Империя. Том 4. Часть 1

История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 1
Луи-Адольф Тьер

Луи-Адольф Тьер (1797–1877) – политик, премьер-министр во время Июльской монархии, первый президент Третьей республики, историк, писатель – полвека связывают историю Франции с этим именем. Автор фундаментальных исследований «История Французской революции» и «История Консульства и Империи». Эти исследования являются уникальными источниками, так как написаны «по горячим следам» и основаны на оригинальных архивных материалах, к которым Тьер имел доступ в силу своих высоких государственных должностей.

Оба труда представляют собой очень подробную историю Французской революции и эпохи Наполеона I и по сей день цитируются и русскими и европейскими историками. Тем более удивительно, что в полном виде «История Консульства и Империи» в России никогда не издавалась. В 1846–1849 годах вышли только первые четыре тома – «Консульство», которое «Захаров» переиздало в новой литературной редакции в 2012 году. Вторая часть – «Империя» – так и не была издана! «Захаров» предлагает вам впервые на русском языке (с некоторыми сокращениями) – через полтора века после издания во Франции! – это захватывающее чтение в замечательном переводе Ольги Вайнер.

Луи-Адольф Тьер

История Консульства и Империи

Книга II. Империя: в четырех томах

Том 4. Часть первая

© Ольга Вайнер, 2014

© «Захаров», 2014

XLVIII

Лютцен и Бауцен

После отъезда Наполеона князь Шварценберг пребывал в замешательстве от увиденного и услышанного и был очень недоволен собой, ибо не смог и не решился выразить главную новость, которую ему было поручено донести до французского двора. Он попытался быть более откровенным с императрицей, но, к сожалению, его беседы с государыней не могли иметь серьезных последствий. Ослепленная окружавшим ее величием и увлеченная супругом, который осыпал ее знаками внимания, Мария Луиза пламенно желала ему побед, но не имела на него никакого влияния. Когда она принимала посланника отца, глаза ее были еще красны от пролитых при расставании с Наполеоном слез. Она с огорчением выслушала слова князя Шварценберга об опасностях положения, о возмущении Европы против Франции, о необходимости заключить мир с одними и сохранить его с другими. В ответ императрица произнесла заученные фразы об огромных силах Наполеона и только попросила, чтобы поберегли ее положение и, отправив во Францию в качестве залога мира, не подвергли опасности сделаться новой жертвой революционных бурь. Несчастья Марии-Антуанетты оставили о себе такую память, что Марию Луизу охватывал ужас при мысли о новой войне Австрии с Францией. Беседы Шварценберга с императрицей не могли привести ни к чему. Беседы с Маре, еще остававшимся в Париже, могли бы принести больше пользы, но оказались, к сожалению, столь же бесполезны.

Князь Шварценберг весьма сблизился с герцогом Бассано во время переговоров о бракосочетании Марии Луизы; они были накоротке друг с другом и могли говорить откровенно. Шварценберг попытался сказать правду, однако не вложил в свои слова должной смелости, которая позднее могла избавить его от упреков в неблагодарности Наполеону, если бы к нему не прислушались. Сделав слабую попытку оспорить утверждения Маре, он выказал некоторое недоверие к размаху наших вооружений, о которых распространялся министр. Князь указал на неопытность французской пехоты и ничтожность кавалерии; на патриотический пыл войск коалиции и воодушевление народов Европы, овладевшее даже правительствами; на невозможность для Австрии сражаться против Германии за Францию, если только ее борьба не будет выглядеть борьбой за выгодный Германии мир. Маре, казалось, совершенно не понимал этих истин и с наивностью, делавшей честь его чистосердечию, но не политическому суждению, то и дело ссылался на договор об альянсе и на брачный союз. Теряя терпение, Шварценберг воскликнул: «Брачный союз заключила политика, политика его и расторгнет!» При этих словах удивленный герцог Бассано начал догадываться об истинном положении дел. Но вместо того чтобы помочь слабости собеседника, не осмелившегося признать, что Австрия не будет сражаться за французов против германцев и даже присоединится к ним, если Франция не согласится на задуманный Австрией мир, он выразил притворное непонимание, и беседа закончилась новыми фальшивыми заверениями в верности альянсу. Маре рассудил, что лучше ничего не говорить Наполеону о том, что ему стало известно, дабы не раздражать его против Австрии. Намерение было честным; но подобное служение господину, не приученному к правде, может такового господина погубить.

Князь Шварценберг отбыл из Парижа весьма недовольный всем увиденным. По справедливости, он должен был испытывать недовольство не только другими, но и собой, ибо не сумел произнести вслух истины, которые был обязан донести до Наполеона.

В Вене дела шли не лучше, разве что тамошние представители Франции и Австрии проявляли больше прозорливости и ума. В то время как Нарбонн был на пути в Вену, положение Франции ухудшилось. Меттерних и император, зажатые между общественным мнением Германии, требовавшей их присоединения к коалиции, и Францией, с которой они были связаны договором, не знали уже, как выйти из затруднения, и были обречены на ежедневную мучительную скрытность. Их цель не изменилась, ибо в таком положении можно было преследовать только одну разумную и честную цель. Перейти от союза с Францией к союзу с Россией, Пруссией и Англией через промежуточное положение арбитра, навязать обеим сторонам выгодный для Германии мир, придерживаться переходной роли как можно дольше и присоединиться к коалиции только в крайнем случае – таково было единственно возможное поведение в глазах осторожного императора и искусного министра. В глазах императора оно примиряло интересы германского государя с отцовским долгом; министру оно предоставляло благопристойный способ переменить политический курс, оставшись во главе кабинета. Для обоих такое поведение обладало великим достоинством избавления Австрии от войны с Францией, которая в их глазах по-прежнему оставалась чрезвычайно опасной. Но было почти невозможно заставить принять вдохновленных ненавистью и надеждой членов коалиции такой медленный переход на их сторону, а Наполеона – советы об умеренности.

Без сомнения, было бы удобнее откровенно и незамедлительно объясниться со всеми, сказать и силам коалиции, и Наполеону, что Австрия хочет мира, и прежде всего мира для Германии, а затем мира для всей Европы;

что, имея возможность ввести в дело решающие силы, она готова сделать это против того, кто не примет безоговорочно и немедленно ее систему всеобщего умиротворения. Но говорить об этом до того, как в Богемии будут собраны двести тысяч человек, было слишком опасно, – и с неудержимым Наполеоном, и с опьяненной нежданными успехами коалицией. Осторожность требовала выждать некоторое время, прежде чем объясняться, и австрийский двор проявлял чудеса ловкости, чтобы преуспеть в подобной задаче.

Прежде всего, австрийцы решили запастись сторонниками их посреднической политики в самой Германии и стали искать их среди государей, также вовлеченных во французский альянс. Раньше Венский кабинет тайно обращался к Пруссии, которая с изменчивостью, происходившей от ее положения и страстей ее народа, одним махом переметнулась от посредничества к войне. Не имея больше возможности прибегнуть к Пруссии, он обратил свои усилия, по-прежнему тайные, на Саксонию и Баварию, которые только и мечтали о выгодном для Германии мире, и привязал их к своей политике.

Как мы знаем, Австрия убедила короля Саксонии покинуть Дрезден, отказать Франции в кавалерийском контингенте и запереть в Торгау пехотный контингент. Но теперь этого было недостаточно, и она хотел заманить его из Регенсбурга в Прагу, чтобы полнее располагать им и заставить его принять все ее цели. Главная цель состояла в том, чтобы заставить старого короля отказаться от Польши, – сколь лестного, столь и химеричного и опасного подарка Наполеона, всю бесполезность которого показала Московская кампания. Добившись согласия саксонского короля на упразднение Великого герцогства Варшавского, Венский кабинет надеялся встретить меньше трудностей со стороны Наполеона, который не испытывал бы больше неловкости, оставляя союзника. Тогда территории от Буга до Варты могли послужить для восстановления Пруссии, а Россия была бы избавлена от угрожающего ей призрака; ей можно было выделить землю для герцога Ольденбургского, а себе забрать часть Галиции, утраченную после Ваграмского сражения, что было небезразлично Австрии среди прочих целей.

Наконец, Австрия хотела, чтобы Саксония задействовала свои войска лишь вместе с войсками Австрии, одновременно и в той же мере. Ее силы состояли в прекрасной кавалерии, которая последовала за двором, и десяти тысячах пехотинцев, расквартированных в Торгау, в самой крепости Торгау, в крепости Кёнигштайн на Эльбе и, наконец, в польском контингенте князя Понятовского, который отошел к Кракову вслед за Шварценбергом. Эта последняя часть саксонских войск являлась самой привлекательной в глазах Австрии, не по причине ее военной важности, но по причине совершенно особого положения. В самом деле, следовало помешать тому, чтобы польский корпус при будущем возобновлении военных действий пришел в движение по приказу Наполеона и тем самым привлек русских к Богемии. К тому же при возобновлении военных действий Наполеон должен был послать приказы о выдвижении не только полякам, но и самому австрийскому корпусу. Чтобы распутать столько сложностей, Меттерних, со свойственной ему изощренностью ума, задумал ловкое, но опасное в случае огласки средство: закрепить письменной конвенцией с русскими то, о чем было договорено устно, то есть отступление перед ними, якобы вызванное их численным превосходством.

Соответственно, воспользовавшись услугами Лебцельтерна, отправленного в Калиш с предложением об австрийском посредничестве, стороны обменялись нотой, которую обещали хранить в вечной тайне, и договорились о следующем. Русский генерал барон Сакен денонсирует перемирие, в результате которого русские приостановят военные действия с австрийцами, и притворится, будто разворачивает на их фланге значительные силы; австрийцы притворятся, будто вынужденно отступают, отойдут за верховья Вислы, оставят Краков, вернутся в Галицию и уведут с собой польский корпус Понятовского, вынудив его подчиниться мнимой необходимости. Далее русские остановятся и не станут нарушать австрийских границ. Но чтобы не оставлять поляков в опасной близости от Великого герцогства Варшавского и в Галиции, в которой они могли посеять возмущение, австрийский двор хотел условиться с королем Саксонии об отводе их через австрийские территории на Эльбу, где Наполеон получит их в свое полное распоряжение. Так была бы решена одна из величайших трудностей настоящей минуты.

Русские приняли упомянутое тайное соглашение, и Нессельроде, ставший если не по должности, то на деле главным министром Александра, его подписал. Теперь требовалось убедить короля Саксонии принять эти договоренности.

Бедный Фридрих-Август, измученный и уже не знавший, кому предаться, но охотно следовавший на поводу у Австрии, положение которой походило на его собственное, принял все ее предложения. Он согласился использовать свою кавалерию и пехоту и крепости Торгау и Кёнигштайн только с согласия Австрии, совместно с ней и сообразно ее плану посредничества, дал согласие на то, чтобы у польских войск по возвращении в Галицию временно забрали оружие (и вернули его позднее), а затем провели их через австрийские территории, предоставляя всё, в чем они будут нуждаться, в какой-нибудь пункт Баварии или Саксонии, который будет указан позднее. К несчастью, в состав польских войск входил батальон французских вольтижеров, а разоружение французов, параллельное заявлениям о продолжавшемся союзничестве, было делом сомнительным.

Чтобы добиться от короля окончательного отказа от герцогства Варшавского, Австрия предлагала Саксонии в качестве возмещения за Польшу красивое княжество Эрфуртское, до сих пор остававшееся за Францией и однажды уже предлагавшееся в возмещение герцогу Ольденбургскому. Но Саксония, хоть и поддавалась во всем Австрии, не захотела жертвовать Варшавским герцогством, ибо Эрфурт не стоил польской короны, веком ранее так славно украшавшей трон саксонских государей. Потому, чтобы полнее располагать королем Саксонии, австрийский двор и захотел перевести его из Баварии в Богемию. Чтобы привлечь его туда, ему указывали, что в Праге он окажется в неприкосновенности и в нескольких часах езды от Дрездена и тем самым будет в состоянии ежедневно сообщаться со своими подданными и сохранить их привязанность.

Начатые с Баварией переговоры были столь же деликатны и даже представляли еще б\льшие трудности. Баварию нужно было не только убедить примкнуть к плану посредничества, шедшему вразрез с политикой Наполеона, но и склонить к жертве, для общего дела бесполезной, но весьма полезной для Австрии, – к восстановлению границы по Инну. Приходилось прибегать к угрозам, ибо нечего было предложить взамен, поскольку Баварию окружали территории Бадена, Вюртемберга и Саксонии, которые невозможно было расчленить в пользу соседа. Задача была трудной, и оставался риск, что недовольная Бавария откроется Наполеону. Что до союзников Франции Бадена и Вюртемберга, Австрия могла подступиться к ним лишь с множеством предосторожностей, ибо близость к рейнским берегам делала их слишком зависимыми от Наполеона.

Именно в разгар этой кропотливой тайной работы и застал Австрию Нарбонн, везший ей планы Наполеона, совершенно отличные от ее собственных. Вместо плана восстановления Пруссии и возвращения независимости Германии Нарбонн вез план потрясения еще большего, то есть план полного уничтожения Пруссии, замещения ее Саксонией и передачи Силезии Австрии, попадавшей, тем самым, в небывалую кабалу!

Меттерних оказал Нарбонну самый любезный и лестный прием, встретив его как друга, от которого ему нечего скрывать и с помощью которого он хочет спасти Францию, Австрию и всю Европу от ужасающей катастрофы, откровенно и без промедления объяснившись по всем предметам. Он пытался узнать, привез ли Нарбонн какие-либо уступки европейской политике, которые докажут, что Наполеон хочет мира. Но Нарбонн, ожидая из Парижа последних инструкций, не мог сказать ничего, кроме того, что Наполеон не намерен ни в чем уступать и что если Австрия захочет сделаться его сообщницей, он щедро отплатит ей территориями, которые заберет у кого угодно. В подобном положении Нарбонн мог только молчать и внимательно слушать, именно так он и поступил. А поскольку он молчал, говорить пытался Меттерних.

Вена, по словам министра (а он говорил правду), после отступничества Пруссии находится в труднейшем положении. Вся Германия требует, чтобы она присоединилась к русским и англичанам против французов. Всё население Вены, хоть и не столь смелое, как берлинское, ведет те же речи, и, что еще опаснее, его мнение разделяет армия. Все хотят воспользоваться случаем, чтобы избавить Германию от нестерпимого ига Франции. Австрия, разумеется, понимает преувеличенность и неосмотрительность подобных речей. Она знает, что Наполеон весьма силен и грозен, что не следует безрассудно нападать на него; и он, Меттерних, не совершит ошибки, от которой уже хотел уберечь австрийскую политику посредством заключения брачного альянса с Францией. Однако следует признать очевидные истины и не впадать в ослепление, присущее противнику: следует понять, что вся Европа возмутилась против Франции, по крайней мере, против ее главы; что и в самой Франции назрела законная потребность в мире. Наполеон, несомненно, выиграет еще несколько сражений, но его победы не смогут долго сдерживать всеобщее возмущение, и потому он должен думать о переговорах, в результате которых Франция сохранит свое нынешнее величие, но откажется от угнетения чужой независимости. Меттерних добавлял, что у Австрии честные и умеренные цели, что она хочет остаться союзницей Франции, но нельзя, вместе с тем, требовать от нее, чтобы она проливала кровь своих подданных ради отягощения бремени, немалую долю которого приходится нести ей самой; что если от нее потребуют поддержать приемлемый для Европы мирный план, ее народ, возможно, простит ей сохранение союза с Францией, но в противном случае она возбудит всеобщее возмущение своих подданных. Меттерних сказал, что пришлось арестовать некоторых деятелей и произвести несколько отставок, чтобы вынудить замолчать самых громогласных германских патриотов. Но он заметил, что всему есть предел, что сейчас кабинет – это пловец, энергично плывущий против течения, и он сможет выплыть, только если Наполеон протянет ему руку. Затем, испугавшись, что в его словах можно обнаружить видимость угрозы или порицания, он рассыпался в заверениях привязанности к Наполеону и постарался отделить себя от тех, кто хотел бы принизить французского императора.

Получая в ответ на общие положения лишь общие слова о размахе вооружений и будущих победах, австрийский министр повторял то, что уже говорил неоднократно. Он говорил о невозможности сохранить Великое герцогство Варшавское, обреченное кампанией 1812 года;

о необходимости усиления промежуточных держав и прежде всего Пруссии, единственно способной заместить навеки уничтоженную Польшу; о необходимости восстановления Германии; о невозможности дальнейшего существования Рейнского союза, навсегда погибшего в глазах германских народов и более неудобного, нежели полезного, Наполеону;

о невозможности убедить воюющие державы примириться с окончательным присоединением к французской территории Любека, Гамбурга, Бремена.

«Нам уже будет трудно, – добавлял Меттерних, – помешать говорить о Голландии, Испании и Италии! Вероятно, о них будет говорить Англия, и если она уступит насчет Голландии и Италии, то не уступит насчет Испании. Но мы не станем говорить об этом, чтобы не усложнять дела, и, если нужно, оставим Англию в стороне и будем вести переговоры без нее. Возможно, мы убедим Россию и Пруссию отделиться от нее, если представим им приемлемые условия, и тогда мы окажемся верными союзниками Франции! Но, ради всего святого, пусть Франция объяснится, пусть сообщит нам о своих намерениях и даст возможность остаться ее союзниками, позволив бороться за справедливое дело, в котором мы можем признаться перед нашим народом!»

Меттерних не выказывал ни малейшей озабоченности частными интересами Австрии, что наглядно доказывало, что он может черпать многое в предложениях, со всех сторон поступавших Австрии. Чего ему только не предлагали страны коалиции! Но он не станет слушать их безрассудных предложений; он удовольствуется тем, в чем Австрии нельзя отказать, – частью Галиции, которую у нее забрали в 1809 году для увеличения герцогства Варшавского, и Иллирийскими провинциями, которые Франция обещала вернуть. Он говорил об этом как о чем-то бесповоротно решенном, тогда как между французским и австрийским правительствами едва было проронено на этот счет несколько слов.

Таковы были речи Меттерниха. Император Франц, более осторожный и менее смелый в речах, приняв Нарбонна самым любезным образом, сказал лишь, что доволен счастьем, обретенным его дочерью во Франции, ценит гений зятя и стремится остаться союзником Франции; но не скрыл и того, что сможет таковым остаться только в интересах мира, ибо его народ не простит ему союза с Францией ради других целей. Он добавил, что мир придется покупать победами и жертвами; что Наполеон правильно поступает, употребляя свои великие таланты на создание обширных ресурсов, ибо борьба будет упорнее, чем он может вообразить; но что в конце концов победами он несомненно приведет противников к более умеренным притязаниям, и если, победив их, согласится ради покоя народов на некоторые неизбежные жертвы, Австрия усердно будет ему споспешествовать и добудет долговременный мир, которого французский император должен желать после стольких славных трудов и которого сам он горячо желает не только как государь, но и как отец, ибо мир обеспечит благополучие его милой дочери и будущность внука, к которому он питает самые нежные чувства.

На заверения императора Нарбонн отвечал как мог изысканнее, продолжая восхвалять величие своего хозяина и воспользовавшись искусством, которому научился в салонах: прикрывать непринужденностью и любезностью невозможность сказать что-либо значительное. Он прекрасно понял, что самое большее, чего можно добиться от венского двора, это соблюдение нейтралитета, и что, ведя себя осмотрительно, мало сообщая австрийцам и ничего у них не прося, можно будет довольно долго удерживать их в пассивности, чего было пока достаточно. Нарбонн и намеревался порекомендовать такое поведение своему правительству, когда получил инструкции, которых так долго ждал.

Отправленные 29 марта и прибывшие 9 апреля, они вынудили Нарбонна оставить ничего не значащие речи, которыми он до сих пор ограничивался. Доведя откровенность до возможного предела, он зачитал Меттерниху текст герцога Бассано, способный возбудить улыбку австрийского министра хвастливым тоном, которым министр французский сдобрил необузданность Наполеона. Итак, Нарбонн зачитал план, в котором Австрии отводилась главная роль. В депеше говорилось, что коль скоро Австрия хочет мира, она должна быть способна его диктовать: подготовить огромные силы и потребовать, чтобы воюющие державы остановились, пригрозив бросить сто тысяч человек им во фланг. Затем, если они не остановятся, Австрия должна бросить эти войска в Силезию и оставить ее себе, в то время как Наполеон отбросит пруссаков, русских, англичан и шведов за Вислу.

Меттерних невозмутимо выслушал план, задал много вопросов, дабы прояснить все его подробности, и затем все же коснулся пункта, о котором в депеше не упоминалось. «А если воюющие державы, – спросил он, – остановятся по нашему требованию, какие основания для мира должны мы им предложить?» На этот вопрос Нарбонн ответить не мог, ибо депеша Маре возвещала лишь о военных мерах. На деле Наполеон не хотел еще говорить, какой он видит Европу в случае незамедлительного перехода к переговорам. Меттерних заявил, что наберется терпения относительно последнего пункта и будет много размышлять о том, что ему сообщили, будто всё им услышанное могло доставить материал для долгих размышлений. Он обещал ответить настолько быстро, насколько позволит столь важный предмет.

Ему понадобилось для ответа два дня, хотя размышлял он, весьма вероятно, едва ли более часа. Меттерних вызвал Нарбонна и с видом понятного удовлетворения объявил, что посовещался со своим государем и готов объясниться, поскольку важные предметы, о которых идет речь, не допускают отсрочки. Он безмерно счастлив, заявил министр, обнаружить свое полное согласие с императором Наполеоном по важнейшим пунктам последнего сообщения! Как и Наполеон, австрийский двор думает, что не должен ограничиваться второстепенной ролью и сводить свои действия к тому, чем они являлись в 1812 году, ибо в изменившихся обстоятельствах требуется и совершенно иное содействие. Австрия это предвидела и к этому готова. В этом и состояла причина ее военных приготовлений, которые должны доставить ей вскоре сто тысяч человек в Богемии, не считая вспомогательного корпуса, вернувшегося из Польши, и наблюдательного корпуса, оставшегося в Галиции. Что до способа, каким она представится воюющим державам, Австрия рисует его себе точно так же, как император Наполеон: она предстанет перед ними в качестве вооруженного посредника, предложит державам остановиться, договориться о перемирии и назначить полномочных представителей. Если они согласятся, настанет время сформулировать условия, и поэтому она с нетерпением ожидает новых сообщений, обещанных французским правительством. Если же, напротив, воюющие державы откажутся принять предложения о мире, тогда придется действовать и договориться о том, как силы Австрии будут использовать совместно с силами Франции. В этом случае, несомненно, выявится недостаточность последнего договора об альянсе и необходимость изменить его в соответствии с обстоятельствами. Из всего этого, наконец, вытекает и необходимость новых диспозиций для вспомогательного австрийского корпуса, который пребывает на польской границе в ложном положении и который Австрия намерена отвести на свою территорию вместе с польским корпусом, чтобы помешать его использованию, противному намерениям обоих кабинетов. Свое заявление Меттерних сопроводил выражением совершенного удовлетворения, повторив, что счастлив столь полным согласием с Французским кабинетом и постарается как можно лучше согласовать прежнюю роль союзника с новой ролью посредника.

Никогда и никто не играл лучше и не выигрывал больше в опасной и сложной дипломатической игре, чем Меттерних в данной ситуации. Он разом решил все свои затруднения. Из союзника на положении раба он превратился в посредника, и посредника вооруженного. Он осмелился открыто признать, что договор об альянсе 1812 года уже не применим к нынешним обстоятельствам; он мотивировал вооружение своей страны, не оставив Франции возможности протестовать; наконец, он заранее разрешил труднейший вопрос об использовании вспомогательного австрийского корпуса. Что до предложения действовать вместе с Францией, окончательно потрясти Германию, уничтожить Пруссию, захватить Силезию и прочее, нет нужды говорить, что Австрия ни за что этого не хотела, и не из любви к Пруссии, а из любви к всеобщей независимости. Потому она уклонилась от предложений, сославшись на то, что военным развитием событий надлежит заняться позднее, когда воюющие державы отвергнут мирные предложения, что было маловероятно. Меттерних закончил свое заявление, объявив, что чрезвычайный курьер отвезет копию заявления князю Шварценбергу в Париж.

Один только тон сообщения сделал бы его подозрительным, даже если бы смысл его не был столь прозрачен. Торжественность, с какой Меттерних высказал основные положения, и поспешность, с какой он стремился известить князя Шварценберга в Париже, указывали на желание без промедления принять важную декларацию одновременно в обеих столицах, что обнаруживало скорее осторожность друзей, готовых расстаться, нежели сердечность друзей, готовых соединить интересы и усилия.

Нарбонн был слишком проницателен, чтобы не заметить, что за показным старанием продемонстрировать согласие по всем пунктам скрывается самое полное и самое опасное несогласие. Усилившийся в цели и средствах, но переросший в посредничество альянс обращался ловушкой, которую Наполеону подготовили, воспользовавшись его собственными словами.

Облекшись ролью вооруженного посредника, Австрия тотчас воспользовалась завоеванной позицией, чтобы продвинуться по открывшемуся перед ней пути. Король Саксонии по-прежнему пребывал в Регенсбурге. Попытки австрийцев убедить его отказаться от герцогства Варшавского не прекращались. Теперь появился новый аргумент. Франция и Австрия только что пришли к согласию, заявила Австрия. Франция попросила посредничества, и Австрия согласилась. Поэтому всё, что делается, полностью соответствует целям Наполеона, а отказ Саксонии от Великого герцогства Варшавского избавит от серьезных затруднений и облегчит заключение мира. К тому же следует спасать прочное, то есть Саксонию, жертвуя химерическим, то есть Польшей. Побежденный такими доводами, Фридрих-Август подписал отречение, которого от него требовали, и подписал его 15 апреля, через три дня после заявления Австрии о вооруженном посредничестве.

Но Австрия желала от короля не только этого. Известно было, что Наполеон намеревается прибыть в Майнц, а затем в Эрфурт, чтобы возглавить свои армии, и сможет одним мановением руки вновь завладеть бедным королем, удалившимся в Баварию, вновь заставить его утратить разум, память и чувство реальности, пообещав сделать королем Польши. Этот чарующий и пугающий волшебник должен был пройти слишком близко от Регенсбурга, чтобы оставлять там слабого Фридриха-Августа. Его снова стали убеждать перебраться в Прагу. И Фридрих-Август решился уехать. Не предупредив французского посла, в ночь с 19 на 20 апреля саксонский двор отбыл в Прагу, составив длинную вереницу карет, в окружении трех тысяч конников и артиллеристов, вышедших из Регенсбурга с саблями наголо и зажженными фитилями. Господин Сера в последнюю минуту получил письмо для императора, в котором добрый Фридрих-Август говорил, что отправляется в Прагу по приглашению Австрии, о совершенном согласии которой с Францией ему известно, оставаясь, однако, верным союзником великого монарха, осыпавшего его столькими благодеяниями.

Когда эта новость дошла до Вены, император Франц и Меттерних уже не скрывали радости от того, что завладели столь ценным инструментом для осуществления своих замыслов. В ту же минуту, сочтя, что им не следует больше скрывать планов по поводу вспомогательного корпуса, они написали князю Понятовскому, что он должен оставить Краков и вернуться на австрийскую территорию, ибо вскоре возобновятся военные действия, а потому нежелательно привлекать русских в Богемию, сражаясь с ними. Кроме того, князя уведомили, что на время этого движения оружие поляков, саксонцев и французов будет сложено на повозки и возвращено им позднее. Уведомление доставили князю Понятовскому одновременно с приказом из Парижа, предписывавшим ему приготовиться к вступлению в кампанию и совместным действиям с австрийским корпусом, который должен был в свою очередь получить инструкции Наполеона. Понятовский поспешил сообщить обо всем Нарбонну, чтобы посол разъяснил ему загадки, в которых он ничего не мог понять.

Нарбонн вновь пришел к Меттерниху, требуя у него отчета в стольких странностях, приключившихся почти одновременно. Меттерних, вынужденный отвечать на столько вопросов, оказался в затруднении и почти рассердился из-за того, что результаты, которых он желал, были достигнуты столь быстро. Он поспешил сказать Нарбонну, что Фридрих-Август свалился на них в Богемию как гром среди ясного неба, и никто так не удивлен, как сам Меттерних и император, его молниеносным приездом в Прагу. Нарбонн не стал более задерживаться на этом предмете и перешел к предмету более важному, то есть к попытке отвести польский корпус в Богемию и разоружить его. Этот вопрос требовал незамедлительного разъяснения, ибо в Кракове мог возникнуть конфликт между князем Понятовским и графом Фримоном, которому поручалось разоружить поляков, или даже начаться прямое столкновение с Австрией, если приказы Наполеона вспомогательному австрийскому корпусу встретят неповиновение. Не желая признаваться в тайной договоренности с русскими, Меттерних извинился самым ловким из возможных способом, сказав, что направленное Понятовскому уведомление было чисто дружеским и ни к чему его не обязывало; что после лояльного исполнения товарищеского долга перед поляками и совместного отступления их предупредили о невозможности в скором времени поддержать их. Он указал, что русские приближаются и их не хотят привлечь на австрийскую территорию, вновь сражаясь с ними и вступая тем самым в противоречие с ролью посредника, только что принятой по внушению Франции; что поэтому было решено вернуться в Галицию, где надеются избежать преследования в случае воздержания от военных действий, и потому предложили князю Понятовскому отойти туда вместе с австрийцами, дабы не попасть в плен, что влечет необходимость временно сложить оружие, ибо не принято пересекать нейтральную территорию с оружием в руках.

Таковы были объяснения Меттерниха. Имелось много вариантов ответа, но куда умнее было бы оставить австрийского министра при мысли, что он может исполнять одновременно роли посредника и союзника, дабы принудить как можно дольше оставаться союзником. К сожалению, Нарбонн прибыл не с такими намерениями и теперь настойчиво приводил собеседника в замешательство. Договор об альянсе, сказал он, всё еще существует: Меттерних с ним согласился и даже не уставал сам это повторять. Правда, договор этот рассматривался теперь как не вполне применимый к обстоятельствам, но только в том пункте, что помощь в 30 тысяч человек не была уже соразмерна опасности положения. Из этого не вытекало, однако, что в помощи 30 тысяч человек будет отказано. Австрийцы вместе с поляками представляли силу в 45 тысяч человек, которые могли нанести чувствительные удары по левому флангу коалиции или хотя бы одним своим присутствием парализовать 50 тысяч неприятельских солдат. И потом, разве Австрия уже не думает о чести оружия? Разве она намерена отступить перед немногочисленным корпусом Сакена, а после робкого возвращения в свои пределы станет прятаться и разоружать собственных союзников? Разве такое поведение достойно Австрии? И согласятся ли союзники сложить оружие, когда среди них находятся французы? А если они откажутся сложить его, их разоружат силой или сдадут русским?..

Нечем было возразить на эти замечания, поскольку Меттерних объявил себя посредником, но не сложил с себя роль союзника. Уклоняясь от слишком неудобных вопросов, он перешел на почву, на которой ему было легче защищаться, на почву осторожности. Что значит для Наполеона, который намеревается потеснить с фронта неопытные войска коалиции, горстка австрийцев и поляков в Кракове? Неужели ради суетного удовольствия скомпрометировать Австрию ее поставят в ложное положение в отношении воюющих держав, перед которыми она должна предстать как арбитр? Неужели сделают для нее невозможной роль посредницы, подвергнут ее осуждению общественного мнения, заставив поднять оружие против сил коалиции, и вынудят окончательно утратить бразды правления германскими делами, бразды, которые она держит и без того дрожащей и неверной рукой? Если она отказывает в тридцати тысячах солдат сегодня, то только ради того, чтобы предоставить сто пятьдесят тысяч позднее, когда будут обговорены приемлемые условия мира, что зависит от одной Франции. К тому же, следует сохранять благоразумие и не требовать от Австрии, чтобы она сражалась против германцев за поляков. Такое положение при существующем общественном мнении в Вене, Дрездене и Берлине было бы нестерпимо. Если австрийцы и хотят отступать, то только потому, что уверены: они имеют дело со значительными силами. Поляков же Австрия намерена принять и кормить и будет это делать только для того, чтобы угодить Франции, ибо допустить их в Галицию – значит уже принять самых неудобных гостей, которые сделаются и опасными, если будут вооружены. К тому же их государь, король Саксонии, дал согласие на временное разоружение. Остается французский батальон. Что ж, ради Наполеона пойдут на жертву и уважат в этих нескольких сотнях человек его славу, славу французской армии. Поступившись принципами, Австрия позволит французскому батальону сохранить оружие на нейтральной территории: территория Богемии с ведома Наполеона объявлена нейтральной, чтобы помешать русским вступить в нее.

Нарбонн тотчас понял, что заблуждался, желая получить от Австрии эффективное содействие и что нейтралитет это всё, чего можно от нее ожидать, да и то ценой быстрых и решительных побед. Он сообщил об этом министру Маре, прося новых директив для столь трудной ситуации.

Эти важные события европейской политики происходили с 1 по 20 апреля, в то время как Наполеон готовился к отъезду из Парижа, покинул его, прибыл в Майнц и отдал первые приказы. Прибыв в Майнц 17 апреля, он тотчас принялся за работу, узнал, хоть и не полностью (ибо не все дипломатические курьеры проезжали через Майнц), но в достаточной мере, всё, о чем мы недавно рассказали, и смог составить об этих событиях приблизительное представление. Больше всего Наполеона удивил внезапный отъезд короля Саксонии в Прагу в ту минуту, когда французская армия приближалась, чтобы освободить его земли. Отступление австрийского корпуса показалось ему более объяснимым: он понял, что Австрия, не отрицая альянса, отвергает его обязательства. Попытка разоружения поляков его возмутила, и он отправил в Краков курьера с предписанием князю Понятовскому ни за что не допускать разоружения, в крайнем случае вернуться в Польшу, вести партизанскую войну и скорее погибнуть, чем сложить оружие. Кроме того, Наполеон подтвердил предписание графу Фримону повиноваться его приказам.

Использовав в отсутствие Маре Коленкура как министра иностранных дел, Наполеон написал Нарбонну, что не понимает поведения Австрии, но замечает, что она ведет двойную игру и осторожничает с его врагами и с ним; что ее политика в отношении Саксонии непонятна и нужно постараться раскрыть ее тайну и выведать, будет ли крепость Торгау, куда удалилась саксонская пехота, верна Франции; что нужно вынудить Австрию объясниться по поводу вспомогательного корпуса, заставить ее сказать, будет он повиноваться или нет, и главное, конечно же, убедить ее отказаться от разоружения польских войск.