Мой бумажный замок. Литературные эссе

Архип Иванович тоже не хотел выставляться вместе со всеми – только отдельно, на особицу. А позже вообще замкнулся, мало писал и не выставлялся: боялся, что не одолеет планку, заданную ранними и такими успешными работами. Представляете, Куинджи сам себя боялся уже в сорок лет!

И продавать свои работы даже по очень высокой цене мастера не сильно спешили. Известный факт, когда Репин, уже продавший свою картину «Не ждали» Третьякову, все дописывал, правил, переделывал, добиваясь одному ему известного результата. А уж сколько у него авторских повторений, которые всякий раз превращались в совершенно новое произведение, не перечислить! Искал, сомневался, пробовал… не ленился. Совершенства искали!

Иногда в своих терзаниях и сомнениях художники доходили до того, что вовсе отказывались продавать свои работы даже музеям первого ряда. Так Анатолий Зверев, которого жизнь и выставками-то не баловала, наотрез отказался продавать свои шедевры Третьяковке. «Кто их знает, засунут куда-нибудь в запасники, и моя картина света белого не увидит. Пусть лучше тут висит, у хорошего человека на кухне, здесь много людей бывает…». После его смерти, после того, как работы Зверева стали известны, и он даже вошел в моду, это его шараханье от профессионалов-музейщиков сыграло с ним плохую шутку. На свет выплеснулось огромное количество подделок и подражательных копий, как и положено – мятых, запачканных, на обоях и оборотной стороне плакатов. Не знаю, посмеялся ли бы он, узнав о своей плодовитости: у Айвазовского насчитывают порядка шести тысяч полотен, у Зверева – свыше пятидесяти тысяч!

Муки творца описать и понять порой невозможно. Боттичелли, потрясенный проповедями Савонаролы, свои шедевры своей собственной рукой швырял в костер. А Малевич лет пять придумывал оправдание своему «Черному квадрату» – то ли это конец живописи, то ли это некая почка, из которой разовьется новое направление… При этом тайком от публики вместе с учениками малевал в музейных подвалах авторские повторения гениального квадрата. Да потом еще множил его в разных цветах. Очень хотел занять свое место в изобразительном искусстве, отрицая все сделанное до него! И ведь удалось. Надолго ли?

Все течет, все изменяется, даже четко зафиксированная «Лунная ночь…» оказалась не вечной в подлунном мире. Сейчас шедевры, созданные в цифре, такие подвижные, пульсирующие небывалыми красками, впечатляющие световыми эффектами, ищут свое место в музеях. Споры идут, рядом со старыми холстами, или в особом помещении? Носители все время меняются – как сделать шедевр в цифре вневременным, вечным?

А я смеюсь: слаб человек, он и сам-то, как биологический вид, конечен, а уж его баловство и подавно! Не успел Брэдбери посмеяться над людьми, сжигающими книги, а буквально вчера новоявленные художники-акционисты учинили инсталляцию с горящими в костре томами. Случалось уже, иконы под запись топором кололи. Того гляди, настанет черед полотен, если уж Боттичелли горел, почему бы Матисса, Крамского и Пикассо не запалить?

Ох, сомневаюсь я, что гениальные творения – суть вечная константа!

15. Подвиги кавалерист-девицы

Есть на свете удивительные герои, которые сами себя делают сначала в жизни, потом – в художественном отражении, и снова, уже исходя из этого не совсем зеркального отражения, пытаются ему соответствовать в реальности! Эта коллизия в полной мере относится к Надежде Дуровой, автору знаменитых "Записок кавалерист-девицы", опубликованных в журнале "Современник" Александром Сергеевичем Пушкиным. И он, и критика, и читающая публика высоко оценили эту повесть, – и по занимательности необыкновенного сюжета, и по художественному воплощению. То есть не приходится даже спорить: мы, несомненно, имеем дело с художественным произведением. А если сравнить его фабулу с настоящей биографией писательницы, обнаруживается изрядная доля вымысла, – это явно не мемуары.