Осенняя сказка

– Разве ж я не женщина? – застыв с ножом и яблоком в натруженных руках, удивилась свекровь.

«А ведь и впрямь, – задумалась Лидка о своем, о девичьем, – женщина. Но сколько в ней теперь женского-то? Так пройдет жизнь, а под старость только и останется, что пенсию делить».

Словно читая ее мысли, свекровь поддакнула:

– Вот и радуйтесь жизни, пока молодые.

– Чему радоваться, – задетая за живое, огрызнулась Лидка, – что сыночек ваш вечерами где-то пропадает?

– А что ты у меня спрашиваешь? Ты у него спроси, – отбила атаку свекровь. – Я ему не раз говорила. А ты все молчком, молчком. Вот и нечего на меня пенять. Не я ему эту работу сосватала.

– Так он вам сын, все-таки, – раскладывая продукты, отвечала Лидка.

– Да, сын, – вздохнула свекровь с преувеличенно скорбным видом. – Чуть что не так, он мой. А как мать послушать, так он почему-то сразу твоим становится. А я и не мать вроде, а пятое колесо в телеге. Своим умом живете, своим и разбирайтесь.

– Будет вам, мама, – отмахнулась Лидка, – чем мы вам не угодили?

– Не переживай, – миролюбивее ответила свекровь. – Не из гулящих он. Сама знаешь, не вчера замуж вышла. Потерпи, раз уж вам так хочется машину. Много он заработает, сидя возле твоей юбки?

– Может, и так, – кивнула Лидка, уже сожалея, что затеяла этот разговор.

– А купите машину, построите гараж, пусть тогда в ней и ковыряется у тебя на глазах, – размечтавшись, свекровь вошла во вкус. Или Лидку успокоить хотела.

Женщиной она была неплохой, да и сына хорошего воспитала. Знать бы только, кто его сейчас перевоспитывать принялся.

Открывая дверь в коридор, разделяющий эти «хоромы», Лидка на ходу обронила:

– Я стирать буду. Соберите, что надо. Заодно и ваше заброшу.

– И-и,… – махнула рукой свекровь. – Я сама руками перетру. Чего его целый час вертеть? Только материя портится. Я кролика потушила, поешь.

– Не хочу. Вы бы лучше о себе подумали, а не о материи. Привыкли на всем экономить, вроде платье у вас одно, или вы его до гробовой доски носить собираетесь, – ворчала Лидка, направляясь в ванную, которую ванной назвать язык не поворачивался.

Пристраивали ее наспех, боясь не успеть до холодов. Чтобы не слишком тратиться, свекровь созвала живущую по соседству родню. И получилось, как в поговорке: «Скупой платит дважды». Каждый судил-рядил по-своему и хотел, чтобы по его было. В итоге все переругались, а половина ванной так и осталась необложенной плиткой.

Завертелось-закружилось пестрое колесо, деловито забурлила в машине вода.

Все валилось у Лидки из рук, но из вежливости спросила: «Помочь вам?», хоть ответ знала заранее.

– Куда мне спешить? Да и немного осталось, – донесся из веранды голос свекрови. – Завтра еще насобираю. Вон какой ветер, снова попадают. Пропадут ведь, жалко.

Яблоки в этом году уродили на загляденье. Ветки сгибались под их тяжестью. Закатанные в банках компоты, варенье и повидло выстроились на полках в погребе. А яблоки все не убывали. Обычно свекровь продавала излишки на рынке. В этом году продавали их за бесценок, да и те не очень-то брали. Вот свекровь и рассудила, что лучше посушить.

– Как хотите, – ответила Лидка и пошла на свою половину, состоящую из просторной гостиной и не менее просторной спальни.

Им с Иваном этого хватало. Когда по праздникам собиралась родня, стол обычно накрывали в гостиной свекрови. А когда к ним заглядывала молодежь, они обходились без излишеств. Детей у них с Иваном не было, так что волею судеб суверенитет двух родственных государств до сих пор удавалось соблюдать.

Глава 2

Включив телевизор, Лидка уселась в кресло и укуталась пледом. Неотрывно глядя на экран, она все больше погружаясь в свои думы. Постепенно они завладели ею полностью, и взгляд переместился на заплаканное окно. За ним под мощными порывами ветра сгибались ветки сирени, грустила о былом старая развесистая яблоня.

Грустило о былом и Лидкино сердце. Не рыдало, не плакало, а тихо вздыхало. Проливать слезы было, в общем-то, не из-за чего. А вот задуматься стоило. Да еще как призадуматься…

Похоже, корабль их недолгой семейной жизни садился на мель. Ощутила Лидка это около полугода тому назад, когда Иван начал подрабатывать. Как-то случайно встретив бывшего однокурсника, он узнал, что тот открыл фирму по ремонту офисной техники и по старой дружбе заглянул к нему. Тот был холост, спешить ему было некуда, вот и просиживал со своим детищем все вечера. И был не прочь, чтобы кто-нибудь составил ему компанию. Иван для начала по-дружески согласился после работы помогать. Тот по-дружески стал ему приплачивать, так оно постепенно пошло и поехало. Денег в семье прибавилось. Почувствовав, что муж стал отдаляться, Лидка под каким-то предлогом однажды нагрянула к ним на фирму с «контрольной проверкой». Все, конечно, поняли, но вида не подали, даже проявили видимость радушия: угостили кофе с печеньками. Лидка, не будь дурой, сообразила, что не вписалась в их компанию. Хоть ребята выглядели стильными и в разговоре казались продвинутыми, но были, что называется, на своей волне, или сама Лидка их не больно заинтересовала. Потому, удовлетворившись отсутствием женского пола, она не стала дожидаться, пока ей на это намекнут. С молодых лет Лидка знала, как каждая копейка зарабатывается да как без нее жить туго, потому и ценила.

Отца с матерью Лидка почти не помнила. Но и от этих воспоминаний до сих пор в дрожь бросало. Собственно, сами факты давно размылись в Лидкиной памяти, но ощущения, порожденные ими, остались. Из детства, которое часто называют безоблачным и беззаботным, Лидка вынесла одно-единственное – чувство голода. Того, что она просто лишний человек в семье, Лидка не понимала. Ее заботой чаще всего было незаметно ухватить что-нибудь со стола да вовремя спрятаться, когда у отца с матерью начинались пьяные разборки. Даже когда отец у нее на глазах с размаху огрел мать табуреткой по голове, и та осталась неподвижно лежать в увеличивающейся лужице крови, забившись под кровать, Лидка думала об одном – как бы он и до нее не добрался.

О том, что существует другая жизнь и другие чувства, Лидка узнала позже, когда ее забрала к себе родная сестра покойной матери тетя Катя, жившая в соседнем поселке. Работала она проводником и своей семьи не имела. Но, забрав Лидку, работу поменяла. Вот тогда-то в семилетнем возрасте Лидка впервые и узнала, что такое счастье – когда можно вдоволь поесть, засыпать в теплой постели и знать, что завтра и послезавтра будет так же. Росла Лидка спокойной девочкой. Но и обидеть ее никто не смел. Вмиг в этом тихом домашнем котенке просыпалась дикая кошка. Тетя Катя Лидку не обижала, вот и прижился у нее этот ласковый котенок. И так хорошо им было, так уютно в этой их новой скромной жизни. Росла Лидка, подрастала да и выросла. Лет тринадцать-четырнадцать ей было, когда она поняла это. Взрослыми глазами она и посмотрела на свою жизнь. До чего же серой она показалась Лидке! Комнатка в длинном бараке, полосатый половик наискосок, стол да стулья, кровать да шкаф. И картины на стенах, вышитые тетиной рукой, и салфетки на столе – все это больше не завораживало Лидку яркими красками причудливых узоров. И платьица ее, которым она поначалу так радовалась, тоже были все больше с чужого плеча, от чистого сердца отданные «бедной сиротке». И на том спасибо. Не насмехались соседи над Лидкой, потому что и сами не в роскоши жили. Но у них хоть шансы были изменить эту жизнь к лучшему. У Лидки же ни единого шанса изменить свою жизнь здесь не было. И с каждым годом все теснее и неуютнее становилось ей в этой серой бедности. Решила Лидка, что надо как-то выбираться из этого болота да свое счастье самой устраивать.

Тогда-то вся их семейная идиллия и закончилась. Стоило Лидке заикнуться об этом, как добрую тетю Катю словно подменили. Возможно, и рассчитывала одинокая женщина, что обласканная и согретая ее теплотой племянница с годами отплатит ей тем же. А получалось, что взять-то, взяла, но отдавать вроде не собиралась. И к чему было возвращаться под старость? К своему одиночеству?

– Сколько волка ни корми, а он в лес смотрит. Вот и дождалась благодарности, – вздыхала тетя. – Правду, видно, говорят: «Не делай добра, не будешь иметь зла». Надо было оставить тебя в детдоме, чтобы счастья этого хлебнула. Может, так быстро не позабыла бы. Потом бы тетке в ножки поклонилась. Жизнь такая тебе не нравится… Мамке твоей тоже не нравилась. И что она нашла там, в чужом городе? Смерть свою. Другие живут, и ничего. Чем он плох, наш поселок? Училище есть. Выучись и работай себе на здоровье. Да и я не вечная. Рано или поздно, а барак этот снесут. И будет у тебя своя квартира. Нет, тебе подавай все сразу! Можно подумать, тебя там ждут не дождутся, чтобы осчастливить. Осчастливить-то, может, и осчастливят. Как только потом со счастьем этим в такой комнатушке ютиться?

Права была тетя Катя, во многом права. Лидка и сама это понимала. Но понимала она, что жизни такой, какой живут здесь «выучившиеся другие люди» ей даром не надо. Однообразие и серость этой жизни угнетали Лидку куда больше бедности. Может, улыбнется Лидке поймать что-нибудь получше, чем матери удалось. Вот устроит жизнь, глядишь, и тете опорой станет. Покачала головой тетя Катя на слова эти Лидкины, но смирилась.

Выбиваться в люди Лидка начала в ПТУ при прядильно-ткацкой фабрике, где позже и продолжила свои дерзания. Дерзания, пожалуй, сильно сказано. Работала, как и все. Зато науку жизни рано постигла, потому что схватывала все на лету. Таким, как она, с наивностью было не по пути. Жила она в общежитии, к тете только по праздникам приезжала. Сначала часто, а потом все реже. Пробиваться дальше она не стала, а красиво жить не расхотелось. Сотрудницы и соседки по общежитию особого восторга у Лидки не вызывали. Каждой хотелось, если не вращаться в центре красивой жизни, так хоть примазаться к ней. Сколько ни присматривалась к ним Лидка, никак понять не могла – и стильные вроде, и красивые, а простушки простушками. Как это все складно да ладно в песнях получалось: «жила-была обычная девчоночка фабричная»… Жила-была, да и сама не поняла, «и как же оно вышло-то, что все шелками вышито судьбы ее простое полотно». Ох, как же красиво партия вышивала теми шелками, которые советская власть давала. Только узоры-то все больше стандартные получались, как и сама девчоночка.

Со временем все стало меняться. И в стране, и на фабрике. Та же неразбериха. Союз распадался. На фабрике начались сокращения. Каждый новый месяц съедал все большее количество рабочих мест. Дошла очередь и до Лидки. Направили ее на компьютерные курсы, а потом по вновь освоенной специальности – на завод, успешно перепрофилированный согласно запросам нового времени.

Перед Лидкой открывалась новая жизнь. Это она поняла сразу, переступив порог рабочего кабинета. После прежней работы с ее постоянным шумом и изматывающей спешкой эта Лидке показалась раем – чистота и тишина. Зарплата, правда, была поменьше. И квартиру надо было снимать. Но все неожиданным образом обернулось для Лидки удачно, ей удалось подружиться с дочерью самого директора. Ее стараниями и пристроили Лидку в каморке стоящей на балансе у завода гостиницы, где хранился хозинвентарь. Втиснули туда раскладушку, тумбочку, прибили к стене вешалки, и у получилось уютное одноместное гнездышко.

Лидке в ту пору было двадцать три, а Соне, директорской дочери – двадцать. На эту работу они пришли почти одновременно. Пожалуй, именно по этой единственной причине и стала возможна их дружба. Внешне разница в их возрасте была неощутима. Обе были хороши собой. Лидка была ростом повыше и покрупнее. Коротко остриженные с пепельным отливом волосы обрамляли ее широкоскулое лицо. Лидке и самой нравилось, как природа укомплектовала на нем серые глаза, слегка вздернутый нос и красиво очерченные пухлые губы. Ноги, правда, стройностью не отличались, но она наловчилась скрывать этот недостаток. Соня же была и ростом поменьше, и изящнее. Копна золотистых волос притягивала мужские взгляды, как лучик света ночных мотыльков. Разделенные прямым пробором роскошные волосы тугими колечками обрамляли ее милое заостренное к подбородку личико. Из-под тонких изогнутых длинными дугами бровей иногда томно, иногда насмешливо, иногда вызывающе смотрели зеленоватые глаза. Носик был тонкий и прямой. Тонкими с довольно приятным изгибом были и губы. Казалось, они пребывали в постоянном движении и изгибались по-разному в зависимости от настроения хозяйки. Скорее всего, привычка эта была приобретенной и сознательно отшлифованной до такой степени, что стала частью ее образа. Тонкие изящные ее пальцы были унизаны кольцами. Где бы они вместе ни появлялись, постороннему взгляду легче было выделить Лидку, но когда он останавливался на Соне, ему почему-то хотелось на ней задержаться.

На первый взгляд, довольно странная их дружба была той и другой необходима в равной мере. Они как бы дополняли друг друга. Соня нуждалась в обожателе своей красоты и ума. Завистников у нее всегда хватало. А Лидке важен был не так сам предмет обожания, как то, что кто-то в ее обожании нуждался. Впрочем, Соня свою подругу и дурочкой при себе не держала. Одним словом, в их отношении наблюдался тот баланс расчета и искренности, при котором вполне возможна дружба двух симпатичных молодых девушек.

Хоть Лидка была годами старше и считала себя уже пообтертой городской суетливой жизнью, Соне она заметно уступала. Жизнь их просто обтирала по-разному. Разница в уровне их интеллекта была приблизительно равна разнице между Лидкиным птушным образованием и тремя курсами юрфака, который Соня так и не окончила. Почему так случилось, Соня с Лидкой не обсуждала. Она Лидке говорила далеко не все, лишь то, что считала нужным. Лидке же спрашивать было неудобно. Понимала она, что каждый имеет право на личную жизнь и не обязан в нее пускать всякого, кому захочется туда заглянуть. Есть вещи, которые можно доверить другу, а есть вещи, которые лучше при себе держать. Тогда и жить проще будет. Со временем Лидка и сама во всем разобралась. Очень уж независимым нравом обладала директорская доченька. Вот и взял он ее под свое крыло, попросту, на цепь при себе посадил. Поскольку Сонина мама умерла, когда девочке было всего десять лет, отцу одному приходилось растить свое взбалмошное чадо. Больше некому было. Желающих-то было предостаточно, но не так за ребенком, как за отцом присматривать. А любой ребенок это чувствует моментально. Потому и получилось, что жили они вдвоем с периодически приходящими и уходящими мамозаменителями.

Лидка частенько бывала у них дома, и господин директор, Александр Васильевич, сначала ей просто нравившийся, постепенно стал для нее чуть ли не эталоном настоящего мужчины. Ровно ничего отталкивающего или хотя бы просто малопривлекательного Лидка в нем не находила. На работе-то оно и понятно – директор все-таки. Но он и дома умудрялся выглядеть ничуть не хуже. Хоть и нечасто Лидка там с ним встречалась, но то радушие, с которым он принимал подругу своей дочери, только усиливало его обаяние. Лидке было лестно, хоть она и не строила никаких иллюзий по этому поводу. Предполагать что-либо серьезное по отношению к Сониному отцу для Лидки было равносильно полету на Марс. И то, и другое было одинаково невозможно. Тем не менее, она не могла запретить себе чувствовать. Ей нравилось вместе с ними готовить. При этом они перебрасывались незначительными фразами, которые волшебной музыкой отзывались в Лидкином сердце. А потом все вместе по-семейному ужинали. Пытаясь скрыть усталость после рабочего дня, Сонин отец безобидно подшучивал над ними или на правах старшего давал дельные советы. Впрочем, делал он это ненавязчиво, чем еще больше покорял Лидкино сердце. Она была благодарна им обоим за то, что приняли ее как свою. Ей было интересно с ними общаться, потому что было за кем тянуться и было к чему стремиться. Лидка и опомниться не успела, как поняла, что влюбилась в Сониного отца. Она старательно оберегала свою тайну, потому и полагала, наивно полагала, что никто ни о чем не догадывался. На работе Лидка виделась с ним не так уж и часто. Встретятся мимоходом где-нибудь в коридоре или к Соне заглянет на минуту. Ничего кроме короткого кивка в такие минуты Лидка от него не видела. Да и не ожидала, впрочем, учитывая разницу в их возрасте и положении. Но сердце ни возраста, ни социального положения не имеет. Вот и влюбляется, в кого хочет. Не зря говорят: «Дай сердцу волю, заведет в неволю». Уже потом, когда сердечная боль немного поутихла, Лидка заметила в себе резкую метаморфозу – за какой-то месяц лет на десять повзрослела. И, посмотрев на себя с высоты нажитого горьким опытом возраста поняла, что рано или поздно так оно и должно было случиться.

Хоть ничего из ряда вон выходящего не произошло. Силой он ее не брал. Да и у Лидки по этой части какой-никакой опыт имелся. Только таких отношений Лидка раньше серьезно не воспринимала. Может, потому, что любви не было, вот и вспоминать нечего было. Выглядело это пошло и примитивно. Зачем она так делала? Да потому, что все так делали.

А с ним все как-то само собой получилось, когда Соню вечером дома у них дожидалась. Долго ли в любящем сердце огонь зажечь? Иногда достаточно одного слова, взгляда, нечаянного прикосновения, и человек уже сам стремится выплеснуть наружу огонь бушующей страсти. На самом деле все очень просто. Все очень просто и было. Для него. Но не для нее. Ситуация получилась банальная – что-то вроде связи барина с горничной. Это даже с большой натяжкой нельзя было назвать романом. Не ожидала Лидка от него каких-то особых знаков внимания, но и полного безразличия не ожидала тоже. Словно ничего не произошло. Но для нее-то произошло! Для нее весь мир перевернулся. Ну, не виноват он был в том, что не любил ее. Так же, как и она не виновата была в том, что влюбилась. Понимала это Лидка. Именно от этого-то понимания было хуже всего, потому что не было даже надежды. Была только ее любовь.

У Сони она перестала бывать. Встречая его в коридоре и чувствуя на себе его мимолетный взгляд, она была сама себе противна – жалкая, униженная не столько его безразличием, сколько этой своей неразделенной любовью. Понемногу выходя из этого шокового состояния, она погружалась в состояние апатии. Соня ее ни о чем не спрашивала. Потому что не знала – думала Лидка. Вообще-то, и отец, и дочь обладали чувством такта. Только вот внешне были совершенно не похожи. Если от мамы Соня получила изящность и пышное золото кудрявых волос, то от отца ей не досталось ровным счетом ничего.

Несомненно, Сонин отец не мог не видеть, как изменилась Лидка, как и не мог не понимать, почему это произошло. И вел себя так с ней не по причине бессердечности, а руководствуясь здравым смыслом. Видел он, как больно ей было, но знал – переболит. И чем больнее сейчас, тем быстрее переболит. Вот только Лидка об этом не догадывалась. Каково же было ее изумление, когда Соня первая заговорила с ней об этом!

– Ты знала,… – только и смогла она выдавить из себя.

Соня тоже ответила немногословно:

– Предполагала, – и совершенно спокойно добавила, – оно по-другому и быть не могло. Не могло по-другому и закончиться. Годы ожесточают человека, и жизнь он воспринимает реальнее. Он не может тебе дать то, чего тебе хочется, потому что не имеет этого. Мужчине, пожалуй, повеситься легче, чем обнажить свои слабости и недостатки. Со мной он живет, а с тобой он играл. Не в него ты влюбилась, душа его для тебя закрыта. И не станет он ее открывать потому, что при всем желании ты понять его не сможешь. Ему, может, еще больнее. Пусть хоть самолюбием утешится. Постарайся с этим смириться. Прости и его, и себя, тогда боль быстрее уйдет. Женщины стремятся к таким, как он, но с такими же потом и страдают. Найди себе хорошего, молодого. Прынцев только в сказках дожидаются. А в жизни… все они одинаковые. Тебе нужен муж или кроссворд? Вот и найди себе кого-нибудь попроще. Да их и искать не надо. Чем тебе наш Ванюша программист не пара? Я бы себе для семейной жизни именно такого подыскивала. Но я еще погулять хочу, а тебе в самый раз о замужестве подумать. Да и ни к чему в семейной жизни эти страсти-мордасти. Такие браки самые крепкие.

Настоящей подругой оказалась Соня. Как ни верти, а она была права. Любовь любовью, а жизнь жизнью. Смириться, Лидка сразу смирилась. Да и прощать вроде ни себя, ни его было не за что. Но на душе после этого разговора полегчало.

Иван ей и раньше нравился. Да и не ей одной. И смотрелись бы вместе неплохо. К ним он без дела не заходил. Работал обычно молча. Впрочем, при желании мог и поддержать разговор. Рассуждал он здраво и на все имел свой взгляд, но лишний раз его не выставлял и другим не навязывал. Лидка так и не поняла, то ли она ему раньше нравилась, то ли он проникся к ней симпатией, когда почувствовал внимание с ее стороны, но на удочку ее клюнул быстро, хоть и сдержанно. Но вот незадача, даже через полгода их встреч чувство симпатии к Ивану перерастать в любовь не спешило. Так и не достигнув своего апогея, оно осталось на уровне средней степени теплоты. Лидку это устраивало, так как чувство симпатии мало-помалу сменилось чувством привязанности, и она зорко следила, как бы никто не посягнул на ее добычу. А вот Иван клюнул с самыми серьезными намерениями. Именно через полгода это и обнаружилось. Все у них шло своим чередом, как и полагается: разговоры, поцелуи, чересчур быстро перешедшие в интим. И как следствие – знакомство с мамой. Отец его к тому времени умер, и два года они вдвоем жили в добротном частном доме на городской окраине. И во второй раз повезло Лидке. Понравилась она будущей свекрови. Лидка это сразу почувствовала. Женщиной та была мудрой и вмиг сообразила, что ее сыну именно такая жена и нужна – сметливая да покладистая. Похоже, о чистой душе и порядочности своего сына она была невысокого мнения, считая их в хозяйстве непригодными. Да и невестка будущая дала понять свекрови, что посягать на право главенствования в доме не собирается и работы по хозяйству не чурается тоже. Вот так и стали они жить втроем в прямом и в переносном смысле под маминой крышей. Добросовестно лепили семью, а в результате получился «пирожок с ничем».

Глава 3