Тайна замковой горы

Они не могли скрыть свою радость и облегчение. Микельс заверил меня, что размер жалования для них неважен, самое главное – что они снова получили работу и кров.

– Отец мечтал об этом дне, – сказал он. – Думаю, он сейчас радуется на небесах вместе с матушкой и Ленни.

Мои вновь обретенные слуги сразу же начали хлопотать по хозяйству. Но замок был мало пригоден для ночлега. Воздух был сырым и затхлым. Постельное бельё за долгие годы приобрело неприятный запах. Растопить печь и камины было нечем.

Немного смущаясь, Микельс спросил, не соизволю ли я провести несколько дней в местной гостинице, где хозяином был его зять Антоний.

– Анна будет так уж рада! Она тоже вас ждала… Хотя и негоже вам жить в гостинице, да всё же лучше, чем здесь. А мы уж приложим руки, через несколько дней вы замок не узнаете.

Микельс сел со мной в машину, а Фанни отказалась. Тогда она побаивалась этого транспортного средства.

В гостинице меня встретили с распростёртыми объятьями. До Антония и Анны уже дошли слухи о том, что некий молодой человек на новомодном средстве передвижения проехал через город, но нигде не остановился, а сразу направился в замок. Никем иным, кроме как графом Вундерстайном этот незнакомец быть не мог.

Меня ожидал самый радушный приём. Был подан роскошный ужин, которым не стыдно было бы угостить и короля. Где-то в середине трапезы явился сам мэр города, который услышал о моём приезде и решил лично меня поприветствовать и узнать о моих планах. Я сказал, что мне ещё предстоит учеба в университете, но в свободное время я обязательно буду приезжать в своё родовое гнездо. Мэр пожелал мне успехов и выразил надежду, что я буду способствовать процветанию родного города.

Я очень устал в этот день, ужин затянулся за полночь, и я был рад, когда он, наконец, закончился. Мне отвели самый лучший номер, и я заснул, едва положив голову на подушку.

Проснулся я поздно. Микельс ждал моего пробуждения в коридоре, и услышав, что я поднялся, сейчас же появился с предложением своих услуг. С детских лет я всё делал сам, поэтому желание Микельса непременно помогать мне умываться и одеваться сильно меня смутило. Я сказал, что привык одеваться самостоятельно, что очень огорчило Микельса. Он объяснил, что все годы отец обучал его обязанностям камердинера, которые были освящены вековыми традициями. Отказ от них Микельс считал величайшим кощунством. Я же попытался ему объяснить, что я, напротив, с этими традициями совсем не знаком, поэтому не считаю их исполнение обязательным.

Микельс хоть обиделся, но спорить не стал. Впрочем, он вскоре снова обрёл хорошее настроение. Ведь ему предстояло изрядно потрудиться, чтобы привести замок в пригодное для жизни состояние. Я выдал ему деньги на необходимые расходы, и он, препоручив меня заботам Антония и Анны, удалился почти бегом.

Три дня я провёл под гостеприимным кровом гостиницы. Хозяева, кажется, задались целью откормить меня, как на убой. Завтрак плавно перетекал в обед, а тот в ужин. Мне предложили приносить еду в номер, но я отказался, и столовался в общем зале. Приток посетителей увеличился во много раз: кажется, всем жителям городка понадобилось хоть на минутку заглянуть в трактир при гостинице. Всем хотелось хоть одним глазком посмотреть на молодого графа Вундерстайна. Анне пришлось нанимать дополнительную прислугу на кухню, иначе бы они не справились.

Мне же очень хотелось удрать из гостиницы и побродить по городу, но, представив, что за мной будет ходить толпа любопытствующих зевак, я от этой мысли отказался. Микельс являлся ко мне дважды в день: утром и вечером. Он осведомляться о моем самочувствии, спрашивал, нет ли у меня каких-то поручений к нему. На мой вопрос, когда можно будет вернуться в замок, он неизменно отвечал:

– Скоро.

И вот, вечером третьего дня он торжественно объявил, что утром можно будет снова вернуться под крышу замка.

Как Микельсам удалось за столь короткий срок проделать такую работу, я не понимаю до сих пор.

Все жилые помещения были приведены в тот вид, какими я их запомнил с детства (конечно, насколько это было возможно).

Я зашёл в свою детскую. Все мои игрушки, книжки были на своих местах. Как будто и не было этих двенадцати лет… Всё-таки это было очень грустно, тут всё было без изменений, а я стал другим.

В спальню родителей я заходить не стал, это было выше моих сил. Я запер её на ключ, и прошло несколько лет, прежде чем я понял, что прошлым жить нельзя, и велел все устроить в этой комнате по-другому. Да, Поль, нам порой хочется сохранить зримые воспоминания о тех, кого мы любили, и кого потеряли. Но нельзя всё время жить в мемориальном музее. Память надо хранить в сердце, а не в вещах. Я оставил на память только некоторые личные вещи моих родителей.

В моей детской спальне стояла маленькая кроватка, застеленная белым кружевным покрывалом. Было ясно, что на таком ложе я не помещусь, даже если сложусь пополам.

Микельс спросил меня, где я хотел бы устроить свою спальню. Я выбрал одну из гостевых комнат, и к вечеру она была готова. Во всех комнатах топились камины, и сырость и застой воздуха уже совершенно не чувствовались. С кухни неслись вкусные запахи – там колдовала Фанни.

Одну неделю провёл я в замке. За это время я привык к семейству Микельсов, и мне казалось, что они всегда были со мной.

Но, хоть и хорошо мне было в замке, но надо было возвращаться в столицу: предстояли вступительные экзамены, а к ним ещё надо было подготовиться.

38. Между второй и третьей фотографией (продолжение)

Микельс немного помнил наш дом в столице, а Фанни никогда не покидала мест, где родилась и выросла. Переезд в город был для них огромным событием, но они без колебаний отправились со мной. Я к тому времени уже немного обучил Микельса вождению автомобиля, и он заменял меня за рулём на более спокойных участках дороги. А Фанни сидела на заднем сидении с зажмуренными глазами – ей казалось, что автомобиль несётся с огромной скоростью, и мы вот-вот разобьёмся.

В городском доме Микельс ориентировался хорошо, всё-таки ему было пятнадцать лет, когда он в последний раз был в этих стенах. Он сразу нашел те комнаты, в которых жила прислуга и занял комнату своего отца.

Вообще, я заметил, что он изо всех сил старался подражать нашему старому дворецкому. После первого излияния чувств при нашей встрече он стал сдержан и немногословен. Микельс старался неукоснительно соблюдать всё, чему научил его отец, это был своеобразный кодекс чести идеального слуги. Увы, я в первое время не мог оправдать его надежд. Я никогда никем не повелевал и не видел, как повелевают кем-то другие: в доме Шмерцев я был слишком мал и слишком подавлен, чтобы обращать внимание на взаимоотношения слуг и хозяев. Летиция и вовсе была не в счёт, они, скорее, были добрыми подругами с госпожой Фрюлинг. Кроме того, у меня вообще не было никакого жизненного опыта, и я был очень молод. Микельс был девятью годами старше меня, а в нашем возрасте эта разница казалась очень большой. Я едва вышел из подросткового возраста, а Микельс был взрослым, уже женатым мужчиной. У него был большой жизненный опыт, опыт выживания, опыт лишений, опыт борьбы с трудностями. Но почти не было опыта слуги. Все свои знания он получил теоретически и, наверное, очень переживал за то, что вдруг не сможет поддержать фамильную честь рода Микельсов.

По отношению ко мне он испытывал двойственные чувства. С одной стороны, я был его господином, чьи слова всегда должны были беспрекословно исполняться, с другой стороны, я, наверное, казался ему несмышлёнышем, почти ребенком, к тому же не разбирающимся в традициях, принятых в доме Вундерстайнов.

Через какое-то время мы всё-таки сумели найти общий язык, притёрлись друг к другу. Микельсы стали моей семьёй, сейчас я не мыслю жизни без них.

Я успешно поступил в университет, на исторический факультет. Как я уже упоминал, любовь к истории привила мне бабушка Генри. Она много рассказывала мне о родителях, потом разговоры перешли на более отдаленных предков. Очень большое впечатление на меня произвела история рыцаря Валента Вундерстайна и его подвиг. Я старался найти более подробные сведения о Битве при перевале. И меня увлекли исследования, научный поиск. У кого-то изучение старых, всеми забытых документов вызывает скуку и раздражение, а для меня это было сродни поискам клада. Ты вот тоже не захотел копаться в пыли веков. Но я сейчас думаю, что это неплохо. Литература и история могут идти рука об руку, и, возможно, ты когда-нибудь напишешь книгу о наших теперешних поисках, особенно, если они увенчаются успехом.

Начались занятия в университете. На лекциях рядом со мной почти всегда сидел высокий светловолосый парень, очень обаятельный и дружелюбный. Когда он улыбался (а улыбался он очень часто), то на душе становилось как-то светлее. Мы представились друг другу. Он назвал себя – Фрид. А потом и фамилию – она совпадала с фамилией короля. Я заметил, что он – полный тёзка младшего сына короля, принца Фридерика.

– А я – он и есть! – заявил юноша.

Я смутился:

– Простите, что обращался к вам недостаточно учтиво, ваше высочество.

– Брось ты с этим «высочеством»! Оно мне и во дворце надоело. А то я тебя буду звать «сиятельством»! Ты ведь граф Вундерстайн, верно? Давай по имени и на «ты», без церемоний!

Так я стал не «другом короля», как Валент Вундерстайн, а «другом принца». И эта дружба длилась все студенческие годы.

У Фрида любовь к истории возникла по иной причине, чем у меня. Он был страстным нумизматом. Как-то в детстве на день рождения ему подарили небольшую коллекцию старинных монет, среди которых были и редкие. И принц «заболел» ими. Ему хотелось как можно больше знать о каждой монете: что на ней изображено, в какую эпоху она имела хождение, какие события с ней связаны. Отсюда и возникло желание изучать историю.

Венценосные родители не возражали. Наследным принцем был старший сын – Николаус. Ему предстояло со временем унаследовать отцовский престол.

Для наследника существовал особый порядок обучения. Он не учился на определенном факультете, а изучал на разных факультетах, а также и индивидуально все те дисциплины, которые могли понадобиться ему при управлении страной: право, международные отношения, экономику, военное дело, языки и многое другое. Иногда обучение растягивалось лет на десять. И брат Фрида – Николаус, который был на семь лет старше его, усердно постигал всё необходимое. А младший брат смог избрать себе занятие по призванию.

Мы очень сдружились с Фридом, он оказался прекрасным другом, интересным собеседником, обладал лёгким и весёлым нравом и прекрасным тонким чувством юмора. Он как бы дополнял мою немногословность и сдержанность. Часто противоположности сходятся.

Годы нашей учёбы пришлись на нелёгкое время: через год началась первая мировая война. Хотя Медиленд напрямую в ней не участвовал, но тяготы войны задели и нас. Сразу же в наше королевство хлынул поток беженцев. Наша маленькая страна не в состоянии была прокормить всех. Рабочих мест не хватало, безработица и голод толкали людей на преступления. Всё резко подорожало, особенно продукты. Я думаю, именно потому, что король помнит о тех тяжёлых временах, он старается не допустить такой ситуации сейчас, после второй войны, потрясшей мир.

Когда мы заканчивали обучение, нам предложили продолжить совершенствовать свои знания и заняться научной работой на университетской кафедре.

Но вышло по-иному. Старший брат Фрида, наследный принц Николаус неожиданно заболел испанкой, которая тогда уносила тысячи жизней, и вскоре скончался. Где он мог заразиться? Предполагали, что во время одного из зарубежных визитов, в которых он часто принимал участие.

И наследным принцем стал Фридерик. Теперь ему в срочном порядке надо было получать все знания, необходимые для монарха. У нас с той поры совсем не было времени на встречи. И ещё меньше времени стало через пару лет, когда от удара скончался его отец – король Максимилиан (он так и не смог пережить смерти старшего сына), и власть перешла в руки Фридерика.

С тех пор мы виделись всего несколько раз. Нет, он не загордился, не забыл меня. Ты помнишь какое трогательное письмо с соболезнованиями прислал он, когда не стало нашей мамы? А ведь он был в это время за границей, но нашёл время написать и поддержать меня. Король не принадлежит себе. Поэтому и я не навязываюсь к нему с воспоминаниями о нашей дружбе. Знаю, он помнит всё, как и я.

39. Третья фотография. Глория

Фридерик правил, а я занимался наукой. Писал научные труды и книги, получал степени, участвовал в конференциях и симпозиумах, читал лекции.

Только одно оставалось без изменений: я был одинок. Виной тому была и замкнутость моего характера, и отсутствие знакомых, в чьих домах я мог бы найти свою избранницу. Нет, мне, конечно, приходилось знакомиться с девушками, но очень скоро я понимал, что не могу представить ни одну из них спутницей своей жизни. А если так, зачем морочить девушке голову, подавать ей надежды?

Микельс с огорчением взирал на всё это. Пару раз он даже взял на себя смелость и намекнул мне, что роду Вундерстайнов никак нельзя без наследника. У него самого уже подрастал один сын и ожидался второй.

Я к этому времени совсем разуверился в том, что могу создать такую семью, о которой мечтал, и подумывал о том, что следует вступить в брак без любви с какой-нибудь хорошей девушкой для продления рода. Такая мысль была мне неприятна. Очень не хотелось жениться «по расчёту», пусть и не связанному с материальной выгодой.