И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши

, доктора Холмовский

, Гончаров, Сапсович, ветеринар М., технолог Т. и Терский – земляк Павлова.

Всюду эта компания нас сопровождала в театр, в концерты, на танцевальные вечера в «Дешевку» («Дешевкой» у нас сокращенно называлось «Общество дешевых квартир», помещавшееся в Ротах, кажется, в Тарасовом переулке) и пр.

Каждый член компании имел свои особенности. И. П. Павлов говорил о возвышенных теориях человеческой жизни. Выходило умно, красиво, справедливо и невольно увлекало всех. Был он, однако, очень застенчив и любил наслаждаться речами своего брата химика Дмитрия Петровича, очень остроумного человека, который очаровывал своими шутками и прибаутками.

Будучи в Германии и не зная немецкого языка, он болтал в немецких компаниях так живо и весело, что его каждый раз с триумфом провожали домой.

Егор Егорович Вагнер

Неистовый Егорка Вагнер решительно и твердо решал все жизненные вопросы и покорял своей твердой волей. Чельцов производил сильное впечатление своим увлечением философским учением Платона, Иорданский от высочайших мыслей до величайших подробностей все укладывал в цифры и этим очень заинтересовывал. Ветеринар М. увлекал страстным поклонением театром, и сам был даровитым артистом. Сапсович производил впечатление своей красотой, кротостью и нежностью. Гончаров менее среди них успевал, так как увлекался революционным направлением. Стольников все помалкивал, внимательно прислушивался к разговорам и, казалось, своим видом говорил:

– Ну-ка, ну-ка, каких еще глупостей я наслушаюсь здесь!

Т. был скромный, хорошо воспитанный мальчик, к сожалению сильно отдававшийся рюмке, так что требовал к себе внимательного и заботливого отношения.

Фрагмент фотографии Рязанского землячества в Санкт-Петербурге. 1870 г. Слева направо: И. М. Чельцов, неизвестный, И. П. Павлов, Н. Н. Быстров

Очень потешил нас однажды Чельцов, рассказав такое свое приключение. Увлекшись учением Толстого, он вступил в студенческую коммуну, хотя обидно ему было, что заработанные им деньги уходили на общую выпивку, но с этим, как и со многим, он мирился. Но, когда дело дошло до коммунального носового платка, он не мог этого переварить и вернулся в квартиру братьев Павловых, соглашаясь спать даже под диваном.

Он хорошо знал греческий язык и ознакомил нас с произведениями Платона, превознося красоту его слога. При нашем полном незнании греческого языка, приходилось верить ему на слово. Учение же Платона о государстве, построенное на добродетели, где решительно все было общее, и жены и дети! до того нас возмутило, что мы с Киечкой не захотели слушать продолжение этого учения. Мы обе сказали, что никогда не согласились бы иметь нескольких мужей и не знать своих детей.

* * *

Примерно в это время я чуть было не рассталась с нашей милой компанией, получив печальное письмо от старшей сестры, она писала, что им приходится продавать свое небольшое имение. Особенно [это было] тяжело для ее мужа, так как в этом имении он родился, вырос и собирался умереть. Но трехлетние неурожаи окончательно его разорили.

Старшая сестра Серафимы Васильевны – Евгения Васильевна Сикорская

С этим письмом в кармане, как всегда, бросилась я к своему крестному:

– Помогите выручить мне сестру и зятя из их печального положения.

– Что же, самое большое, что я могу сделать для вас, это устроить вам место начальницы Гимназии во Владивостоке. Подъемных вы получите две тысячи с лишком.

Николай Викентьевич Сикорский муж Евгении Васильевны

Вернувшись домой, я тотчас же написала [сестре, что собираюсь] ехать во Владивосток, а 2 тыс. выслать на устройство их дел. Я не умела ценить деньги и мне казалось, что это громадная сумма. Каково же было мое огорчение, когда зять ответил, что две тысячи для них капля в море, чтобы я не портила свою карьеру и продолжала спокойно учиться.

Все мои родные набросились с упреком на крестного, на что он возразил:

– Если бы я не был уверен, что она дорогой выйдет замуж, я бы никогда этого не устраивал.

Об этом родные написали мне, тотчас пришла я к крестному, весьма воинственно настроенная, и говорю:

– Как вам не стыдно! Разве я уж такой отброс, что для выхода замуж должна пускаться в авантюру?

Крестный сконфузился и заявил, что во Владивосток едут два его приятеля один лучше другого, и он желал бы, чтобы за одного из них я вышла замуж.

У Елены Алексеевны

Увы, наше благополучие скоро кончилось! Наша хозяйка поехала к своей сестре да там и скончалась. Дочери ее не захотели держать квартиру и разъехались в разные стороны. Нам предстояло искать квартиру.

Сенная площадь

Вдруг, о радость! Однокурсница Киечки предложила нам комнату в квартире своей матери, где жила и сама. Мы немедленно переехали.

Хотя место было неказистое (Горсткин переулок около Сенной), но зато комната очаровательная: большая, светлая, чистая, хорошо меблированная. А главное – хозяйка была необыкновенно приятная и хорошая дама. Словом, попали мы необычайно удачно.

Лина Лоренц. На обороте фотографии надпись: «Лина Лоренц (жила с С.В. у Кропоткиной-Кравчены)». Публикуется впервые

Хозяйка наша, Елена Алексеевна, была родная сестра известного анархиста Кропоткина

. Она была умна, образована, остроумна, весела, отличная музыкантша, а самое главное, весьма и весьма добра. Мы прожили у нее до окончания моего курса как под крылом у родной матери. Теперь мы были всегда сыты, так как пользовались у нее широким кредитом.

Бывало, во время экзаменов она вставала в 2–3 часа ночи, приготовляла нам кофе, заставляла передохнуть от занятий, весело болтала с нами, а потом развлекала музыкой. Добрейшая Елена Алексеевна очень полюбила меня за веселый нрав и болтливость и посвятила мне даже одно стихотворение. Много я вытерпела издевательств от своих сожительниц за это посвящение.

Хочу несколькими словами вспомнить дорогую Лину Лоренц, учившуюся на медицинских курсах и проживавшую также у Елены Алексеевны. Она весьма много занималась и не принимала участия в нашем веселом образе жизни. Зато она всегда была готова ко всяким

дружеским услугам и очень заботливо относилась к моим финансовым трудностям. В критические моменты, во время перерывов в уроках, два раза она меня выручила, доставив, хотя небольшой, но весьма существенный заработок. Всегда вспоминаю ее услугу с великой благодарностью.

У милейшей Елены Алексеевны встречались мы с ее старым знакомым, известным адвокатом, который сделался нашим постоянным посетителем. Он только что вернулся из Италии и интересовал нас своими красивыми рассказами о путешествии. И в эту квартиру нашла дорогу компания братьев Павловых. Иван Петрович, еще не будучи знаком с нами, услышал обо мне от студента Стольникова, большого своего приятеля. Когда Стольников сообщил ему о моих приключениях с Волгиным, Иван Петрович промолвил:

– Верно, богатая, важная девица, которая свысока относится к нам, разночинцам.

Стольников познакомился со мной и, порядочно поговорив, вынес обо мне совсем другое впечатление:

– Это провинциалка, пахнет голодом, и никому неизвестная. В Волгине возмутило ее отсутствие уважения к женщине. Мое впечатление – «птичка невеличка, а ноготок остер».

С такой рекомендацией я и познакомилась с Иваном Петровичем. Обратил же он на меня внимание по следующему поводу.

В Петербург приехал знаменитый итальянский артист Росси

. Он выступал в шекспировских пьесах. Мой крестный абонировался на два кресла второго ряда для себя и для своей жены. Он женился на своей старой привязанности – немолодой девушке. Но жене пришлось уехать к больной матери, и крестный предложил мне ее место в театре с тем условием, чтобы в день спектакля я приходила к нему обедать и заранее рассказывала содержание предстоящей пьесы. Таким образом, он все понимал бы, хотя Росси говорил все по-итальянски.

Восторгу моему не было предела! Я видела героев Шекспира, знакомых мне с детства, в самом художественном исполнении.

Может быть, мои рассказы, полные энтузиазма, и обратили на меня внимание Ивана Петровича, который сам был большим почитателем Шекспира, и почитание это сохранил до конца своих дней.

Постепенно мы ближе познакомились друг с другом. Много говорили о вопросах, волновавших молодежь нашего времени. Его спокойное и трезвое отношение невольно меня обижало и не нравилось. Но так как это были исключительные речи среди нашей молодежи, то я невольно останавливала на нем внимание.

Все реже и реже стала посещать я кружки, где продолжали толочь воду в ступе. И в кружках стали ко мне относиться холодно, так как я выбрала дорогу не революционную, а эволюционную, то-есть, по словам Менделеева, заявила себя «постепеновкой».

Соединяло меня также с Иваном Петровичем наше общее отвращение к алкоголю. Ему очень нравилось, что когда я выигрывала всевозможные пари, то проигравшие должны были мне уплачивать воздержанием от выпивки.

Начала я интересоваться его жизнью, его биографией. Многое постепенно он мне рассказывал. Самые же ранние свои впечатления он записал. Вот эта запись.

Воспоминания Ивана Петровича