Код Гериона: Осиротевшая Земля

– Очень прошу: остынь сначала – и только тогда что-то предпринимай.

Я хотел протянуть психологу руку на прощание, как вдруг внезапная мысль сверкнула в голове, как метеор.

– Вэй… У тебя есть доступ к личным делам первой экспедиции?

– Да. Но, Уинстон, как это изменит ситуацию?

– Пока не знаю… Я хочу «поднять» все, что связано с катастрофой.

Брови Вэя вознеслись чуть ли не до линии роста волос.

– Так ты ж по финальному отчёту экзамен сдавал!

– Но кто писал этот отчёт? Майрон!?

– Думаешь, он что-то скрыл? Уинстон, это чертовски серьёзное подозрение. Надеюсь, ты понимаешь, насколько…

В отличие от землян, мы, решившие строить новое общество, стремились обеспечить максимум прозрачности и минимум секретности. Каждый имел право знать, как и с какими мотивами принимаются решения, которые затрагивают его напрямую. И уж тем более, не должно было быть разных уровней допуска среди работающих на одном проекте людей. Марсианская республика – это большая деревня в самом хорошем смысле; что-то утаить здесь от других – та ещё проблема. В общем доступе у нас лежат почти все официальные документы, результаты исследований, экзаменов, экспертиз…

– Ты сам признал, что могут быть и другие причины такого решения. Нужно правильно сформулировать вопросы, и затем ответить на них самостоятельно. А там, где ответить не получится – копать.

Солнце на Марсе заходит быстро, и когда я попал домой, было уже темно. Я почти боялся возвращения, боялся увидеть глаза Катрины, словно в том, что произошло, была моя вина. Словно это я её подвёл. Но именно Катрина могла бы меня понять, как никто иной – будь мы близки с нею так, как в детстве. С программы «Архангелы» её сняли в шестнадцать лет; так решили не преподаватели, не Асано и, тем более, не Юрковский, а компьютер, обрабатывавший результаты тестов. Все экзамены она сдала с проходным баллом, биологию – так вообще блестяще. Но проверка психических показателей выявила недопустимый для межпланетных полетов уровень агрессивности в сочетании с показателями эмпатии на нижней границе нормы. Короче, на Земле сказали бы, что моя сестра – без пяти минут преступница.

Всем известно, что в шестнадцать лет ещё вовсю бушуют гормональные бури – даже у девушек, которые, как известно, созревают раньше парней. И мы надеялись, что спустя время результат окажется иным. Кэт подала апелляцию, и ей разрешили пройти тестирование ещё раз – через полгода, когда ей уже исполнилось семнадцать. Две десятых балла, на которые сократился показатель агрессивности, не смогли исправить положения.

Дорога на Землю оказалась для неё закрыта.

Я забрал Кэт к себе из кампуса с сильнейшим нервным срывом. Той же ночью она чуть не сбежала из Арконы в Новую Гавану; я вовремя услышал, как она выбирается из дома. Сманил ее не кто иной как Сато Тэцуо, приемный сын Максима Юрковского, вылетевший из «Архангелов» еще раньше – по слухам, за то, что переспал в стенах кампуса с однокурсницей, что строжайше запрещалось. Оказалось, что в этого засранца Кэт была влюблена уже давно; плохая репутация не только не убавила, но даже подхлестнула ее интерес, на который я, признаться, смотрел сквозь пальцы.

Кому-либо стучать о побеге Тэцуо я не стал: хочется жить в «вольном городе», да и пес с ним. Кэт, конечно, рвалась к нему, как безумная, разбила мне губу и чуть не перебила колено (так что нечего пенять на искусственный интеллект), но кое-как мне удалось ее скрутить и «отключить» на пару часов. Очнувшись, сестрица осталась, но при этом не разговаривала со мной около месяца. И до сих пор – нутром чую – носит в себе обиду.

Вскоре Катрину позвала в свою лабораторию Евгения Хованская, работавшая над созданием новой вакцины для исследователей Земли, которая не только предохраняет от инфекций, многих токсинов и радиации, но и в несколько раз ускоряет регенерацию тканей. Кэт, в том числе, оказалась среди тех отважных добровольцев, что испытали её действие на себе (к сожалению, двое мужчин – оба старше сорока лет – во время так называемого «перехода» скончались). «Живая вода» (так прозвали вакцину) повышает устойчивость и к опасному космическому излучению, от которого марсиан защищают искусственные магнитные поля, но процесс адаптации слишком тяжёл, чтобы использовать его повсеместно.

Я зашёл в наш модульный домик, неярко освещённый люминофлорами – ползучими светящимися растениями разных оттенков. Тоску очень хотелось разбавить музыкой. Навстречу мне никто не вышел: неужто Кэт вернулась в лабораторию? Захожу на кухню и вижу на столе салат из манго, который – точно помню! – не готовил. Беру тарелку и несу с собой наверх. Солнце ясное, а это что за звуки?..

В комнате сестры я не бывал с той ночи, как пресек её побег. Она лежит на своей гелевой кровати у стены, до потолка увешанной рисунками «Фермиона». Лица не видно – оно скрыто чёрными, как у меня, волосами. Плечи – да и всё тело – трясутся крупной дрожью. Нас рано учат владеть собой, поэтому наполнявшие комнату рыдания терзали мой слух, как скрежет камня по стеклу.

Почувствовав, что я сажусь на кровать, сестра замерла и затихла, как зверёк, почуявший опасность. Я взял её за плечо и развернул лицом к себе. От плача оно ужасно распухло, глаза напоминали щёлочки; два ручья стекали по щекам, теряясь в спутанных волосах.

– Уинстон… Он похоронил твою мечту… – севшим голосом промолвила Кэт, словно выбравшись из тяжёлого сна. Она прильнула ко мне с такой нежностью, что в глазах у меня стало горячо, ведь долгие годы собственные чувства я держал на коротком поводке. Но стоило помнить: ради того, чтобы мы, «архангелы», получили вакцину, она тоже пожертвовала кое-чем важным.

– Послезавтра возьмем марсоход и махнём к родителям в Хокинг-Сити, – ответил я. – А завтра покопаемся в архивах и поинтересуемся, кто может завершить начатое Максимом.

Однорукий и одноглазый

6 сентября 2192

Я прибыл на собачьей упряжке с рассветом, чуть задержавшись, чтобы полюбоваться новым городом со скалы, ведь мой родной Гелиополис прячется в глубокой пещере с горячими озёрами, а Семь Ветров словно вырастают из береговой линии (кто-то скажет – стекают с горы, как поток лавы). Издали Cемь Ветров похож на острый уступчатый мыс; перед Блэкаутом была такая мода – максимально вписывать архитектуру в окружающий пейзаж. Пройдёт ещё каких-то сто лет, и жители окончательно уверуют, что эта гигантская, но по-своему изящная многоуровневая конструкция – творение богов или титанов, но никак не смертных людей. «Человек такого не придумает», – скажут они и будут почти правы.

В старину (хотя какая, к черту, старина, у нас немало кто застал это совершеннолетним!) туристы прибывали сюда со всех континентов. К Семи Ветрам могли пристыковаться два пассажирских лайнера или даже небольшой плавучий город – пополнить запасы пресной воды и продовольствия, если вдруг закончились свои. Здесь процветало всё, чего не было в поселениях учёных: казино, публичные дома, бары с наркотическими коктейлями, театры сновидений, в которых каждый сморчок мог почувствовать себя героем и каждая Золушка, будь ей хоть сто пятнадцать лет, обязательно обретала своего принца. Даже лучшим сотрудникам «Крылатого Солнца» несколько раз в год выдавалось разрешение посещать Семь Ветров – но лишь по достижении двадцати пяти лет, чтобы восторженные юнцы не торчали в мире грёз месяцами.

Дорога случайным гостям была открыта не везде: город делился на две части – одна для «избранных», и другая для «всех остальных». Посетить Семь Ветров, а тем более – иметь годовой допуск на территорию – было особой гордостью, знаком высшего жизненного успеха. Но было у этого особенного города ещё одно назначение, а всю эту мишуру с фривольными развлечениями придумали для отвода глаз. Самое ценное лучше всего прятать не на закрытой военной базе, а там, где шумит толпа, скачут голые девицы и вращается рулетка. Поэтому я здесь.

Со дня Блэкаута в Семи Ветрах, как и везде, переменилось многое. Береговая линия рядом с городом обросла хибарами из камня, китовых скелетов и брошенных яхт: растерявшиеся люди стали инстинктивно собираться вокруг места, которое давало хотя бы иллюзию безопасности. На палубах некогда роскошного лайнера «Пайн Айлэнд» – последнего гостя Семи Ветров – развешивают для сушки белье, а на площадках для вертолётов разбили огороды. Кое-где проломлены взрывами стены: виновата гражданская война, которая два с половиной года тому назад завершилась победой некоего Хайдриха. С ним ещё предстоит познакомиться – и лучше это сделать до того момента, как к нему пожалует гость из «Наутилуса».

На воротах меня и мои сани проверили на взрывчатку. Огнестрел, холодняк и арбалеты тут носит каждый, но всё, что взрывается, находится под строгим запретом. Отправив на псарню собак и отсчитав десяток патронов за их содержание, я выбрался на одну из главных улиц – Пассаж Айн Рэнд – и долго привыкал к запахам; не знаю точно насчет канализации, но на вентиляцию в Семи Ветрах явно махнули рукой.

Внешнее величие вблизи оборачивается разрухой и запустением. Стеклянный купол над главным атриумом (бывшая Площадь Cвободы) провалился, оставшись открытым для дождя и снега, но мерцающее дерево, что росло в самом центре, умудрилось выжить. То, что до сих пор его не распилили на дрова, говорит о наличии сознательности у местных жителей хотя бы в остаточном состоянии. Дерево окружает шумный базар, где торгуют всем, что удалось вырастить, убить или подобрать в брошенном поселении. Со всех сторон – крики и толкотня: сначала меня едва не сшибла тачка с рыбой, затем я едва сам не грохнулся, поскользнувшись на кальмаре, выпавшем со все той же тачки. Но если в других поселениях нельзя пройти по рыночной площади без того, чтобы тебя в надежде что-нибудь спереть не облапали, то местные даже если смотрят жадно в твою сторону, попыток обокрасть не предпринимают. Вскоре я понял, почему: по периметру площади стоят люди с шипастыми дубинками, которых здесь называют Зрячими: это местное подобие сил правопорядка.

На счастье, отель «Бархатная ночь» располагается в престижной «носовой» части города, вдающейся в океан. Окна в моем номере, правда, смотрят не на воду, а в небо, и, первое, что я сделал, оказавшись у себя, разувшись и повесив на крюк собачью шубу, – упал на кровать и долго смотрел своим единственным глазом, как ползут прямо надо мной облака – вид, которого сильно не хватает дома, несмотря на безопасность и комфорт. Вскоре вид испортила жирная черная точка на стекле, в которой я идентифицировал клопа. Ликвидация насекомого показала, что оно успело как следует оторваться в соседнем номере.

Но с чем здесь настоящая беда, так это с дверьми. Раньше замок, как и везде, считывал отпечаток руки. Так совершалась и плата за номер – одним касанием ладони. Теперь же, когда ты в комнате, нужно запереться изнутри на задвижку. Пошел погулять – говоришь хозяину или привратнику: те запирают дверь на замок и ключ оставляют себе. А значит – им ничего не мешает порыться в твоих вещах, пока тебя нет. О том, что для купания нужна вода, надо заранее извещать портье, чтобы тот ее нагрел и закачал с помощью насоса. Но хоть на этом спасибо: в других городах тебе в номер просто ставят таз для мытья рук – и платить за это удовольствие приходится отдельно.

Отдохнув часа полтора, я стал планировать вторую половину дня. Задача на сегодня – побольше выяснить о Хайдрихе и понять, что ему можно предложить для начала. Придется взаимодействовать с местными на всех уровнях, и, начну я, пожалуй, с кабаков. Этот пункт работы Следопыта пока самый трудный, потому что пить спиртное мне всё ещё противно.

В Семи Ветрах у меня несколько задач. Во-первых, выяснить, насколько возможно открыть в городе наше отделение и не прибрала ли город к рукам иная пережившая Блэкаут организация. Во-вторых – исследовать это место на наличие рабочих артефактов Золотого века. По архивным данным, в Семи Ветрах находился объект «Наутилуса», но чем он занимался и пережил ли катастрофу, мы пока не знаем. Данный объект мог быть как лабораторией, так и просто офисом или складом. Но даже в этом случае там может быть немало интересного, значит, обойти придется каждый закоулок. Третья задача самая сложная – узнать о судьбе очень нужного нам человека и, если он до сих пор живой, привести его в Гелиополис.

****

Караванщик Джек, всё ещё слабый от сотрясения мозга и потери крови, стоял в одном из роскошных кабинетов океанского атомного лайнера «Пайн-Айлэнд», навеки обосновавшегося в полузакрытом пассажирском терминале. И без того чувствуя себя паршиво – что морально, что физически, он мысленно проклинал это место за старую рану, которая была с ним связана. Третьей причиной раздражения и тревоги, после ненавистного места и головной боли, был сидящий перед ним правитель города Хайдрих, воцарившийся в Семи Ветрах после окончания кровопролитной гражданской войны за право на торговлю наркотиком «Искра» между семьями де ла Серна, Вартанян и Мизрахи.

Трёхмесячная мясорубка между давними конкурентами и их сторонниками закончилась бегством де ла Серна, примирением Мизрахи с Вартанянами и династическим браком. Однако во время свадебной пирушки, на которой собрались две сотни человек (по местным меркам – цифра огромная!), грянул жесточайшей силы взрыв, обваливший пятую часть первого – самого верхнего уровня. Он похоронил под обломками и Дядю Эйба – главу семьи Вартанянов, и его сына Эйбрахама-младшего с молодой женой Деброй, и почти всех Мизрахи. Все решили, что это дело рук недобитых сторонников де ла Серна, и что скоро те вернутся в Семь Ветров с наемниками.

Незадолго до этого события Семь Ветров и познакомились с Хайдрихом, который сначала был помощником местного врача, а затем стал костоправом у Дяди Эйба. Он оказался одним из тех немногих, кто после взрыва не впал в панику, а грамотно и четко организовал разбор завалов и спасение пострадавших, проработав двое суток без сна, пока обморок не свалил его с ног.

Молодой, не старше тридцати пяти лет, но при этом спокойный, как скала, немногословный, в те трагические дни он внушал перепуганным людям спокойствие, а стало быть – и доверие, а его самоотверженный труд по локоть (и чуть ли не по пояс) в крови окончательно завоевал доверие измотанных разрухой и насилием людей. Бывшие противники, ещё вчера готовые покромсать друг друга на мелкие кусочки по прихоти чужих им людей, ныне благоговели перед тем, кому обязаны были жизнями родных и близких. Неведомо как для постороннего человека он заставил сторонников обоих кланов слушаться себя, как слушаются погонщика ездовые собаки.

Страх перед Хайдрихом пришел позже, когда, не моргнув глазом, «добрый доктор» уложил уличного вора, стащившего рыбину с прилавка. Уложил на бегу, в мгновение ока выхватив из кармана пистолет и едва прицелившись. Не то чтобы стрельба на улице была чем-то из рук вон выходящим, конечно, нет… Да только мало кто ожидал такой прыти от скромного врача, который и голоса почти не повышал.

В толпе, остолбеневшей от этой сцены, никто даже не пикнул, что стрелять в таком людном месте как минимум, небезопасно. Спустя несколько минут послышались голоса одобрения – вот, дескать, тот, кто наведет порядок, не церемонясь с презирающим чужую собственность отребьем. На что Хайдрих кратко и торжественно обещал не обмануть возложенных на него ожиданий.

Между тем, вспомнить имени Хайдриха местные не могли; и никто не вспомнил бы, каким он был в детстве. Семьи по фамилии Хайдрих в городе тоже не знали, что значило одно: парень был пришлым. Но кого это среди всеобщего хаоса и паники волновало?

Город, наполовину оказавшийся в руинах, нужно было как-то восстанавливать, и жителей в возрасте от десяти лет обязали три дня в неделю, отбросив остальные дела, класть камни и латать дыры. Что касается пополнения разоренной междоусобицами казны, то Хайдрих возродил в Семи Ветрах производство «Искры» – самого сильного в Антарктиде стимулятора, ходившего по континенту ещё до Блэкаута: от нее людей «искрило» в течение добрых шести-восьми часов. Вещество дарило небывалый прилив сил, ускоряло работу мозга и веселило без каких-либо галлюцинаций, если не считать сладкое ощущение всемогущества и созидательной силы.

Лаборатория по производству зелья сгорела во время гражданской войны вместе со всем запасом сырья, именовавшегося «атомным грибом». Каким-то хитрым, неизвестным Джеку образом Хайдриху удалось решить проблему с оборудованием, «атомный гриб» продолжали выращивать в Новом Пекине китайцы, продавая его уже засушенным – то есть неспособным к дальнейшему разведению, чтобы сохранить монополию. Сами они, утратив рецепт «Искры», перетирали гриб в порошок и курили, как опиум; в таком виде его действие было слабым и сопровождалось неприятными побочками, но на популярности они не сказывались.

«Искра», однако, была тоже небезобидна. Регулярный прием давал осложнения – ночные кошмары, нервное истощение, аномально долгий сон и спустя месяцы – деменцию, подобную старческой. Через год «искроман» переставал мыться и узнавать знакомых, путал «право» с «лево» и терялся на собственной улице, удирая от исполинских многоножек. Чтобы не спровадить всю потенциальную клиентуру на тот свет, Хайдрих использовал свои познания в медицине и доработал «искру» до концентрации, не пожирающей человека столь быстро, но и не позволяющей легко соскочить. Подбодрить такой «искрой» можно было даже уставших ездовых собак – если, конечно, патронов и сахара на такие вещи не жаль…

Но Хайдриху патронов было жаль всегда, а в особенности – сегодня, когда Джек, сглатывая ком в горле, рассказал, что «атомный гриб», закупленный в Дюмон-Дюрвилле, отняла у него с товарищами банда Потерянных Детей.

Словно призраки, они объявлялись то здесь, то там, сея горе и смерть, отбирая съестные припасы и оружие, угоняя с собой молодых здоровых мужчин, но никогда не доводя разорение до конца – чтобы осталось чем поживиться в будущем. Они регулярно совершали набеги на разбросанные вдоль Магистрали станции, а с десяток лет тому назад едва не прорвались в Рэйлтаун – вскоре после того, как не стало тогдашнего правителя Харальда. Однако антарктические города, которые Магистраль когда-то соединяла, были слишком далеко разбросаны для того, чтобы объединиться для отпора мерзавцам.

Хайдрих сидел на аляповатом золотистом диване, водрузив ноги на низкий столик и держа в зубах самокрутку. То, насколько сильно он не вписывался в помпезную обстановку комнаты, бросалось в глаза даже Джеку. Он был коротко острижен по старинной моде и бледен, словно никогда не бывал на улице. Очки с дымчатыми стеклами, длинный, серый, застегнутый на все пуговицы, тренч, чёрные брюки и высокие ботинки с металлическими пряжками хорошо сочетались между собой и сильно отличали его от большинства местных жителей, натягивавших на себя все, что попадалось под руку (только б сохранить тепло!) и таскавших на поясах и ремешках уйму мелкого хлама «на всякий случай». На запястье у него красовались механические часы с черным металлокерамическим браслетом. Что примечательно, часы работали.

– И как так вышло, что ты – с твоим опытом, с пушками и патронами – и вдруг не сумел отбиться от этого сброда? – сказал он низким холодным голосом, медленно, точно каждое слово стоило как минимум патрона. Джек подумал, что лучше бы Хайдрих орал на весь лайнер: в некоторых случаях огонь лучше льда.

– Четверо из них были на снежных собаках… – ответил он. – Вы этих тварей когда- нибудь живьем видели?