Перо архангела

– Однако «смолянки» – цвет высшего общества в Российской империи, прекрасно воспитанные, обладающие хорошими манерами, образованные девушки, из которых получались не только замечательные жёны и будущие матери. Сама императрица выбирала себе фрейлин из числа лучших выпускниц Смольного института! А это была мечта каждой высокородной девушки тех лет – стать придворной фрейлиной и из рук государыни получить тот самый знаменитый шифр фрейлины императрицы, настоящее сокровище, усыпанное бриллиантами.

– Насколько я знаю, у них были совершенно ограниченные возможности устроить свою личную жизнь, – подключилась к разговору Анна, – замуж они выходили не столько по любви, сколько по воле императора или императрицы.

– Понятно. Ну, это если тебя выберет императрица, так ведь? А если не выберет? Ни подарка тебе, шифра этого бриллиантового, ни жизни сытой и красивой. Получается, зря только голодала и страдала целых девять лет своей жизни в этом Смольном! Нет, это мне не нравится! Это же не жизнь, а сущая мука! – сделала вывод Милка. – Ну, вы тут беседуйте, а мне эта история про бедняжек «смолянок» совсем всё настроение испортила. Лучше бы я её не слышала! Так бы и думала, что они – это волшебные красавицы феи, которые жили рядом с императорской семьёй и кружились в вальсах с прекрасными офицерами и с великими поэтами. Я теперь уж и не знаю, что и думать обо всём этом. И надо ли вообще что-то думать? Пойду порисую лучше.

– Что же ты рисуешь, Мила? – поинтересовалась Софья.

– Да вот, недавно приступила к изображению внутренних органов мыши. Но выходит не очень удачно, краски смазываются. А ещё, пока рисунок подсыхает, нарисованные внутренности мышки меняют цвет. Так жалко, что, высохнув, краски перестают быть такими яркими, как хотелось бы. А мне хочется изобразить всё как можно более реалистично. Надо что-то придумать, чтобы краски не расплывались и не меняли цвет, – озадаченно сказала девочка, накручивая на указательный палец правой руки локон своих рыжих волос. – Вот, может быть, уксуса немного капнуть? Ну хорошо, я пошла. Благодарю за общение! – прощально повертев рукой над своей головой, будто мушкетёр невидимой шляпой, сказала Милка и скрылась за дверью своей комнаты.

– Ты знаешь, Аня, а ведь Милкины шутки о Смольном не так уж далеки от действительности. И у неё, на мой взгляд, есть большой шанс стать «смолянкой», как моя бабушка.

– Это как же? – с недоверием воскликнула обычно сдержанная и спокойная Анна, которую очень беспокоил вопрос, где сможет доучиться её младшая сестра теперь, после закрытия городской женской гимназии.

– Я говорю серьёзно, – продолжила Софи. – Уезжая из Петрограда, по дороге я встретила довольно большую группу женщин во главе с начальницей Смольного, княгиней Верой Голицыной, и её старшей дочерью, которая с недавних пор стала сестрой милосердия. Вместе с ними были эвакуированные из Петрограда воспитанницы с преподавателями Смольного. Они все направлялись в Новочеркасск. Я сразу узнала Веру Васильевну. Когда два года назад я приезжала на летние каникулы в Петроград, она с дочерьми Марией и Софией была у нас в гостях. Папа поддерживал с её семьёй дружеские отношения. У них тоже имение в Пензенской губернии неподалёку от нашего… было, – сделав в конце небольшую паузу, с грустью сказала Софья.

– О, какая интересная новость! Я тоже слышала, что некоторые члены Временного правительства успели уехать в Ростовскую область. Идёт Гражданская война. Многие царские офицеры устремились в Новочеркасск, под знамёна Добровольческой Белой армии генерала Корнилова. Надо непременно подробно поговорить об этом с папой! Если бы всё устроилось, мы на полтора года смогли бы переехать в Новочеркасск всей семьёй. Отец смог бы там открыть стоматологический кабинет, а я бы устроилась на любую преподавательскую работу. Ради сестры я готова на такой поступок… И что в том плохого, если люди мечтают дать своим детям хорошее образование? А для нас с отцом это вообще крайне важно, это наш главный семейный долг перед Милкой.

– Пожалуй, пойду подремлю немного, – ответила Софья, улыбнувшись Анне, и отправилась в комнату, которую ей любезно предоставили Гринберги.

Разговоры с подругой и забавной Милкой немного отвлекли Софью от бурных событий минувших дней. Однако, оставшись наедине с собой, она всё равно ощущала внутреннее волнение и беспокойство за своё будущее. Стараясь унять нервную дрожь, девушка задремала. Сквозь сон она услышала, как возвратился доктор Гринберг.

– Отец, пока Софи спит у себя, я хочу рассказать вам несколько важных новостей. И ещё – о Сониной просьбе до того, как вы сами всё узнаете более подробно лично от неё.

– У меня тоже есть к тебе серьёзный разговор, дочь, – утомлённо сказал Шимон Моисеевич. – Пойду к себе в кабинет, нужно переодеться. Хочу посидеть с тобой рядом возле камина и согреться. Я был сегодня дома у моего старого пациента, ездил снимать острую боль и откорректировать зубной протез. Между делом мы обсудили последние новости и строили планы о переезде из Кронштадта за Дон, где пока нет большевиков. Оставаться здесь стало крайне опасно.

Проводив взглядом отца, Анна подумала, что их тревожные мысли и на этот раз, скорее всего, совпали.

Минут через десять Шимон Моисеевич, переодевшись в добротный стёганый халат и домашние брюки, уже сидел в каминном кресле и рассказывал Анне, что оставаться на острове с каждым днём становится всё опаснее: могут нагрянуть с обыском или, того хуже, с арестом, ведь он многие годы лечил офицеров Императорского флота и сам был на военной медицинской службе. Друзья предложили переехать в Новочеркасск, где, кстати, действует Мариинский Донской институт благородных девиц, и там может доучиться Милка. Главное, что они будут все вместе и поедут не одни, а с семьями знакомых офицеров.

– Я согласна, папочка. Соня рассказала, что туда уже переехали и Смольный, и несколько других московских учреждений. Значит, и у меня там будет работа. А когда нужно выезжать?

– Дней через пять, думаю. М-да… – задумчиво произнёс Шимон Моисеевич. – Соня может оставаться здесь столько, сколько ей необходимо. Мне известно, что она собиралась выехать из России в Финляндию.

Общаясь со старшей дочерью, Шимон Моисеевич на мгновение задумался: «Что делать? У кого искать помощи и защиты?» Ему не давал покоя сегодняшний разговор с бывшими морскими офицерами. Назревали события ещё более кровавые, чем Кронштадтский мятеж в марте, когда человекоподобные звери в образе взбунтовавшихся пьяных матросов и черни, одетой в полушубки, вывернутые мехом наружу, убили и растерзали тела адмирала Вирена и ещё более двухсот офицеров Царского военно-морского флота. А затем освободили тюремных арестантов, которые затем разбежались по улицам города. И с той поры грабежи, мародёрства, ночные убийства на улицах Кронштадта стали обычным делом. Старые товарищи-офицеры предупредили, что ОГПУ начало тотальную регистрацию бывших адмиралов, старших и обер-офицеров, чиновников по Морскому ведомству. А это не предвещало в будущем ничего хорошего, кроме трагедии. По городу распространилась молва о сне, рассказанном преподобным старцем Иоанном Кронштадтским, который увидел и описал так: «целые реки крови текут в море, и море красное от крови». Расстроившись, доктор Гринберг не заметил, как произнёс вслух:

– «Стена» дала серьёзную пробоину…

– Простите, отец, что вы сказали? – переспросила Анна, обеспокоенно заметив, как побелело лицо отца.

– Ничего, мысли вслух. А что это за важная и секретная просьба у Софи? – внимательно посмотрев на дочь, еле слышно произнёс доктор Гринберг.

– Просьба сберечь их семейную реликвию – фрейлинский шифр, брошь её бабушки с российской императорской короной и монограммой императрицы Александры Фёдоровны.

– Так-так! Только и всего? Всего одну вещицу? – уточнил Шимон Моисеевич, суетливо отстукивая какой-то ритм пальцами по столу. – Если мне не изменяет память, фрейлинский шифр – это же своеобразный знак различия, правильно? Речь идёт не о шифре выпускницы гимназии?

– Нет, это не гимназический вензель, это как раз то, что вы назвали сначала, – сказала Анна, – это бриллиантовая брошь с вензелем императрицы. Это дорогая вещь! Такие украшения являлись утверждённым шифром в «Табеле о рангах» придворных дам. Это как различные офицерские погоны у военных. Говорят, что по этим закодированным знакам отличия можно было издалека определить должности фрейлин.

– Ну, значит, не ошибся! Я кое-что знаю о таких украшениях. Интересно! – задумчиво сказал доктор Гринберг, поглаживая свою жидкую бородку левой рукой. – Что ж, посмотрим на этот предмет мечтаний многих дворянок девятнадцатого века. Мне как-то рассказывали, что у этих украшений будто бы даже свои собственные порядковые номера были. Когда девушка получала высокую должность при дворе, ей торжественно вручали эту брошку. Даже день и год там будто бы указывался. Вот такой был раньше во всем порядок, дочь. А теперь – Содом и Гоморра! – доктор Гринберг вновь погрузился в свои мысли… – Кстати, дорогая, вспомнил, где я видел такую вещицу! – хлопнув себя легонько по лбу правой ладонью, воскликнул Шимон Моисеевич. – Точно! У генерал-майора князя Черкасова – старого приятеля господина Вирена! Я как-то раз имел честь видеть в доме Его Сиятельства портрет знатной дамы в летах с таким украшением. Это было пару лет назад, м-да. Согласен, шикарная вещица! Блеск золота и бриллиантов! Знаешь ли, дочь, такие украшения действительно были воплощением мечтаний многих высокородных дворянок. Их изготавливали по заказу Кабинета Его Императорского Величества. За всю трёхсотлетнюю историю царствования Дома Романовых подобных вензелей правящих и вдовствующих императриц было изготовлено считаное количество. Такие вещи всегда привлекают внимание, вот и я в своё время поинтересовался этим, просто для общего развития, так сказать.

– Да, отец, вот и у Софи золотой, усыпанный бриллиантами шифр фрейлины императрицы времён Николая Первого, а точнее – его супруги Александры Фёдоровны, в свите которой в юные годы была Сонина бабушка.

– Хорошо бы посмотреть на него, – заинтересованно сказал доктор Гринберг. – Шифры фрейлин российских императриц всегда прикреплялись на голубом банте к дамскому платью, с левой стороны корсажа. Эта роскошная деталь, несомненно, подчёркивала блеск и пышность российского императорского двора в эпоху изысканной «Белой Розы». Так называл любимую супругу Александру Фёдоровну, предпочитавшую носить бриллианты, белоснежные жемчуга и наряды белого цвета, её августейший муж Николай Первый. Ну, дорогая, белый цвет одежды всегда считался божественно чистым и молодящим, м-да. Знаю ещё… Моду эту – зашифровывать инициалы всех царственных особ в роскошных диамантах – продолжил один из самых известных придворных ювелиров того времени – обрусевший швед Болин…

– Добрый вечер! Простите, давно так не спала, – входя в гостиную, улыбаясь, сказала разрумянившаяся ото сна Софья.

– Соня, дорогая, я только что рассказала о твоей просьбе. Не могла бы ты показать этот предмет и определить условия хранения?

– Да, конечно! Один момент. – Девушка поспешила в комнату, в которой отдыхала. – Вот! – сказала она, вернувшись и положив на стол перед отцом Анны футляр с золотой брошью на банте из голубой Андреевской ленты.

– О, какая красота! – восхищённо воскликнул доктор Гринберг. – Впервые вижу воочию, вот так рядом, подобное чудо! Не доводилось прежде держать в руках царские сокровища, м-да… Да тут одних бриллиантов – на целое состояние! – внимательно разглядывая крышку футляра, доктор прочитал название одной из самых старейших придворных ювелирных мастерских России: – «Торговый Дом «Болин». Милые девочки, перед нами бесценный исторический раритет девятнадцатого века! – восхищённо и серьёзно сказал вполголоса доктор Гринберг.

– Честно сказать, я мало что знаю о мастере этой броши, знаю только, что это любимое украшение моей бабушки, – улыбаясь призналась Софья. – Дома было несколько её портретов в форменных фрейлинских нарядах, и на всех у неё слева на платье эта брошь. Два портрета мне особенно нравились. Она там как сказочная принцесса. На одном – в красном бархатном платьице в совершенно юном возрасте. Бабушка рассказывала, что в то время жила на верхнем этаже Зимнего дворца. Между собой молоденькие фрейлины в шутку называли его «чердак». А на другом портрете она будто фея, в полный рост. И вся в белоснежном… Я запомнила, как сейчас вижу её внимательный и умный взгляд, белую шляпу с широкими полями, шикарное белое платье и кружевные белые перчатки… В детстве даже думала, что это её свадебный портрет. Да-да, даже как-то спросила, почему на свадебном портрете она одна, а она рассмеялась и рассказала, что так было принято одеваться при дворе всем фрейлинам императрицы Александры Фёдоровны, которая любила этот цвет и ввела для своих фрейлин белые парадные форменные платья, чтобы её свиту было видно издалека. Все фрейлины Александры Фёдоровны тогда носили на форменных платьях монограмму императрицы. Эта брошь имела статус женского ордена и оставалась на всю жизнь, на память, если фрейлина выходила замуж и покидала службу при дворе. Чаще всего её должность занимала другая девушка из знатного рода. Ах, как же я любила наши разговоры с бабушкой, которая знала множество фрейлинских тайн…

– Как интересно! Жаль, что я не помню своих бабушек… Софи, а новой фрейлине делали новый шифр, уже с другим номером? – спросила подругу Анна, будто очнувшись от своих мимолётных воспоминаний.

– Да, шифры каждый раз выпускались заново… Причём у самой императрицы был свой, особенный шифр, выделявший её среди придворных дам… Парадные шифры императриц в виде монограмм являлись символом государственной власти. Носили их на красных или муаровых лентах через плечо…

– Как интересно! Тебе, должно быть, от бабушки известно много придворных историй из тех времён? Было бы интересно послушать хотя бы пару таких… А что, отец, вам известно о том самом ювелире? Почему именно он получал заказы на изготовление фрейлинских шифров? – поинтересовалась Анна Гринберг у своего отца.

– О, это хороший вопрос! – ответил Шимон Моисеевич, имевший обширные связи среди состоятельных кронштадтских и петербуржских евреев – ювелиров и антикваров, регулярно собиравшихся в Большой хоральной синагоге Петербурга, построенной в середине XIX века на средства меценатов и спонсоров, одним из которых был и доктор Гринберг. – Я как-то читал, что работы Карла Эдуарда Болина блистали на крупнейших международных выставках и превосходили совершенством оправы, чистотой и весом бриллиантов и других драгоценных камней коллекционные ювелирные изделия самых известных мастеров золотого дела Старого Света. Мастера этого ювелирного предприятия создали настоящий шедевр – императорскую венчальную корону, называемую «Русская красавица». А вокруг знаменитой алмазной Владимирской тиары Болина с жемчужными подвесками, таинственно исчезнувшей из России в середине семидесятых прошлого века, кипели воистину шпионские страсти! Если состоятельные семьи предпочитали заказывать столовые приборы и подарочные ювелирные пасхальные яйца у Фаберже, то эксклюзивные заказы на драгоценности из золота и бриллиантов поступали чаще всего в Торговый дом Болинов.

– Это всё, что у меня осталось, – тихо сказала Софья, убирая в футляр бриллиантовый фрейлинский шифр с монограммой императрицы. – Я очень дорожу этой бабушкиной брошью. Помню из её рассказов, что у императрицы было всего- навсего двенадцать фрейлин…

– Соня, дорогая, я сделаю всё возможное, чтобы сберечь эту уникальную семейную реликвию, будь уверена! – убедительно сказал Шимон Моисеевич, положив свою сухую и горячую ладонь на руку девушки. – Завтра же я сделаю кое-что для этого… Кстати, семейный торговый дом этой знаменитой династии ювелиров просуществовал в Санкт-Петербурге более века, со времён императоров Павла I и Александра I, и был официально закрыт в России совсем недавно из-за Октябрьской революции. Была маленькая заметка в «Новостях» на последней странице. Вот так всему в своё время наступает конец! – многозначительно добавил доктор Гринберг, подняв свои густые рыжеватые брови и выпятив толстые губы.

В это время за окном, совсем рядом с домом доктора Гринберга, прозвучал выстрел.

– О Боже! Что такое?! Неужели и до нас добрались? – испуганно вскрикнула Софья.

В дверь громко постучали.

– Кто там? – строго и громко спросил Шимон Моисеевич.

– Откройте! – раздался хриплый мужской голос.

– Отец, прошу, не открывайте! Опасно! – схватив отца за руку и умоляюще глядя в глаза, попросила Анна.

– Как же, я же врач! Вдруг нужна моя помощь? – Шимон Моисеевич резко снял все задвижки и осторожно толкнул дверь.

– Благодарю вас! – промолвил молодой человек в военно-морском полупальто из чёрного сукна с кровавым пятном на уровне правого предплечья и потерял сознание.

По ширине галуна-нашивки на рукаве шинели доктор Гринберг сообразил, что перед ним офицер либо мичман.

– Вэйз мир (боже мой – идиш), девочки, помогите скорее занести его! – скороговоркой выпалил доктор.

С трудом затащив раненого в дом, Гринберг поспешил назад. Прислонившись ухом к двери и прислушавшись с минуту, он взял стоявший в углу прихожей веник и ведро с золой. Выйдя на улицу, будто обычный обыватель, опасающийся гололедицы, ловко орудуя веником, размёл ступеньки и дорожку до проезжей части и густо припорошил перед собой серой пыльной пудрой, отступая назад к дому и зная наверняка, что ни одна собака не захочет искать тут чей-то след. Осторожность прежде всего! Вернувшись, Шимон Моисеевич привычными ловкими движениями вымыл руки и попросил девушек снять с раненого верхнюю одежду и помочь перенести его в кабинет. К счастью, ранение было не смертельное. Пуля прошла сквозь ключицу, не повредив кости. Однако кровопотеря была значительной. Доктор Гринберг внимательно осмотрел рану и, оказав незнакомцу первую помощь, поднёс небольшой кусок ваты, смоченный нашатырным спиртом, к носу раненого. Тот очнулся и осмотрелся.

– Не беспокойтесь, молодой человек, вы в надёжных руках! Рана не опасная. А объём крови ваш молодой организм быстро восстановит.