Роковое завещание

– Ага. Выяснилось. Премного тебе благодарен за новое уголовное дело в моей богатой биографии. В общем, найденную тобой даму кто-то умело довел до сердечного приступа.

– Ты хочешь сказать, что она так сильно расстроилась, что умерла?

– Нет, я хочу сказать, что кто-то дал ей довольно сильную дозу препарата, вызывающего аритмию и остановку сердца, – мрачно сообщил Макаров. – Установить, что именно ей дали или ввели, невозможно. Какой-то сердечный гликозид. Они довольно быстро разрушаются в крови, а при осмотре квартиры никаких следов лекарств мы не обнаружили. И посуда вся чистая. И вообще только очень опытный патологоанатом, точно знающий, что именно нужно искать при вскрытии, смог бы отличить индуцированный инфаркт от обыкновенного. К счастью, наш Фадеев – именно таков. Так что какие-то остаточные следы нашел и выдал заключение, что смерть произошла не от естественных причин, а в результате отравления. Вот так-то.

– И что теперь будет?

– Следствие будет. Надо выяснить, кому же это так сильно помешала гражданка Максимова Рената Николаевна, что ее лишили жизни столь изощренным способом. Жень, я чего звоню-то. Ты завтра подъезжай в управление, оформим твои показания под протокол. Сама понимаешь, теперь все серьезно. У тебя завтра как со временем?

– Нормально. Я с утра в суд, но это ненадолго, часа на два. Потом заеду. Около полудня. Устроит?

– Вполне, – заверил ее Макаров. – Ладно, бывай. Пойду вызывать на беседу твоего доверителя. Как раз успею с утречка с ним поговорить. Тоже под протокол, разумеется.

Они попрощались, Женя нажала кнопку отбоя на телефоне и задумчиво уставилась в одну точку. Она и сама не знала, что ею двигало, но через минуту уже решительно набирала номер своей помощницы.

– Мила, найди мне номер телефона Александра Гордеева, – наказала она ей.

То, что на часах было почти девять вечера, ее нимало не беспокоило. Помощница скинула номер минут через пять. Именно столько времени ей понадобилось, чтобы удаленно залезть в базу данных клиентов, которую она вела. Еще через минуту Женя набирала искомую комбинацию из одиннадцати цифр.

– Слушаю, – услышала она спокойный мужской голос в трубке и на мгновение замерла, не очень понимая, что говорить.

Впрочем, никогда Женя не пасовала в сложной ситуации. И эта не была исключением.

– Добрый вечер, Александр Петрович, – сказала она твердо. – Это Евгения Волина. Мне нужно с вами встретиться и поговорить.

* * *

Январь в этом году выдался морозным. С самых первых новогодних дней за окном трещал, переливался, хрустел под ногами снег, а градусник упрямо показывал отметку в минус тридцать градусов с хвостиком. Иногда «хвостик» подбирался к минус сорока.

Дома было тепло, благодаря хорошей системе отопления, да и камин выручал. Ведь нет ничего лучше, чем слышать, как треск дров в камине перекликается с трескучим морозом за окном, смотреть на узоры на стекле и пить сваренный мамой горячий глинтвейн.

В детстве маленький Саша любил дышать на морозное стекло, глядя, как под его дыханием тают мохнатые лапы инея, а стекло покрывается капельками, вскоре испаряющимися навсегда. На их месте открывалось небольшое отверстие, как портал в иной мир, через который можно увидеть улицу со спешащими куда-то закутанными людьми.

В Излуках из окон был виден только пустынный двор, огражденный высоким забором. Чужие здесь не ходили, да и свои бывали нечасто. У всех своя жизнь, свои праздничные хлопоты, свои семьи, большие и дружные. Дружным семьям Александр Гордеев завидовал.

На Рождество их с мамой позвал в гости его шеф. Дмитрий Макаров жил здесь же, в Излуках. Дом у него был современный, построенный модным архитектором Савелием Гранатовым. Он так сильно отличался от остальной застройки, что в старой части Излук, что в новой, коттеджной, что на него ходили смотреть.

У Гордеевых дом был самый что ни на есть традиционный. Добротное кирпичное здание в два этажа, просторное, удобное, но без изысков. Строил его дед еще тридцать лет назад, когда о том, чтобы нанять архитектора, никто даже и не задумывался. Дом был основательным, как и сам дед. И, пожалуй, в этом и крылось главное его достоинство.

По деду Саша скучал. Он никогда бы в этом не признался, но иногда даже разговаривал с Александром Гордеевым-старшим, когда был уверен, что мама не слышит. Именно по деду он привык сверять свой жизненный компас. Дед всегда знал, чего хочет, и шел к своей цели прямо, жестко, не признавая ни сантиментов, ни компромиссов, не зная сомнений и не испытывая жалости. Гордеев-младший так не мог.

Ему была присуща сентиментальность, и жалость тоже, и этих качеств он немного стыдился, стараясь спрятать поглубже. От этого многие считали его бесчувственным. Особенно женщины. С ними ему не везло. Когда-то давно, еще в детстве, сложился в его голове идеал жены. В качестве эталона, конечно, служила мама. У них с отцом было какое-то удивительное единение, когда один чувствует второго даже на расстоянии, совпадая в любых мелочах.

Мама неизменно смотрела на папу с обожанием, никогда не перечила, не повышала голос. Дома всегда было чисто, уютно и вкусно пахло домашней едой и выпечкой. При этом мама работала на полную ставку участкового врача-терапевта, и по вызовам ходила, и на приеме задерживалась, и в то же время всегда умудрялась встречать папу горячим ужином, после которого обязательно следовал ежевечерний чай. Пить его полагалось всей семьей.

К чаю на стол ставилось варенье: клубничное, абрикосовое, вишневое, брусничное, сваренное, разумеется, мамой. А еще ватрушки с творогом или витушки, посыпанные сахаром, или пирожки с маком, маленькие, на один укус. Сколько Саша себя помнил, мама всегда смеялась, а папа смотрел на нее с ласковой любовью. И никому даже в голову не могло прийти, что Петр Гордеев может вдруг увлечься какой-то другой женщиной, оставить семью, которая была смыслом его существования.

Может быть, именно поэтому единственная ссора отца с дедом, произошедшая на памяти Саши, была связана с тем, что дед поменял Галину Серафимовну на Ренату, молодую вертихвостку с упругой попой и высокой грудью. Петр Гордеев счел это предательством. А Александр Гордеев-старший так и не смог объяснить, что на старости лет просто влюбился.

– Ты с Галиной прожил двенадцать лет. Она из-за тебя свою жизнь не устроила, – горячился отец.

Саша тогда нечаянно подслушал их разговор. Понимал, что поступает нехорошо, но уйти не смог. Очень уж интересно было.

– Что значит «из-за меня»? Мы сошлись, ей было тридцать восемь. Если она до такого возраста замуж не вышла, то не я был в этом виноват. Ну да, жили мы вместе, и что? Я ее не любил никогда. Старался полюбить и не смог. Что ж мне теперь до самой смерти этот грех искупать? Мне, может, не так долго и осталось. Имею я право провести это время рядом с женщиной, в которую влюбился? Как, по-твоему?

– В кого ты влюбился? В эту малолетнюю шалаву, которой нужны только твои деньги? Папа, над тобой же люди смеются. Тебе скоро шестьдесят, а ты всерьез считаешь, что тебя может полюбить двадцатидвухлетняя девица с четвертым размером груди?

– А мне достаточно того, что я ее люблю, – сообщил дед. – И не оскорбляй Ренату, если не хочешь со мной поссориться. Я только в ее присутствии себя живым ощущаю, это ты можешь понять?

– Что? Возрастные проблемы? – усмехнулся отец зло. – Только на молодую встает? Хочешь продлить период сексуальной активности? Пятидесятилетняя Галина уже не возбуждает?

– Пошел вон, – коротко велел дед, и отец вышел из комнаты, громко хлопнув дверью и не заметив подслушивающего сына.

Кто из них был прав, так и осталось непонятно. Рената, надо признать, относилась к деду хорошо, и он рядом с ней расцвел, словно скинув с десяток лет. Галина Серафимовна, оставшись одна, наоборот, сильно сдала. Прямо на глазах из цветущей пятидесятилетней женщины превратилась чуть ли не в старушку. Деда она действительно сильно любила.

На его шестидесятилетний юбилей ее позвали, но она не пошла – не хотела смотреть на счастливую и красивую соперницу. Из колхоза уволилась, найдя другую работу. Сашины родители очень ее поддерживали, сохранив общение. Тайной от Гордеева-старшего это не было. Он не одобрял, но и не возражал, просто не комментировал.

Через год погиб отец. Разбился в автомобильной катастрофе. Саша тогда вытаскивал из ямы отчаяния маму. Все время был рядом, грел чай, готовил какую-то еду, потому что впервые в жизни в доме ее не было совсем. Каждый день к ним приходила Галина Серафимовна, заставляла маму встать с кровати, на которой та лежала, повернувшись лицом к стене. Мыла полы, пекла ватрушки, отправляла Сашу в магазин, выдавая деньги и список продуктов.

Дед спасался Ренатой, которая, как ни странно, тоже проявила себя вполне человечной и надежной. Пожалуй, именно в те черные дни Саша понял, что, в принципе, она неплохая девка, устроившая свою жизнь в соответствии со своими представлениями о счастье и комфорте, но не стервозная и не злая.

Пожалуй, после отцовой смерти они с мамой и стали больше общаться с дедом и его новой спутницей жизни. Ездили в Излуки в гости, поздравляли с праздниками, приглашали к себе. Они признали Ренату, а Галина Серафимовна после этого отступила куда-то в тень. Нет, они по-прежнему периодически созванивались и даже виделись, но уже без былого тепла, словно женщина так и не смогла им простить общения с Ренатой. Сочла очередным предательством.

Саша привык видеть в ней бабушку, которой у него не было. Но в четырнадцать лет уже не так сильно нуждаешься в бабушке, поэтому постепенное сокращение ее присутствия в своей жизни он воспринял как само собой разумеющееся. Так и жили, пока не умер дед. И вот его степенной надежности Саше до сих пор не хватало.

Он так и не женился, потому что не смог найти женщину, которую бы любил так же, как отец любил маму. Женщину, которая так же полюбила бы его. Он не хотел повторить ошибку деда, который двенадцать лет прожил с нелюбимой, а потом оскорбил ее, потому что наконец влюбился.

Он боялся влюбить в себя какую-нибудь «Галину Серафимовну» и дать ей призрачную надежду, а потом отобрать. Он страшился полюбить «Ренату», красивую, полную внутреннего огня, но недалекую и ментально чужую. Александр Гордеев хотел получить все или ничего. Все не выходило. Поэтому он довольствовался ничем.

Краткосрочные романы у него, конечно, случались. Он был вполне земным мужчиной с присущими этому подвиду плотскими желаниями. Вот только все его дамы проходили через постель, не затрагивая сердца и души, и допускались, как это называла мама, «до пуговицы» на рубашке, не глубже.

Александр дарил им подарки, возил на выходные в загородные отели или даже на отдых в Турцию или Дубай, но ничего не обещал и обрывал любые разговоры о совместном будущем. Он был честен и конкретен. Те, кого это не устраивало, уходили сами. Тех, кто, несмотря ни на что, начинал жить бесплодными надеждами, он ликвидировал решительно и бесповоротно до того, как это превращалось в трагедию.

В последнее время для того, чтобы минимизировать трагедии, он в основном заводил романы с замужними женщинами, для которых был чем-то сродни интересному приключению. Его любовницы, заинтересованные в сохранении их отношений в тайне, ни на что, кроме хорошего секса и подарков, не претендовали, а Александра это вполне устраивало.

Вот только проводить зимние праздники в пустынном доме год от года становились отчего-то все тяжелее. Хотелось гомона голосов, в том числе обязательно детских, как это бывало у Дмитрия Макарова. Там так же трещал огонь в камине, и пахло жареным мясом и другими вкусностями, но при этом что-то басил четырнадцатилетний Митька, бегала туда-сюда, топая босыми ногами, двухлетняя дочка Катюшка, от которой у Макарова, кажется, плавились мозги, звонко лаял степенный пес Помпон, выпрашивая кусочек мяса. Все это счастье так не походило на собственную гордеевскую жизнь, что ему вдруг впервые за долгое время захотелось заплакать. Впервые со дня смерти деда, если быть совсем точным.

Новогодние праздники канули в прошлое вместе с морозами, начались трудовые будни, полные конкретных и вполне понятных задач, навалились неприятности, связанные с невесть откуда взявшимся дедовым завещанием и поданным Ренатой иском в суд, а Александр так и не мог избавиться от невесть откуда взявшейся острой тоски, навалившейся на него в макаровском доме и не отпустившей до сих пор. Соседствовать с этой тоской, мутной и вязкой, словно клейстер, ему было неуютно.

Больше всего Александр боялся, что про эту тоску узнает мама. Она расстроится. Для нее же нет ничего важнее сына, его дел, здоровья, душевного благополучия, и его сознательное одиночество она, в отличие от самого Гордеева, воспринимала как трагедию и очень переживала из-за отсутствия внуков, хотя и не позволяла себе ранить его чувства, высказывая свои пожелания, мечты и надежды.

Мама давно уже оставила всякую надежду с кем-нибудь его познакомить. В первое время, пока она еще работала, в доме то и дело появлялись какие-то молодые докторицы и медсестры, которых она приглашала с явным прицелом в будущие невестки. С парочкой из них Саша даже пару раз неплохо провел время, но через нарисованную им самим незримую черту не перешел.

После того как он ясно дал понять, что возможное вмешательство в свою личную жизнь считает неприемлемым, мама сдалась и больше в дом никого не приводила, признав право сына строить жизнь по своим собственным лекалам. Два года назад, когда пандемия пошла на спад, он настоял, чтобы мама все-таки вышла на пенсию.

В самый разгар коварной болезни она наотрез отказывалась покидать «поле боя», врачей и так не хватало. Сама она перенесла ковид два раза. В первый – довольно легко, а во второй – тяжело, с осложнениями в виде перикардита. И когда поправилась, приняла увольнение как неизбежное, полностью сосредоточившись на доме, хозяйстве и цветнике, который долгое время был ее мечтой и который она наконец разбила.

Мама теперь жила в полном согласии с собой. Ее спокойствие нарушил только Ренатин иск и призрачная возможность потерять дом, к которому она привыкла, а главное – сад и цветник, без которых теперь не мыслила своего существования. Расстраивать ее еще и своим внезапно взявшимся невесть откуда душевным смятением Александр не хотел.