Все жизни в свитке бытия

Дружный хор подхватил: “Бери и храни!”

Очередной хрустальный перезвон сдвинутых бокалов слился с нескончаемой кантиленой птичьего пения и улетел в небеса.

Марино открывал подаренную Леной коробку. Из вороха цветной бумаги появилась большая матрёшка с задорными голубыми глазками.

– Ты называешь меня Матрёшкой, Марино! Вот тебе тридцать три моих клона, чтобы всюду, куда не посмотришь – там я!

Лариса приготовила подарки, сделанные своими руками. Миле с Павлом досталась потешная ведьмочка с метлой. Её на украинских хуторах вешают на дверь прогонять нечистую силу. Марино с Леной она вручила деревянного «ваньку-встаньку». Научала:

– Мужичок этот хитроватый из любого положения вывернется. Хранит он в своей непотопляемости русскую душу. С ним не пропадёшь. А главное его назначение – приумножать род. Кто его почитает, тот проблем с интимной жизнью не знает.

Переходя из рук в руки вертлявая игрушка забавляла взрослых людей, возвращала беззаботный миг детства, напоминала, как всё хорошо начиналось. И неуловимо ушло, вытеснилось тяготами жизни. А вернулось сейчас – в самую ответственную пору. Жизнь она и есть игра. Только играть надо умеючи…

Незаметно долину затянуло туманом, похолодало. Мужчины решили перенести праздник в дом, зажечь камин и включить газовое отопление. Женщины занялись столом. Всё в гостиной поражало размерами. В камин можно было войти. Огромный диван в центре напоминал цветущий луг. Его мягкие подушки, обтянутые зеленоватым гобеленом, затканным полевыми цветами, так и манили зарыться в весёлое разнотравье.

Сумерки окрасили окна густым ультрамарином. Занялся огонь в камине, а низкий стол между диванами наполнился десертами, запасливо прикупленными хозяйственным Марино в грандиозном храме еды "Калистраде". Царственный «Наполеон», за которым сладкоежки готовы сделать лишние пятьдесят километров, стоял ещё нетронутым. Ждали, пока мужчины уберут со двора остатки пиршества.

Валентина поскучнела и с обязанностями тамады явно не справлялась. Помаявшись среди фотографической галереи родственников хозяйки Нади, побывавшими сто лет назад в далёкой Индии, единственно затем, чтобы запечатлеть себя то на лошади, то на модном высоченном велосипеде, вышла посмотреть на звезды.

Но вскоре с криком: “Что это там за нашествие!” – влетела в дом с нешуточным испугом, исказившим лицо. Марино и Павел, только присевшие за стол, похватали каминные щипцы и выскочили на крыльцо. В наступившей тишине через приоткрытые окна слышались разнообразные хрюки: и очень громкие, грубые, и тоненькие повизгивания, чмоки, явно принадлежавшие стаду свиней.

– Мы забыли предупредить, – Лариса говорила встревоженно, но и успокаивающе, – Мадресельва стоит на границе национального парка «Монте-Сибиллини». Особенно много в нём вепрей. Они-то и выходят на ночную охоту. Добывают сладкие корешки.

– А они не опасны человеку? – Мила почувствовала тревогу за Павла.

– Мама, как и всякие дикие звери, они стараются с людьми не встречаться, – мягко успокоила и обняла её Зоя.

– В прошлом году, когда я здесь жила, они почти каждую ночь приходили и шли по склону оливковой рощи в свои заповедные места. После них почву рыхлить не надо. Местным охотникам постоянно выдают лицензии на отстрел кабанов. Завтра в супермаркете увидите запечённые целиком туши. Однажды мы забыли у крыльца картошку, они её конечно сгрызли, и толкались долго у дверей.

Мила заволновалась.

– Выйдем и мы, Павел даже не взял палку.

Мужчин на крыльце не было. Зато тёмные тени мелькали тут и там. Маленькие поросята повизгивали, когда большая свинья собирала их в кучу. Мужчины вернулись со стороны сарая, пришлось надёжно запереть его. Вместе с машинами и газовым агрегатом там хранились мешки с чечевицей.

Пляшущее пламя камина, потрескивание дров, смоляной запах резко контрастировал с холодным густым туманом и встречей с дикими животными. Все потянулись к огню.

В углу дивана, уткнувшись в подушки, рыдала Валентина. Зоя, как наседка над цыплёнком, склонившись, уговаривала её пойти в спальню. По вспухшему покрасневшему лицу и вконец запутанным кудрям было понятно, что с алкоголем у неё полная несовместимость. Перепады настроения – наверняка результат стараний и побед студентов над строгим преподом.

– Дед уж, Зоедька, тут все свои, – хлюпая носом, сморкаясь, готовилась она к решающему откровению, как к бою. Ей пододвинули кусок торта и чашку с чаем.

– Когда-то была у меня тоже любовь. Мы вскоре собирались пожениться, учились на одном факультете. И вдруг Колю забирают в армию. Видимо, душещипательная картина стояла у неё перед глазами совсем близко, и слёзы в который раз пролились на красивые округлые щеки.

– Мы переписывались, служил он в Забайкалье. В новогодние каникулы я решила повторить подвиг декабристок и поехала на свиданье к любимому. Естественно, не сообщая ему заранее. В задумчивости она откусила кусок "наполеона" и заголосила резко и внезапно, как умеют русские женщины. Это ж какие бывают совпадения! (я о "Наполеоне"!)

За столом воцарилась почтительная тишина, прерываемая потрескиванием в камине – выстрелы салютовали о завершении очередной любовной истории между деревом и солнцем.

– Когда я нашла его военную часть, в малюсеньком пристанционном посёлочке, первая же встреченная бабушка с вёдрами на коромысле вызвалась проводить к Танюхе – учительнице, где жил Коля. Полузанесённый дом стоял на отшибе, шли мы долго, петляя по козьей тропе в одну ступню. Баба Фрося, как она назвалась, сама вызвалась вести беседу.

– Танюха, тут сестра к твоему Коле пожаловала, подавай его сюда.

– Про сестру мне он и слова не сказал. А будет только завтра – служба у него такая. Их увозят за 30 км к ракетам, и никакой связи в это время. Но вы кстати. «Наполеон» мой подоспел, настоялся, давайте чай пить.

– Посмотрела я не неё – красивая девка, даже краше меня. И фото над кроватью – они два голубка головки друг к другу наклонили…

Бабушка Фрося умом шустрая. Поняла, что щас расклеюсь и лицо потеряю…

– Чай, голуба, мы будем у меня пить. Что ж, для дорогого гостя дык и чаю не найдётся? А явится хозяин, пусть пожалует за сестрой, ты уж не серчай!

Отправились мы по той же тропе. Переночевала у неё. Да что там переночевала – лежала как деревянная. Любовь свою хоронила. А утром с хлебовозкой на станцию. Через месяц получила от Коленьки письмо. Мол, я – дура. Для мужика, младшего лейтенанта, на постое поджениться – это обычное дело. А теперь, мол, расхлёбывай сама.

В наш город он не вернулся и ничего больше я о нём не знаю. Вот такая выпала мне школа любви… И всё равно зла на него не держу. Любила я его, ну а его любовь… – не в моей воле ею распоряжаться. Хочется, да не можется. Каждый кочет кукарекать хочет, – закончила она уже совсем повеселевшим голосом.

Крепчал за окном ветер, густой туман затянул всё, что ещё недавно было цветущей долиной. Глухие выстрелы сломанных веток, редкие взвизгивания поросят звучали всё тише. В доме было тепло и сухо. Италия готовилась из сокрытия предстать утром перед восторженными паломниками ещё более неотразимой.

Глава 10.

Павел проснулся от взгляда. Пёстрый удод сидел на подоконнике и взглядывая на него, уморительно встряхивал хохолком, отчего тот приобретал вид роскошного веера.

– Рано пожаловал, брат, я ещё не припас тебе крошек. Погодь маленько. А ты за это мне попозируешь, согласен?

Через пять минут удод подбирал крошки с подоконника, не обращая внимания на Павла. Разгорающийся рассвет менялся ежесекундно, преображая утопающую в утренней дымке долину в экспериментальную площадку гениального кинорежиссера. Климов упаковал приготовленный с вечера рюкзак с мольбертом и "сухой паёк», написал записку: " Я на пленэре в Коллепино." В скобочках добавил: "Снились полосатые леса". И рядом рисунок – жёлто-зелёная роща. "Звоните, если что…" Он тихонько прикрыл дверь и скрылся в клочьях ползущего в иное измерение тумана.

За завтраком над столом не стихал возбуждённый рой голосов. Расходясь ко сну, уговорились поделиться, кому что привидится. Решили проверить пословицу: " На новом месте приснись жених невесте". Ворожей среди них не было, а всё же интересно, отзовётся ли сон. Валентина была явно не в себе, так её поразило увиденное.

– Он появился как только я произнесла пословицу и сказал: «Вижу, Валентина, ты ни на грош не веришь в чудеса. А зря. Сейчас я стою рядом с берёзой под твоим окном. Второго января взгляни в полдень на дерево, там меня и увидишь. Даже вспомнишь имя».

Уж, конечно, уснула я только под утро.

Обсудили сон Зои. Девушка наводила порядок в доме да так старательно, что заболели руки от мытья окон. Единогласно истолковали его как приготовление к замужеству – сознанию всё известно.

Лариса грустила. Проспала всю ночь без сновидений, и только когда скрипнула дверь за ушедшим Павлом, она произнесла заветные слова. И вдруг увидела, как среди небольшого озерка распускается лотос. Ей хотелось смотреть и смотреть на него … но атласные лепестки медленно ушли под воду. Лена кликнула сонник и прочитала: если распустится цветок, выйдете замуж… или встретитесь с дорогим человеком. Девушки стали обниматься, щебетать, словно этот любимый уже заказан где-то как торт "Наполеон". Мила прочитала записку Павла. Сонник выдал информацию: полосы – к дороге. Завтрак под эти заинтересованные обсуждения прошел очень оживленно.

Позвонил Климов.

– Я случайно клад нашёл, но решил поделиться. Отыщете легко: поднимитесь на холм за домом, пройдите до одинокой сосны, обожжённой молнией, под ней поляна. Там и увидите!

Чья душа не отзовётся на приманку, не встрепенётся чистой детской радостью! Вся компания в едином порыве пересекла цветущий луг под звук колоколов часовни в замке Коллепино, на самом верху горы. И вот она сосна с розоватой корой и срезанной молнией верхушкой. Нежная шёлковая трава. Под ней… буквально алая от множества ягод, поляна в окружении цветущего разнотравья. Сердечки земляники, разогретые нежными утренними лучами, при каждом лёгком дуновении благоухали сладко-маняще.

Как послушные ребятишки, уселись на траву. Срывали с краешка, стараясь не сгубить ни одной ягодки, благоговейно смаковали, упиваясь неповторимым душистым ароматом. От слияния с природой все размякли, разнежились. Решили навестить Климова. В благодарность сплели из травинок корзинку, наполнив её отборными ягодами.

К Коллепино вела едва заметная тропа. Ходу, как сказала Зоя, всего десять минут. В тени пышной кроны грецкого ореха, у входа в замок, приютилась небольшая часовня. На фоне терракотовой стены Климов в длинной белой рубахе казался сошедшим со старинной фрески. Неплохо он потрудился с утра: множество рисунков были разбросаны на траве. Одни высохли уже, другие были ещё слегка мокрыми. Их рассматривали, переговариваясь, ранние обитатели бара. Хозяйская дочь принесла на подносе несколько чашек кофе, подала Павлу и гостям.

На акварелях сегодняшнее утро в Коллепино выглядело поистине воскресным. Лица гостей за ранним кофе. Прихожане на утренней молитве. Уставленные цветами в горшках истёртые ступени лестницы казались живой рекой из петуний. Цветущие каперсы с маками, образовали на поверхности стены замка пышный ковёр с ало-белым узором.

Все рисунки сопровождались едва намеченными, как бы проступающим из другого существования фоном – маленькими фигурками. То скользящей по волне лодки с совой и котом (у них были лица Павла и Милы), то изогнутого в прыжке лосося, напоминающего остров Сахалин. Или летящего с горы лыжника.

Листы переходили из рук в руки. Рисунки нравились, их обсуждали. Хозяин ресторана затеял с Марино разговор о приобретении работ для заведения. Марино предлагал Павлу выставить (по завершении) работы в его галерее. Но это после улаживания необходимых формальностей. Павел на радостях пообещал хозяину подарить несколько работ. Климов так вдохновился лестными предложениями, что отказался ехать на водопады в Терни. Сюжеты, как малые дети, теребили его и просились на белые гладкие листы. Договорились встретиться после наступления сумерек.