Свидание

– Можно взять ключ, который оставил Бен?

Хочу иметь запасной.

Джеймс возвращается несколько секунд спустя и вдавливает холодный металл мне в ладонь.

– Очень жаль, что с тобой все это приключилось. Ты уже что-нибудь вспомнила?

– Нет.

Мои щеки пылают от стыда. Поворачиваюсь и ухожу. Он окликает меня срывающимся от волнения голосом, и я медлю, однако слышно только, как скрипят и гнутся под ветром деревья. Он не заговорит опять, а даже если бы заговорил, никакие слова меня сейчас не утешат.

У Юэна есть мой адрес. Трижды проверяю, что заперла дверь. У него есть мой адрес. Разгоряченная кровь стремительно бежит по жилам. Из осторожности я не сообщала никакой личной информации, и встречались мы в людном месте. Наверно, он выследил меня в ту ночь. Что ему нужно?

Понравилось свидание, сука?

Я снова вчитываюсь в карточку, как будто могу трансформировать эти три слова во что-то другое. Хорошее что-то. «Скорее поправляйся, Эли» или «Я люблю тебя, Эли». Не помню, когда в последний раз это слышала. Переворачиваю карточку. Логотипа нет, так что взяться она могла откуда угодно. Он был здесь. Логика подсказывает вызвать полицию, а цинизм заставляет сомневаться в перспективности этой затеи. Анонимный букет могли купить в десятке супермаркетов. Вряд ли полиция бросится охранять меня круглые сутки из-за какого-то букета. Они не защитили нас в прошлом, когда от бесконечных и вполне серьезных угроз стыла кровь в жилах. Минуту раздумываю, не позвонить ли Бену, но он непременно захочет приехать, а ему перед долгой дорогой в Эдинбург надо выспаться. Если случится что-то еще, кому-нибудь скажу. Точно скажу.

Приторный запах роз меня душит. Хватаю их из раковины и, ежась, выхожу через заднюю дверь к мусорному контейнеру. Темно, хоть глаз выколи. За нашим участком начинается пустырь. Это одна из причин, почему Крисси сняла здесь дом: лето в бикини, завтраки, которые готовятся в трусах и лифчике. Раньше я была в восторге от нашего уединенного, скрытого от любопытных глаз гнездышка, а теперь думаю только о том, как легко здесь спрятаться. Шорох. Наверно, ветер. Или еще что-то. Кто-то… Свалив цветы в почти полный бак – на прошлой неделе была очередь Крисси выставлять их на дорогу для мусоровоза, а у нее вылетело из головы, – я стремглав бросаюсь в дом. Захлопываю дверь и поворачиваю ключ. Сердце колотится, руки трясутся. В сотый раз проверяю, что дверь заперта.

Принимаю душ и влезаю в любимую красную клетчатую пижаму, надеясь, что она меня успокоит. Увы. Хотя я давно нормально не высыпалась и от обезболивающих в голове туман, все равно я на взводе. Решено: наскоро поужинаю – и в постель. На кухне игнорирую витающий в воздухе запах роз и включаю радио. Вздрагиваю от энергичной музыки восьмидесятых, которую обожает Крисси: «Take on Me» группы «A-ha». Повертев рукоятки, делаю потише и настраиваю на «Классик FM». «Времена года» Вивальди. Роюсь в шкафчиках и извлекаю консервную банку.

В микроволновке поворачивается тарелка с томатным супом «Хайнц». У задней двери одиноко стоит плетеная корзина Бренуэлла. Смятая красная подстилка вся в песке – после нашей последней прогулки по пляжу. Его любимая игрушечная обезьяна распластана на полу. Без глухого рычания Бренуэлла на лис в саду и стука когтей по кафелю в доме ужасно одиноко. На улице черным-черно. От кухонной подсветки окна превратились в зеркала. Вздрагиваю. Смотрю в сторону пустыря за забором, гадая, кто принес цветы. По шее от холода бегут мурашки.

Тяну за шнурок, и шторка опускается до уровня крана в раковине. Шторка с подсолнухами с самого начала была слишком короткой и не закрывала стекло полностью, но раньше я не придавала этому значения. Крисси понравился рисунок, «немножко солнца в мерзкую погоду». Теперь же я чувствую себя крайне неуютно – двухдюймового просвета вполне достаточно для пары глаз. Снова и снова проверяю ручку задней и парадной дверей и в довершение методично запираю все окна.

Тишину нарушает дзыньканье микроволновки. Хватаю кончиками пальцев горячую тарелку и быстро переставляю ее на поднос; режу хлеб, проверяя, не заплесневел ли. Беру еду и торопливо перехожу в гостиную, где занавески плотно задернуты.

Несмотря на тревогу, дома быть приятно. Усаживаюсь на диван. Убранство комнаты резко контрастирует с минималистическим дизайном моего собственного дома. У нас с Крисси совершенно разные вкусы. Однако сегодня вечером я рада нежно-розовым обоям с серыми голубками (они действуют успокаивающе) и сонму странных ангелов без лиц на полках. Распростерши крылья, они защищают невидимую паству. Свечи. Книги. В кои-то веки это создает уют, а не давит на нервы.

Зеваю. В больнице спала мало. Приглушенные разговоры сестер, скрип тележек, гул ночников – все это не останавливалось ни на минуту, хотя не спала я по другой причине. Стоило только переступить порог и вдохнуть больничный запах, нахлынули воспоминания. Врачи, конечно, помогают, лечат, но даже теперь они ассоциируются у меня с утратой. Форма медперсонала, почти как полицейская униформа, вызывает темный вихрь эмоций. Прошло много лет, а я так и не оправилась от случившегося. По крайней мере, не до конца.

Прихлебывая суп, направляю пульт на телевизор. Хочу найти что-нибудь легкое и отвлечься. Я пропустила последние серии мыльных опер. Начинается заставка «Жителей Ист-Энда», и мои плечи расслабляются. У нас с мамой была традиция: в любую погоду мы уютно устраивались на диване с пакетом ванильного печенья и кружкой горячего шоколада. Макали печенье в темную жидкость. Важно не передержать. Чуть зазеваешься – и печеньки кашей оседают на дно кружки. Бен в это время уже спал. Что бы ни произошло днем, как бы нас ни обижали, наш особенный вечерний ритуал оставался неизменным. Скучаю по нему. Скучаю по маме.

Вспоминаю, что было в последней серии. Звучный голос Фила Митчелла пронзает, точно копье; хлеб, который я макнула в суп, комом встает в горле. Я не узнаю актеров! Внезапно понимаю, как скажется прозопагнозия на всей моей жизни. Я сокрушена, раздавлена. Суп расплескивается по коленям, тело содрогается от рыданий, в тарелку капают слезы.

Когда доктор Сондерс рассказывал про мою болезнь, я не вполне оценила ее серьезность. Теперь, стоя перед телевизором на коленях точно в молитве и водя кончиками пальцев по лицам персонажей на экране, я сознаю, что кошмар становится реальным. Герои с Альберт-сквер мне почти как родные, семья, которую я потеряла. Я больше никогда их не узнаю? Никого никогда не узнаю? Друзья и родные навеки останутся незнакомцами. Страшно! Я и не подумала про телевизор, кино, театр… Выключаю экран. Тыкаю пальцем кнопку с такой силой, что диски с нижней полочки падают на пол.

Хотя мы в основном смотрим сериалы и фильмы, когда их показывают по ТВ, самые любимые я еще и покупаю на DVD. Коробка с «Друзьями». «Шаг вперед». «Девичник в Вегасе», наша палочка-выручалочка, если дела совсем плохи. Мы с Крисси смотрели его несчетное количество раз, передвигая между собой пакетик с шоколадным драже и разбавляя джин шипучим тоником. Живот болел от смеха.

Я не смогу пересматривать любимые фильмы и получать удовольствие от новых. Лица актеров станут неузнаваемыми, как только исчезнут из кадра. Я не просто потеряла персонажей любимых программ, я потеряла частицу себя, и хоть это нелогично, мне кажется, я опять теряю маму. Жизнь никогда не будет прежней. Я съеживаюсь, упираясь лбом в колени, и рыдаю. Сердце разрывается. Мое сердце разрывается снова.

В саду позади дома слышится громкий треск, и страх тут же простирает надо мной свои крылья.

Царапанье. Какой-то зверь? Говорю себе, что это лиса. Будь здесь Бренуэлл, он бы поднял дыбом шерсть на загривке и глухо зарычал. Но его нет. Я совершенно одна и насмерть перепугана. В кухонном окне чернота. Если внезапно распахнуть заднюю дверь, животное испугается и убежит – если это животное.

Если.

Копаюсь в ящике со всякой мелочью, достаю из-под рекламок кафе и кухонных полотенец фонарик и быстро, через две ступеньки, поднимаюсь наверх. Настежь распахнув окно спальни, вожу лучом фонаря по саду. Замечаю на траве розы. Говорю себе, что ветер сбросил крышку с мусорного бака и раскидал букет, но даже отсюда видно, что головки цветов безжалостно оторваны.

Лиса. Рылась в поисках еды. Просто лиса.

Свечу на мусорный бак. Он не опрокинут. Крышка плотно закрыта.

Глава 8

Не могу успокоиться, обезглавленные розы так и стоят перед глазами. Идут часы, я без сна ворочаюсь на матрасе, который обнимает меня и, вздыхая, проседает под моим весом. Час поздний. Машины тарахтят реже, паб в конце улицы, наверно, уже закрылся. Вдалеке лает собака. Любые звуки слышны отчетливо и вспарывают тишину. Мои пальцы сминают одеяло. Ребенком я боялась монстров и накрывалась с головой. Синяки от чьих-то пальцев у меня на руках и еще не стихшая пульсация в шишке на голове напоминают, что чудовища существуют. Они ходят среди нас, выглядят как мы, разговаривают. Их не отличить от людей. В больнице я отчаянно рвалась домой, а теперь мечтаю о безопасности палаты, где постоянный фоновый шум напоминал, что я не одна. Виски болят и пульсируют. Представляю, как усталая медсестра насыпает мне в руку обезболивающих и протягивает пластиковый стакан с теплой водой. По глупости я оставила ко-кодамол, который мне прописали, на кофейном столике в гостиной. Сажусь в постели. На улице ревет мотор. Яростно стучат дверцей. Скрип калитки. Это к нам? Может, Крисси раньше вернулась от своего мужчины? Парадная дверь не хлопает, но тут я вспоминаю про новый замок и воображаю, как Крисси досадливо закусывает губу, безрезультатно тыча в скважину ключом и думая, не ломится ли она с перепоя в чужой дом.

Сую ноги в тапочки, накидываю халат и спускаюсь в темный коридор. Узкие полосы лунного света пробиваются сквозь жалюзи слева от двери.

Сдерживаю дыхание и, непонятно почему, боюсь зажечь свет, жалея, что не попросила Бена остаться на ночь. Правда, Джеймс и Джулс в соседнем доме. Все хорошо. Хорошо.

Шаркающие шаги. Бормотание.

– Крисси, ты? – спрашиваю я едва слышно.

Дергают дверную ручку. Я делаю шаг вперед и берусь за ключ, но вместо того, чтобы его повернуть, отхожу в сторону, поднимаю жалюзи и всматриваюсь в окно. К стеклу с той стороны прижимается лицо. Я потрясенно отшатываюсь. Смотрят на меня. Одно ясно: это не Крисси. Машинально понимаю: мужчина. В темноте не разберешь, но из-под вязаной шапки, какие носят рабочие, не видно длинных волос. Несколько секунд глядим друг на друга в упор. Кажется, проходит целая вечность.

Он поднимает руку в перчатке и стучит в стекло. Медленно, методично, снова и снова. Бум-бум-бум – удары сливаются с пульсацией у меня в голове. Я зажимаю уши и зажмуриваюсь, надеясь, что это галлюцинация, вызванная лекарствами, но когда открываю глаза, лицо все еще здесь.

Руки по-прежнему барабанят в окно.

Как в фильмах ужасов, которые любил Мэтт. Он крепко обнимал меня за плечи и целовал в макушку, а я при каждой страшной сцене тыкалась лицом ему в грудь. Бросала в рот карамельный попкорн и шумно жевала, чтобы приглушить истошные вопли на экране. Сейчас это не фантазия. От дыхания незнакомца запотело стекло. Реальность, ужасная и пугающая. Будь это кино, я бы орала актрисе: «Да делай же что-нибудь! Беги!» Колени у меня слабеют, я медленно, с трудом отступаю по коридору, не в силах оторвать взгляд от окна, как будто если отведу глаза, оно рассыплется на осколки. Наверно, это он, Юэн.

Он не сможет открыть замок, говорю я себе, однако это не успокаивает мое исступленно колотящееся сердце, не осушает пот, который ручейками стекает между грудей. Внезапно меня охватывает желание позвонить в полицию. Шаря за спиной, я поворачиваю ручку в гостиную, пячусь, едва не падая, и зажигаю свет. Стационарный телефон, который мы провели ради интернета, стоит на этажерке с книгами. Хватаю трубку и дрожащей свободной рукой включаю настольную лампу. Она разгоняет мрак, но я по-прежнему целиком во власти страха. Томатный суп, который я ела на ужин, поднимается в горле, большой палец резко жмет кнопку вызова. Держу трубку около уха, а воображение рисует сцены из фильмов. Правда ли, что перерезать телефонную линию ничего не стоит? С неописуемым облегчением слышу гудок. Набираю первую девятку.

Удары стихают.

Вторая девятка.

Тишина кажется более звонкой, чем стук в стекло.

В нерешительности опускаю трубку и осторожно крадусь в коридор. Он ушел? Темно, не видно ни зги. Прижимаясь спиной к стене и замирая после каждого шага, медленно двигаюсь к двери.

Жду.

Прислушиваюсь.

Тихо. Только шум крови в ушах. Я уже у окна. Ощущение трубки в руке несколько успокаивает. Я неуклюже пригибаюсь, рассчитывая, что в тени меня не видно. Под подоконником на секунду замираю и собираюсь с духом. Поднимаю голову, дюйм за дюймом, пока глаза не упираются в затуманенное стекло.

Мелькает тень.

Долю секунды я не в силах пошевелиться или дышать. Не в силах сделать ничего. На меня со всего маху обрушивается страх. Глаза завороженно следят за тенью. Нет, это ветви дерева. Всего-навсего дерево. С опаской встаю, приставляю ладони к глазам и вглядываюсь в темноту.

Никого.

Но это не значит, что он ушел.

Четверг