на многих языках, но молятся на одном, никому не дающем привилегий – на латыни, как в те времена, когда люди воспринимали Слово всерьёз и в меру сил старались придать значение своей скоротечной жизни. Старшим повезло услышать перевод и объяснение молитвы от Апостола Аэлиуса, новичкам приходилось получать краткое, иногда исковерканное изложение текста от своих товарищей и зазубривать его наизусть, и это было для них настоящим испытанием, ведь на протяжении полутора веков, а то и больше, простые люди разучились пользоваться памятью. Стоит ли удивляться, что эти калеки, эти несчастные безбожники, с трудом помнившие, как их зовут, забыли истинное Слово и то, как выживать один на один с равнодушной и жесткой природой Крайнего Юга?

Сам Аэлиус сегодня тоже здесь; он полушепотом молится со своей паствой, со своим воинством. Даже сейчас, стоя на коленях с преклоненной головой, он так могуч и высок, что выглядит посланцем иного мира. Его седые, почти белые волосы свободно падают на широченные плечи, грудь и спину. Два ярко-голубых глаза блестят на дне глубоких тёмных глазниц, обрамлённых сверху серебристыми бровями. Тяжёлые скулы выглядят словно вырубленными из камняНижняя часть неулыбчивого лица спрятана в гладкой бороде, что спускается до груди. Руки сложены, длинные пальцы переплетены между собой. Запястье левой руки обвито браслетом – широкой металлической полосой явно не современной работы: ни царапинки на нем, ни пятнышка ржавчины.

Но вот голос Аэлиуса становится громче. Он поворачивается к притихшему залу и говорит новую молитву, только что родившуюся у него в голове. Люди становятся его эхом: они ловят его слова и вполголоса повторяют за ним по одному предложению. Их глаза прикованы к его статной фигуре, лица выражают жажду единения и большую мечту. Они ничего не просят для себя. Не взывают к милосердию безликую силу с неба, словно зная – бесполезно. Они уяснили с рождения, что пришли в этот мир страдать, голодать и мёрзнуть, но верят до боли, до исступления, что это будет не напрасно.

– ..Вырву грех из сердца своего. Буду славить имя Твоё сейчас и во веки веков… – гудит голос Апостола, пробирая до костей, проникая в душу. – Развею тьму заблуждений над живущими на Земле. Обращу в пыль ложных богов – ради детей, которым обещано царствие Твоё, – вторят ему люди, гипнотизируя сами себя.

– Аминь! – гремит голос Аэлиуса, отражаясь от неровных каменных стен.

– Аминь! – выстреливает толпа, и в наэлектризованном воздухе повисает молчание. Все глаза прикованы к высоченному, прямому, как мачта, Аэлиусу, на чьих волосах мягкими отблесками играет огонь. Тому человеку, что привёл их сюда, на край света, помогать тогда еще немногочисленным братьям в борьбе с неверными.

– Ваша борьба да не будет напрасна! – почти рычит седовласый гигант, и люди воздевают в воздух сжатые в кулаки руки, ибо их Апостол явился, чтобы дать им не мир, но меч.

Но вот куполообразная крыша импровизированного храма разламывается пополам, створки её плавно расходятся в стороны, впуская в ангар холодный лунный свет, который жестко очерчивает лица собравшихся. Зал замирает в ожидании; минуту спустя в серебристом потоке формируется сама собой осанистая человеческая фигура – того, кого они называют Пророком. Больше полувека назад он позволил истинно верующим пережить Блэкаут, а затем – построить империю от Великих Озер до Огненной Земли. Пророк уступает Аэлиусу в росте, будучи притом выше большинства собравшихся и намного старше самого старого человека в этом ангаре. У него крупные черты лица, большие серые глаза под плавно изогнутыми темными бровями выглядят молодыми, несмотря на сеть морщин вокруг них. Тяжёлые волосы насыщенного каштанового цвета тронуты сединой, словно инеем, сквозь усы и бороду проблескивает уверенная улыбка победителя.

– Мои братья и сестры! Я давно не появлялся перед вашими глазами, и тому было немало причин. Положение дел на Северном фронте осложнилось, и свое внимание я сосредоточил на ваших братьях, воюющих там. Но я о вас не забываю и помню о нашей главной цели здесь – подчинить Гелиополис до зимы и разобраться, наконец, с Семью Ветрами, этим гнездом разврата и похоти. Готовиться к этому я продолжаю и сейчас…

Голос мужчины эхом резонирует от стен; им заполнено все пространство.

– Близится безумная и решающая битва, и когда бы вы ни умерли, последним воспоминанием будет стирание с лица Земли остатков мира, что сам себя довел до гибели… Вы умрете счастливыми людьми и увидитесь со мной в раю… Толпа взволнованно гудит, восклицая: «Веди нас в бой!»

– Многие задаются вопросом, – продолжил Пророк, – хватит ли у нас ресурсов на войну с этими двумя твердынями греха? И я обещаю: у вас будет оружие и снаряжение, которым позавидует любая из существующих армий. Эти дары вы получите… – он выдержал волнующую паузу. – С самого неба…

Он обратил взгляд на россыпь звезд, мерцающих сквозь распахнутую крышу. Среди них быстро двигалась пульсирующая точка – один из оставшихся спутников.

– Божьей волей мне подвластны блуждающие звезды. С них я буду наблюдать за борьбой, когда пробьет ваш час. А сейчас я от всей души благодарю вас за отвагу и преданность, бесстрашные Божии воины, потому что вижу, как неустанно вы приближаете конец Тёмного столетия, побеждая смертью смерть. Проливая кровь за то, чтобы в будущем кровь не лилась никогда…

Аэлиус почтительно опускается на одно колено, склоняя серебристую голову. Вслед за ним на шершавый пол обрушивается и весь зал. Двумя широкими взмахами руки Пророк изображает в воздухе крест. На секунду он повисает в воздухе белым сиянием, словно мужчина рисовал лунным светом.

– Те, кого я в ближайшие дни назову Аэлиусу, смогут поговорить со мной наедине. Напоминаю: помогайте ему во всем, слушайтесь его приказов – и спасетесь от любой напасти, как уже спаслись во время Блэкаута.

Застывшее воинство и не думало подниматься. Оно словно разучилось дышать; слышно только, как могучий ветер бесится снаружи, гоняя волны.

– Благословляю вас на грядущую битву, братья и сёстры; Аэлиус призовет вас в ближайшие дни. Помните: стоны и плач безбожников – лучший дар для вашего старшего брата и лучшая хвала Господу.

Несколько воинов поднимают лица, встречая широкую улыбку Пророка. Но не проходит и двух секунд, как его тело взрывается в воздухе миллиардом пылинок снега. Несколько секунд они с мерцанием кружатся и, наконец, тают. Только тогда Аэлиус и все остальные поднимаются на ноги.

Люди начинают подходить к нему и по очереди прикладываться лбом к его руке – жест, исполненный не столько подобострастия, сколько исключительного доверия и любви. Губы Аэлиуса слегка расходятся в улыбке, но улыбаются только они. Глаза остаются холодными, и редкий человек смог бы что-то в них прочитать.

– Учитель! У меня было видение! Позволите рассказать? – горячо шепчет, оказавшись перед ним, мальчишка лет шестнадцати. У него коротко стриженная белобрысая голова и светлые, словно схваченные инеем ресницы.

– Это был не сон, Маркус?

– Нет, учитель, я кое-что видел этими самыми глазами, – говорит юноша полушепотом.

– Или мне показалось, что видел. Оно было живое, но не из нашего мира. Словно пришло из старого…

– Утром, как проснешься, приходи. Не задерживай остальных, – мягко говорит Аэлиус и чертит перед лицом парня крест. Взгляд мальчишки не оставляет сомнений: он действительно видел что-то необычное и требующее самого пристального внимания. Апостол ведь и сам учил молодых подмечать любую, самую мелкую странность и немедленно докладывать о ней старшим.

Окончив церемонию и оставшись, наконец, один, высокий мужчина шагает к двери и задвигает засов. Конечно, ему положено быть доступным для Божьего воинства в любое время дня и ночи, но бывают времена, когда остаться наедине с собой жизненно необходимо. Сидеть здесь негде, и Аэлиус, вернувшись к распятию, оседает прямо на каменный пол, словно сила, державшая его на ногах всё это время, внезапно перестала действовать. Он сутулится, складывает на коленях руки и роняет на них седовласую голову, как будто ему на плечи положили тяжелый камень.

Одна из мелких тварей, раскинув прозрачные перепончатые крылья, планирует с потолка к мужчине и опускается к нему на плечо, цепляясь за одежду металлическими коготками. У существа много глаз, как у паука; маленькое туловище сделано из упругого силикона, костей из гибкого металла и многочисленных шарниров, позволяющих проделывать множество сложных движений.

Аэлиус морщится, словно в приступе отвращения, однако даже не пытается стряхнуть робота со своего плеча и вполголоса говорит:

– Слушаю тебя.

– Мойру рассекретили и расстреляли, – говорит ему робот голосом Пророка. Мужчина больно кусает костяшку пальца.

– Её пытали?

– Нет, обкололи препаратами и сняли отпечаток мыслей уцелевшим прибором. Вряд ли она даже понимала, что умрёт. Теперь они вдвое усилят охрану, но долго им все равно не продержаться. Самое время бросить туда рой: против него никакая живая сила не устоит, и электростанция достанется мне почти целой… Представляю, в какой они сейчас панике, если знают, что я могу достать их повсюду, а они меня – нет…

Аэлиус молча качает головой. Смерть, всюду смерть, и ей не видно конца. Из десяти его друзей не стало уже троих, а война по периметру СССР по-прежнему идёт, пушки и снаряды всё ещё производятся, сбивая «птичек» Пророка, электромагнитная граната, похоже, есть в каждой избе. Промышленность хоть и фрагментарно, да уцелела. Большинство АЭС и ГЭС тоже удалось сохранить на плаву, и дожать их Пророку не удавалось до сих пор. В этот сложнейший регион была направлена Мойра – разведчик, миссионер, и диверсант. Но к этому дню она была уже весьма немолода, как и все Апостолы, разбросанные по белу свету.

– Аэлиус…

– Прошу, зови меня настоящим именем…