Бумажный театр. Непроза

У девочек ничего не получается, все слишком сложно.

– Коврик, – командует руководитель; все расстилают коврики и ложатся. – Кленовый листок!

Девочки жмутся к стенке, ковриков у них нет. А ученики, подняв ноги, описывают ступнями немыслимые зигзаги… И всё это в темпе сильном, быстро меняющемся.

Руководитель меняет кассету и снова… и снова… Все в мыле. Он сам вытирает пот со лба.

– Маша, Гуля, Витя, Саша, – командует он, – номер седьмой!

Все мгновенно разбегаются к стенам, четверо остаются в центре. Пластическая композиция большой сложности, непривычная глазу.

– Закончили, – прерывает руководитель. – Новенькие, на середину! Друг к другу спиной! – приказывает девочкам. – Сейчас вы услышите музыку, минуту слушаете, потом по моему сигналу включаетесь. Сами будете делать то, что в музыке услышите. – Поднял палец, улыбнулся. – Чувствуйте себя свободно, здесь все свои. Просто подвигайтесь! Друг к другу спиной!

Грохнула музыка. Девочки стоят, прислонившись друг к другу спиной. Руководитель махнул рукой:

– Пошли!

Сначала робко, потом смелей, начали они танцевать. Стояли они спинами, друг друга не видели, но движения их были синхронны.

– Дают! – сказал кто-то из учеников. Руководитель махнул рукой. Все замолчали. Когда музыка кончилась, он поднял большой палец.

…Девочки лежат в своей постели, разговаривают:

– Ни рукой, ни ногой… я не могу. Люб, мы с девяти до девяти, хуже, чем на заводе.

– Ну хорошо. Что ты предлагаешь? Что?

– Ну, можем сказать, что мы так не можем. Не согласны.

– Вер, но мы-то не больше его работаем. Ты посмотри, он сам-то с утра до ночи, с утра до ночи, и ночью работает. И когда спит?

– Это его дело. Он на себя работает. Как думаешь, сколько он получает?

– Не знаю. Наверное, много. Рублей тысячу или пятьсот.

– А сколько ему лет, как думаешь?

– Не совсем еще старый, лет сорок или шестьдесят.

– Дура ты!

Совсем почти заснули девочки, но, хоть глаза закрываются, губы еще двигаются.

– У тебя, он сказал, колени, как Тинторетто писал… он сказал…

– А кто это?

– Художник старинный, в альбоме у него, он показывал.

– А как писал? В смысле, что хорошие?

– Наверное…

– Устала, тёка сита?… – закрыла глаза Вера и поцеловала Любу в плечо.

– Кукуля, – отозвалась Люба.

…Вера гладит мужскую рубашку. Люба чистит картошку. Входит Серж:

– Спасибо, девочки. Любочка, порежь соломкой, и всё. Спасибо. Вы мне больше сегодня не нужны.

Девочки переглядываются. Одна кивает другой, спрашивает:

– Серж, нам надо ремонт в комнате сделать.

– Ремонт? Уже ремонт захотелось? Быстро вы! – усмехается он.

– Мы хотим, чтоб красиво, – говорит Вера.

– Как у вас, – подтверждает Люба.

Серж становится серьезным. Чешет лоб, трет щеку – такие у него знаки работы мысли…

– Любочки, у вас очень красивая комната. Строго говоря, её можно красиво сделать. Но понимаете, у вас такой хлам… – задумчиво говорит он.

– У нас ничего нет, кроме кровати и швейной машинки, – поправляет его Вера.

– Мы всё выбросили. Давно, – добавляет Люба.

Серж смотрит на них, качает головой.

– Ей-богу, вы мне нравитесь! Правда всё выбросили?

Они кивнули.

– Да.

– Ну а как же отец, родственники? – поинтересовался он.

– Наплевать! – пожала плечами Люба.

– Да он бывает-то у нас раз в год! – сказала Вера.

Серж уже что-то соображает.

– Слушай, Люб, а у вас, кажется, панели сохранились?

– Ну, такие штуки на стенах? Да, – отвечает Люба.