Из Парижа в Бразилию по суше

– Нет, уж лучше встречать на каждом шагу капитанов Еменовых! – возразил он с такой горячностью, что Жюльен удивился. – Лучше вернуться в партию ссыльнокаторжных и спать по ночам в снежной постели, приготовленной ворами!.. Лучше пешком дойти до Берингова пролива, зимовать за Полярным кругом, приручать белых медведей и вместе с чукчами пить в чуме[27 - Чум – в Сибири: шатер конической формы, крытый шкурой, корой, войлоком.] тюлений жир, чем находиться на борту корабля!.. Ты прав, национальная гордость не имеет к нашему путешествию никакого отношения. Мы не англичане и пари не заключали. В путь я отправился под твоим давлением и особого энтузиазма в дороге не проявлял. Но сейчас честно заявляю тебе, что намерен идти только вперед, даже если придется сложить свою голову. Скажу прямо, у меня было немало сомнений. Но сегодня мое желание твердо. Повторяю: только вперед, как говорят в таких случаях американцы!

– Браво! – воскликнули в один голос его собеседники, взволнованные неожиданным признанием.

– Если вы мне верите, – продолжал Жак, – то поднимем бокал за здоровье нашего высокого друга полковника Михайлова и за его превосходительство генерал-губернатора, а затем, воспользовавшись любезным предложением полковника Пржевальского, не теряя ни минуты, отправимся в его сопровождении в Иркутск!

– Я полностью в вашем распоряжении, господа! – галантно ответил адъютант. – Рад вашему решению хотя бы потому, что мне предстоит приятная поездка в компании с такими славными людьми, успевшими уже завоевать мою симпатию.

– Вы же завоевали нашу, поверьте! – заявил с жаром Жюльен.

– И вот еще что, – произнес полковник. – В Ишимском я узнал от стражника, что приключилось с вашим багажом. Все было разграблено, остался только этот саквояж с документами, почему-то не привлекший внимания мародеров. Взгляните, на месте ли бумаги.

– Все цело: паспорта, рекомендательные письма, банковские поручения, даже моя карта, – сказал Жюльен, бегло просмотрев содержимое сумки. – Все в порядке, приношу вам благодарность!

– Ну что ж, друзья, в дорогу! Сани большие, места всем хватит. Мы будем рады еще какое-то время побыть с вами, Сергей Иванович. Неужели ваше решение идти по этапу окончательное?

– Да, Василий Петрович.

Не успели пассажиры усесться, как сани нагнали мрачную колонну. Полковник Михайлов, снова ставший просто старостой, сошел с саней и обнял крепко Жюльена и Жака, в чьих глазах стояли слезы. Избавленные от испытаний, которые пришлось им пережить в течение тридцати шести часов, но хорошо теперь представлявшие себе все ужасы, выпадающие в пути на долю несчастных этапников, Жюльен и Жак оплакивали судьбу ссыльного полковника и одновременно восхищались его решимостью.

– Прощайте!.. Прощайте, дети мои! – повторял сдавленным голосом полковник Михайлов.

– Нет-нет, не прощайте, а до свидания! – энергично возразил Жак. – Надеемся встретить вас на обратном пути в Петербурге. До той поры вы уже вновь займете подобающее место в науке. Так что – до свидания!

Сани скользили рядом с колонной ссыльнокаторжных. Попросив кучера сбавить скорость, адъютант сказал спутникам:

– Я понимаю вас и разделяю ваше желание, но – увы! – не вашу надежду. Полковник Михайлов – человек несгибаемой воли. Такой стальной характер не позволит сломить себя ни на минуту… О, да этот скотина ямщик собирается, кажется, задавить несчастных! Чуть было не сбил с ног вашего старого знакомого, капитана Еменова: он идет рядом с ворами, под их косыми взглядами!

– Бедняга! – пробормотал Жюльен. – Какая жестокая расплата!

– Ну-ну, нашли кого жалеть! Или вы хотели бы оказаться сейчас на его месте? Будь его воля, вы и находились бы там, в колонне. Право, этот солдафон не заслуживает снисхождения!

– Бр-р! – проговорил Жак и обратился к Пржевальскому: – Нельзя ли попросить вас поднять верх? Такой мороз, что, того и гляди, белые медведи пожалуют!.. – Потом он повернулся к своему другу: – Если ты только послушаешь меня, Жюльен, то возвращаться из Бразилии мы будем в теплое время года. Конечно, у тарантаса есть недостатки, но и путешествие в санях не во всем приятно.

– Да, несомненно. Если бы мне сказали, что впереди нам предстоит хотя бы пятиминутное плавание, я тотчас бы повернул назад. Что делать, я неисправим!

Глава 9

– Ну, дружище Жак, признавайся, ты входишь во вкус! И свидетелем тому наш милый спутник Пржевальский!

– Да, не пытайтесь отпираться, господин Арно, – поддержал Жюльена офицер. – Могу вслед за господином де Клене привести неопровержимые тому доказательства.

– «Входишь во вкус»… Это, пожалуй, сказано слишком сильно. Считайте лучше, что я проявляю интерес к путешествию.

– К чему такие тонкости! – воскликнул Жюльен. – Твоего признания более чем достаточно, чтобы подтвердить нашу правоту. Скажу в связи с этим, что я с удовольствием почитал бы записи, за которые принимаешься ты ежевечерне, причем тайком. Наверное, боишься, что я обвиню тебя в нарушении твоих же собственных принципов, включая главный из них – быть равнодушным ко всему, что встретится в пути.

– Выходит, ты все знаешь?

– Я же не слепой! И неоднократно видел, как ты вынимаешь карандаш и украдкой царапаешь что-то в сафьяновый блокнот. Записки закоренелого домоседа и бюрократа-крючкотвора особенно любопытны, поскольку у подобной категории людей необычайно острое восприятие самых, казалось бы, обыденных вещей, скрытых доселе от их взора.

– Возможно, ты и прав. Во всяком случае, эти, как ты говоришь, записи абсолютно искренни.

– Еще одно признание!

– Что поделаешь? Ну а теперь ты, наверное, попросишь меня почитать вслух эти нескладные, уродующие французский, обрубки фраз, не так ли? К тому же носящие исключительно личный характер?

– Конечно! Мы оба – и полковник и я – сгораем от любопытства, не в силах угадать, что же там, в таинственном блокноте! Будучи твердо уверены в том, что ты не захочешь огорчить нас своим отказом, мы обращаемся к тебе с настоятельной просьбой почитать нам путевые заметки.

Жак посопротивлялся немного, но, не находя аргументов для отказа, достал наконец из кармана шубы маленькую книжечку и протянул Жюльену:

– Держи. И сам читай. Из-за твоей настырности мне не раз придется краснеть: в моих каракулях столько абсурдных высказываний!

– Так ты день за днем заносишь наблюдения? Отличная система! Возможно, иногда это и монотонно, зато вполне логично. Итак, начнем:

«Двадцать седьмое ноября. Нас только что освободили. Я хочу позабыть об ужасах нашего плена и полностью отдаться радости жизни. Удивительно, насколько вот так сразу расширился мой горизонт! Я стал обращать внимание на массу вещей, которых ранее не замечал.

Мы пересекли рощу. Вековые березы с опушенными инеем ветвями прекрасно смотрелись под ярко-голубым небосводом…

Здоровенные вояки-сибиряки – человек двадцать – сопровождали нас до первой деревни. Начитавшись книг о путешествиях, я ожидал сражения и всяческих приключений…

Какая насмешка! Ни полковника, ни Жюльена, ни кучера, ни даже лошадей – никого не беспокоило присутствие волчьей стаи. Полковник охотно объяснил мне, что бедным животным трудно передвигаться в лесу по глубокому снегу, и они с удовольствием выходят на протоптанную людьми дорогу, чтобы следовать за ними, но по своим делам.

Двадцать восьмое ноября. Дома? в Сибири, вместо того чтобы выглядеть красиво или хотя бы добротно, часто довольно уродливы на вид. Ни одно из строений не имеет гордой осанки. Здания стоят наклонившись. Двери и окна прикрыты овечьими шкурами, стены вот-вот рухнут, пол в избах кривой, словно крыша землянки. На уровне земли у такого дома с одной стороны – первый этаж, с противоположной – второй. Пересекая избу в одном направлении, попадешь на чердак, в другом – в подвал. Даже удивительно, как живут здесь люди. Говорят, эти перекосы – результат оседания почвы при оттаивании. Но я бы добавил – и от нерадивости хозяев…

Езда в санях стремительна, удобна и приятна – если только не закрыт наглухо верх. Что за дивное ощущение! Ни бортовой, ни килевой качки, и лишь головокружительно быстрое движение по абсолютно ровной поверхности заставило меня вспомнить о морской болезни. Если бы Жюльен это знал!

Здания стоят наклонившись. Даже удивительно, как живут здесь люди

Двадцать девятое ноября. Мы едем день и ночь. Я сплю в санях. Очень интересно, проснувшись, узнать, что пройдены многие километры, которых ты и не заметил.

Миновали приток Оби – небольшую речушку под названием Чулым, которая, однако, и по ширине, и по протяженности превосходит Рейн. Пересекли мы ее, понятно, по льду. Копыта лошадей выбивают на толстом слое смерзшейся воды гулкую дробь – звук весьма неприятный и отнюдь не успокаивающий нервную систему.

Летом некоторые отваживаются пересекать бурные потоки в лодке. Одна мысль об этом бросает меня в дрожь.

На подъезде к Красноярску, столице Енисейской губернии, возок наш перевернулся: кучер оказался на редкость неловок. С нами, правда, ничего не случилось, зато сани сильно пострадали. Придется на сутки задержаться.

Тридцатое ноября. Нет худа без добра. Красноярск – очень приятный город, местное общество – изысканно. Роскошные экипажи, слуги в ливреях, обшитых галунами, – прямо как в Париже! Деревянные дома величественны и вместе с тем уютны. Посреди березовой рощи – городской парк. Летом все это выглядит, наверное, очень нарядно, с господами и дамами, одетыми по последней моде.

Нанесли визит генерал-губернатору – чин сей не военный, а гражданский. Конечно, гражданский генерал – словосочетание странное, но это именно так. Дело в том, что в России все государственные должности соответствуют чинам в армии. Так, например, имеются библиотекари-капитаны, судьи-лейтенанты, чиновники-майоры. Таким образом, чернильные души поднимаются по иерархической лестнице воинских званий от унтер-офицера до полковника. Родись я подданным царя, то был бы командиром батальона в префектуре Сены и щеголял бы в роскошной форме. Но судьба распорядилась иначе.

Такая милитаризация касается и самых скромных должностей. Наш кучер, к слову сказать, рядовой, а начальник почтовой станции – уже унтер-офицер. И это не все. Женщины тоже разрешают называть себя соответственно должности мужа. В обиходной речи говорят: госпожа полковничиха, госпожа капитанша, госпожа генерал-губернаторша.

Приняли нас у генерал-губернатора радушно.

Первое декабря. Полковник Пржевальский – наиприятнейший человек из всех наших новых знакомых».

– Полковник, благодарите! – прервал чтение Жюльен.

– Я предупреждал, что записи носят личный характер, – заметил Жак, и его друг снова уткнулся в записную книжку: