Тайна замковой горы

– Милый мой мальчик, как я соскучилась!

Я только смог кивнуть головой – в горле у меня стоял комок, наверное, это были слёзы, которые я сдерживал.

Чтобы успокоить меня, бабушка Генри стала расспрашивать, как прошла неделя, и понравились ли мне книги. Я с жаром поблагодарил её, сказав, что всю неделю не мог с ними расстаться. Так, разговаривая обо всём, мы вышли за двери лицея.

На этот раз погода была более прохладной, всё же приближалась зима.

Мы немного погуляли по осеннему парку, пособирали осенние листья, каштаны и жёлуди. Бабушка Генри любовалась их красотой, и я тоже вдруг увидел, как они красивы.

Потом заморосил дождик, бабушка Генри раскрыла зонтик, и мы пошли ловить экипаж.

Минут через двадцать нас уже приветствовала на крыльце маленького домика Летиция.

Она очень разволновались от того, что мы попали под дождь, заставила снять промокшую верхнюю одежду, унесла её сушиться, потом закутала нас в пледы и усадила около камина. Напоив нас чаем, она произнесла:

– Госпожа Генри, вам не кажется, что нашему мальчику негоже ходить всё время в казённой форме? В ней и неудобно, и испачкать недолго.

– Верно, – согласилась госпожа Фрюлинг. – Надо приобрести что-нибудь подходящее.

Летиция уже притащила сантиметровую ленту и снимала с меня мерки. Бабушка Генри записывала их на бумажке.

И уже в следующее посещение их гостеприимного жилища передо мной лежала целая стопка самой разной одежды от рубашек, жилетов и брюк до курточек, плащей и пальто. Меня попросили примерить обновки. Всё было мне в пору и сидело хорошо. Особо хочу отметить теплый мягкий свитер, который за неделю связала мне Летиция.

В детстве у меня было очень много всяких нарядов, мама любила, чтобы я выглядел маленьким франтом. Но из них я давно вырос и с тех пор имел только самый необходимый минимум одежды. Госпожа Шмерц вовсе не озадачивалась тем, как я одет.

Гардероб, который я получил стараниями бабушки Генри и Летиции меня порадовал, хотя до этого дня я не задумывался о том, что на мне надето.

Бабушка Генри только предупредила меня, что будет лучше, если при госпоже Шмерц я не буду появляться в новых нарядах, и вообще, хорошо, если она не узнает о наших встречах.

– Не подумай, я не учу тебя врать, – сказала бабушка Генри. – Просто не упоминай обо мне, а сама она расспрашивать не будет, я полагаю. Она может запретить нам встречаться, а мне этого очень не хочется.

Я уверил её, что меня это тоже огорчит.

С тех пор началась у меня другая жизнь. Шесть дней я жил в пансионе, старательно постигал разные науки и ждал, когда же наступит воскресенье. А когда оно, наконец, наступало, я с утра попадал в теплые и ласковые руки бабушки Генри и Летиции.

Госпожа Фрюлинг вовсе не занималась моим воспитанием. Она не читала мне нотаций, не принуждала поступать так, как она считала нужным. Нет, она просто проводила со мною время, беседовала, расспрашивала о моих делах в лицее. Она знала по именам всех моих преподавателей, всех друзей, никогда не забывала, какие предметы мы изучали. Сама она прекрасно знала несколько языков, и мы частенько разговаривали на одном из них. Это была как бы игра, в которой я незаметно совершенствовал свои знания. Бабушка Генри стала советовать мне прочесть ту или иную книгу, прививала мне вкус к хорошей литературе, и мы часто обсуждали с ней прочитанное. Именно бабушка Генри пробудила во мне любовь к истории. Сначала она давала мне почитать книги, где говорилось о наших предках, а потом и другие труды по истории нашей страны. Я стал понимать, что история – это не нечто, бывшее давным-давно и оторванное от современной реальности, нет, каждый день, каждый час жизни, уходя в прошлое, становится историей, а задача историка – как бы вернуть и сохранить, пусть не всё прошлое, но, хотя бы, его фрагменты.

Мы ходили с бабушкой Генри в театры и на концерты, посещали музеи и выставки. Она развивала мой вкус и расширяла мой кругозор. Своей любовью и вниманием она как бы стирала с моей души раны, нанесённые потерей родителей и пребыванием в доме Шмерцев.

Почти десять лет была рядом со мной бабушка Генри. За это время я превратился из мальчика в юношу.

Два раза приезжал из-за океана сын госпожи Фрюлинг с семейством. В первый раз я сильно комплексовал. Мне казалось, что им не понравится, что их мама и бабушка дарит свою любовь чужому мальчику. Но волновался я совершенно зря. Все отнеслись ко мне, как к родному, они даже привезли мне подарок – очень красивое пончо из шерсти ламы. Мои лицейские друзья пришли в восторг, когда его увидели, и это пончо неизменно принимало участие в наших играх в индейцев.

Да, я постепенно перестал дичиться и принимал участие во всех играх и развлечениях. Поскольку я был, пожалуй, самым начитанным, то часто сам придумывал сюжеты игр, и мальчишкам это нравилось. А ещё они любили, когда я пересказывал им воспоминания бабушки Генри о дальних странах и путешествиях. И уж, конечно, когда я возвращался из гостей, все с нетерпением ждали, что вкусненького приготовила для них Летиция.

Я все реже и реже вспоминал годы, проведенные в доме Шмерцев.

Впрочем, совсем забыть мою опекуншу не получалось. Два раза в год: перед Рождеством и накануне летних каникул она заявлялась в лицей в сопровождении представителя опекунского совета. В первые годы им был тот господин, который забрал меня из замка, потом его сменила дама.

Об их визите директор лицея предупреждал меня обычно накануне. Если их приход планировался на воскресенье, я посылал моим добрым дамам записку с сожалениями, что не смогу их посетить.

Госпожа Шмерц и представитель опеки приносили много разных бумаг, некоторые из которых я должен был подписать в присутствии директора лицея. Затем мне задавали несколько стандартных вопросов: всем ли я доволен, не хочу ли я повести каникулы в семействе Шмерцев (я, разумеется, не хотел), есть ли у меня какие-то просьбы.

Когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, я спросил, нельзя ли мне увеличить сумму карманных денег. Дело в том, что мне очень хотелось на праздники делать подарки бабушке Генри и Летиции. Сейчас я мог себе позволить только небольшой букетик цветов или коробочку конфет. Моя невинная просьба вызвала целую бурю. Меня стали расспрашивать, зачем мне нужны деньги. Сразу возникли предположения, что я втянулся в азартные игры, наделал долги или, возможно, приобрёл вредные привычки. Когда я сказал, что мне хочется иногда делать подарки моим друзьям, то сразу же выслушал лекцию о том, что я напрасно воображаю себя богачом, что деньги надо беречь, что госпожа Шмерц из всех сил старается сохранить мои средства, а я этого совсем не ценю. Я уже и не рад был, что высказал эту просьбу.

Уже много позже, когда мне было семнадцать лет, незадолго до своего ухода бабушка Генри сказала, что ей надо сообщить мне нечто важное.

– Ты сейчас уже взрослый юноша, через год вступишь в права наследства, я хотела рассказать тебе всё после твоего совершеннолетия, но боюсь, что не доживу до этого дня…

Я стал протестовать, говоря, что она проживёт ещё долго, что я мечтаю съездить с ней в мой родовой замок, что хочу отметить свой следующий день рожденья в моем городском доме и хочу видеть её и Летицию самыми желанными гостями.

– Это было бы замечательно, – улыбнулась госпожа Фрюлинг. – Я сама хочу этого, но нельзя знать своё будущее, поэтому, прошу, выслушай меня.

Когда не стало твоих родителей, я сразу же отправилась в опекунский совет с просьбой отдать тебя под мою опеку. Но мне было отказано, так как я не была твоей кровной родственницей, да и мой возраст внушал опасения, что я не смогу выполнять свои опекунские обязанности до твоего совершеннолетия.

Через некоторое время я узнала, что опекуном назначено троюродная сестра твоей мамы, моей дорогой Севастианы. Я решила проведать тебя и познакомиться с госпожой Шмерц. Но меня не пустили дальше прихожей. Твоя опекунша заявила, что ты – нервный, неуравновешенный и истеричный ребенок. Мой визит выбьет тебя из колеи, и ей потом будет очень трудно привести тебя в норму. А кроме того, её супруг, господин Шмерц, страдает мигренью. Посторонние люди в доме могут вызвать у него приступ головной боли.

Вернувшись домой, я задумалась. Поведение твоей опекунши насторожило меня. Я очень хорошо знала всю семью твоей покойной мамы. С твоей бабушкой мы были подругами с детства. И никогда я не слышала о родне по фамилии Шмерцы. Но, возможно, девичья фамилия госпожи Шмерц была мне знакома? И я наняла сыщика.

Через некоторое время он представил мне отчёт. Выяснилось, что госпожа Шмерц не состоит ни в каком родстве с твоей мамой, зато её муж является приятелем того служащего опекунского совета, который занимался поисками твоей родни. Господин Шмерц, будучи неудачным биржевым игроком, к тому времени имел огромные долги. Возможно, приятель посоветовал ему оформить опеку и путём разных махинаций извлекать из этого выгоду. Во всяком случае стало понятно, почему госпожа Шмерц так равнодушно относилась к своим обязанностям. Муж просто вынудил её принять опеку, а она, слепо преклоняясь перед ним, не смогла отказать, хоть и тяготилась обязанностями опекуна. А, кроме того, она, очевидно, боялась разоблачения.

Ведь для того, чтобы извлекать материальную выгоду из опекунства, приходилось пускаться на разные подлоги и мошенничества, а это уже подсудное дело. Вот поэтому ты и вызывал у госпожи Шмерц раздражение, в основе которого гнездился страх.

Потом я ещё несколько раз прибегала к услугам сыщика. Он выяснил, что время от времени твоя опекунша наведывалась и в ваш городской дом, и в замок. Что ей там могло понадобиться? Боюсь возводить напраслину на человека, но, возможно, ты не досчитаешься некоторых вещей, принадлежавших твоей семье.

(Замечу, Поль, что так и оказалось. Пломбы почти на всех дверях были сорваны. На стенах выделялись пустые места с торчащими гвоздями, недвусмысленно указывающие на то, что здесь когда-то висели картины. Старый Микельс по памяти составил опись всех ценных вещей, имевшихся в доме и в замке. Его сын по тетради отца провёл полную инвентаризацию и многого не досчитался).

Так вот, бабушка Генри продолжала:

– В одном из последних отчётов сыщик сообщил, что Шмерцы окончательно разорились, продали свою квартиру и сейчас снимают скромное жильё где-то на окраине. Кажется, у господина Шмерца случился апоплексический удар, и он совсем не выходит из дома.

Скоро тебе предстоит вступить в права наследства, дорогой Рольфи. Возможно, тебя огорчит и даже возмутит то, как уменьшилось твоё состояние за те годы, когда им распоряжалась госпожа Шмерц.

И у меня есть к тебе просьба, или совет, считай, как хочешь.

Не вступай ни в какие тяжбы со Шмерцами, не подавай на них в суд. Взять с них всё равно нечего. Но всякого рода разбирательства только ожесточат твою душу. Прими всё, как есть, а справедливый суд предоставь Богу. В своё время он рассудит всех по их делам. Не старайся изменить прошлое – это невозможно. Старайся созидать будущее. Получи хорошую, интересную профессию. Найди любимую девушку и создай с ней крепкую семью, твой оплот в этой жизни. Я верю, ты не погонишься ни за внешней красотой, ни за богатым приданым. Самое главное в твоей будущей избраннице – это её душа.

Помни, ты продолжатель древнего рода, и этот род не должен угаснуть.

К сожалению, сложилось так, что исполнение этого пожелания бабушки Генри произошло только через многие годы…

Но я забежал вперёд.

Как растению необходимо, чтобы на него падали солнечные лучи, так и душе ребёнка необходимы любовь и внимание окружающих. И с появлением в моей жизни бабушки Генри и Летиции я получил то, чего мне так не хватало. Знаешь, Поль, когда я читаю книги, в которых описана жизнь детей, брошенных на произвол судьбы, оказавшихся не только без родных, но и без крыши над головой, без куска хлеба, я спрашиваю себя: так ли плохо было мне, как им? Ведь я был сыт, одет, спал в своей постели, меня даже водили на прогулки. Но те дети (по крайней мере в книгах) на своём пути рано или поздно встречали людей, не важно: детей или взрослых, с которыми могли поговорить по душам, и которые иногда становились их друзьями. Конечно, случалось и так, что они попадали в дурные компании и шли по кривой дорожке. Я был от этого защищён. Но глубокое духовное одиночество – это тоже страшно. Два года у Шмерцев наложили на мой характер отпечаток, который не исчез, а только сгладился с годами. Я нелегко схожусь с людьми, меня тяготят шумные компании. Возможно, я сух в проявлении своих эмоций. Если ты когда-нибудь чувствовал это, прости меня.

– Что ты, папа, – поспешил возразить Поль, – я всегда считал, что мужчина должен быть сдержан в проявлении чувств. Я, наоборот, чересчур эмоционален, и постоянно стараюсь себя одергивать…

– У каждого человека свой характер. Что, конечно, не исключает того, что над своими недостатками надо работать.