Маленькие женщины

– Ты только взгляни, как эти подсвечники искусно сделаны! А розетка из зеленого шелка – шелк весь так красиво собран, и в середине – золотая роза! А пюпитр – просто прелесть, да еще вертящийся табурет… все в комплекте! – прибавила Мег, открывая инструмент и демонстрируя его красоты.

– «Остаюсь Вашим преданным слугою, Джеймс Лоренс». Только подумай – написать такое тебе! Расскажу в классе. Девочки найдут, что это великолепно, – сказала Эми, на которую письмо произвело большое впечатление.

– Испытай-ка его, солнушко. Послушаем, какой звук у этой малышки-пинины, – попросила Ханна, всегда принимавшая участие в радостях и горестях семьи.

И разумеется, Бет его испытала, и все заявили, что малыш-рояль – самое замечательное фортепьяно на свете. Он явно был заново настроен и приведен в безупречное состояние, однако при всем его совершенстве, мне думается, истинное очарование придавало всему самое счастливое лицо из всех счастливых физиономий в гостиной – лицо Бет, склонявшееся над роялем, когда ее пальцы любовно касались красивых черных и белых клавиш, а ноги нажимали на блестящие медные педали.

– Ну что ж, придется тебе пойти поблагодарить мистера Лоренса, – сказала Джо как бы шутя, так как мысль о том, чтобы ее робкая сестричка и в самом деле совершила такой подвиг, никогда прежде не приходила ей в голову.

– Да, я так и собираюсь сделать. Может даже, пойду прямо сейчас, пока не перепугалась, думая об этом.

И к несказанному удивлению всего собравшегося вместе семейства, Бет решительно двинулась через сад, прошла сквозь живую изгородь и скрылась в дверях дома Лоренсов.

– Ну, помереть мне прям тут, на месте, если это не самая страньшая штука, что я в жизни видала! Пинина эта ей мозги набекрень поворотила! Она ж в здравом-то уме не пошла б ни за что! – воскликнула Ханна, провожая удаляющуюся Бет пристальным взглядом, тогда как девочек это чудо буквально лишило дара речи.

Они были бы потрясены еще более, если бы видели, как поступила Бет, войдя в дом. Хотите – верьте, хотите – нет, но она взяла да постучалась в дверь кабинета мистера Лоренса, прежде чем подумала о том, что ей делать дальше, и когда неприветливый голос откликнулся: «Войдите!» – она и впрямь вошла, тут же направившись к мистеру Лоренсу, который, казалось, был совершенно потрясен этим явлением, и протянула ему руку со словами – причем голос ее только слегка дрогнул – «Я пришла поблагодарить вас, сэр, за…», но ей не удалось закончить, потому что старый джентльмен глядел на нее так по-дружески, что все слова вылетели у нее из головы, и, помня лишь о том, что он потерял любимую маленькую внучку, она обвила его шею руками и поцеловала.

Если бы с его дома вдруг улетела прочь крыша, старый джентльмен был бы изумлен ничуть не больше. Но это ему понравилось. О да, еще бы, это ему понравилось – поразительно! Он был так тронут и получил такое удовольствие от этого доверчивого детского поцелуя, что вся его очерствелость мигом исчезла; он усадил девочку к себе на колени и прижался своей морщинистой щекой к ее румяной щеке, чувствуя себя так, словно его маленькая внучка вдруг к нему вернулась. С этой минуты Бет совершенно перестала его бояться: она уютно устроилась у него на коленях, разговаривая так, словно знала его всю жизнь, ведь любовь гонит страх прочь, а благодарность способна покорить гордость. Когда Бет отправилась домой, мистер Лоренс дошел с ней до ее калитки, сердечно пожал ей руку, приподнял на прощанье шляпу и зашагал к своему дому, очень прямой и величественный, как и подобает красивому старому джентльмену, сохранившему военную выправку.

Девочки видели в окно эту сцену, и Джо принялась отплясывать джигу, выражая полное свое удовольствие, Эми чуть было не выпала из окна от удивления, а Мег воскликнула, высоко воздев руки:

– Ну, мне думается, наступает конец света!

Глава седьмая. Эми в Долине Уничижения

– Этот мальчик – самый настоящий циклоп, правда же? – воскликнула однажды Эми, увидев, как под грохот копыт скачет верхом Лори, который к тому же приветственно взмахнул хлыстом, проносясь мимо их окна.

– Как ты смеешь так называть его, когда у него оба глаза на месте?! Да еще такие красивые! – прикрикнула на нее Джо: ее возмущало любое неуважительное замечание в адрес ее друга.

– А я и не думала говорить про его глаза! Не понимаю, с чего это ты вдруг вспылила, когда меня просто восхищает его умение ездить верхом.

– Ох, вот тебе и раз! Наша маленькая гусыня имела в виду кентавра, а назвала Лори циклопом! – вскричала, расхохотавшись, Джо.

– И незачем мне грубить, это просто «ляп линги»[39 - ….это просто «ляп линги»… – Эми хочет сказать «ляпсус лингве» (лат. lapsus linguae) – незначительная погрешность языка, оговорка.], как выражается мистер Дэвис, – ответствовала сердито Эми, желая прикончить Джо своей латынью. – Жаль, у меня нет хотя бы малой доли тех денег, что Лори тратит на свою лошадь, – добавила она как бы про себя, но все же надеясь, что сестры ее услышат.

– Почему же? – добродушно спросила Мег, тогда как Джо снова разразилась смехом, услышав «латынь» Эми.

– Ах, они мне ужасно нужны! Я в таком страшном долгу, а мой черед получать карманные деньги придет только через месяц.

– В долгу, Эми? Что ты этим хочешь сказать? – Вид у Мег был очень серьезный.

– Ну как же! Я задолжала по меньшей мере целую дюжину маринованных лаймов, а я, понимаешь, не могу заплатить за них, пока не получу денег, ведь маменька не разрешила мне брать в долг в магазине.

– Расскажи-ка мне поподробнее. Что, теперь в моде лаймы? Я в свое время накалывала кусочки резины, чтобы делать шарики. – Мег очень старалась сохранить серьезную мину. Вид у Эми был мрачный и очень важный.

– Ну как же! Видишь ли, девочки их всегда покупают, и если не купить, тебя сочтут жадюгой, так что хочешь не хочешь, а тебе тоже приходится их покупать. Просто теперь время такое, и все их посасывают, когда на уроках за партами сидят, а на переменах меняют их на карандаши, колечки из бус, на бумажных куколок или еще на что-то такое. Если какая-нибудь девочка дружит с другой, она может уделить ей немножко, а если сердится на нее, то съедает лайм у нее на глазах, даже и пососать лайминку не даст. Они меня угощают все по очереди, и я уже съела очень много, но так им ничего и не вернула. А ведь я обязана вернуть, потому что это долг чести, как ты понимаешь!

– Сколько же может понадобиться, чтобы расплатиться с девочками и восстановить твою честь… и твой кредит? – спросила Мег, доставая свой кошелек.

– Четверти доллара вполне хватит, и еще несколько центов останется – угостить тебя. Разве ты не любишь лаймы?

– Не очень. Можешь оставить мою долю себе. Вот тебе деньги. Потяни их подольше, ты ведь сама понимаешь – это не слишком много.

– Ой, спасибо тебе большое! Как должно быть приятно – всегда иметь карманные деньги! Устрою великий пир, ведь я не попробовала ни единого лайма за всю неделю! Мне было неловко брать у девочек угощение, раз я не могла дать ничего взамен, и я на самом деле очень страдаю, так мне хочется съесть хоть один лайм!

На следующий день Эми явилась в школу довольно поздно, но не удержалась от соблазна представить всем на обозрение влажный пакет из коричневой оберточной бумаги, прежде чем поместила его в самый дальний и укромный угол своей парты. В следующие несколько минут слух о том, что Эми Марч принесла двадцать четыре (один она успела съесть по дороге) восхитительных лайма и собирается угощать, распространился в ее ближайшем окружении, и любовное внимание к ней ее подруг поразительно возросло. Кэтти Браун тут же пригласила ее к себе на следующую вечеринку. Мэри Кингсли настояла на том, чтобы дать ей поносить свои часики – до перемены, а Дженни Сноу, сатирически настроенная юная леди, которая подло вышучивала Эми за ее безлаймовое состояние, немедленно зарыла топор войны и предложила поделиться решением нескольких ужасающих задачек. Однако Эми не забыла коварных выпадов мисс Сноу по поводу некоторых персон, чьи носы оказались недостаточно приплюснутыми, чтобы не чуять запаха чужих лаймов, а также некоторых зазнаек, чья гордость недостаточно велика, чтобы на эти лаймы не напрашиваться, так что все надежды «этой девицы Сноу» сразу же оказались повержены в прах уничтожающей телеграммой: «Незачем становиться вдруг такой вежливой, все равно ничего не получишь».

Случилось так, что в это утро школу посетило некое весьма выдающееся лицо, и это лицо похвалило прекрасно выполненные географические карты Эми. Такая честь, выпавшая на долю ее врагини, разожгла злобу в душе мисс Сноу и побудила мисс Марч принять вид молодого ученого павлина. Но – увы, увы! Не взбирайся высоко – падать будет далеко, и мстительная Сноу перевернула ситуацию в угодную ей сторону с катастрофическим успехом. Как только выдающийся гость высказал учителю – мистеру Дэвису – свои привычные, давно успевшие зачерстветь комплименты и с поклоном удалился, Дженни Сноу, под тем предлогом, что хочет задать важный вопрос, сообщила учителю, что в парте Эми Марч находятся маринованные лаймы.

Надо сказать, что мистер Дэвис давно объявил лаймы контрабандным товаром и торжественно поклялся публично положить контрабанде конец, а также подвергнуть наказанию линейкой того, кто нарушит закон. Сей многотерпеливый муж после длительной и бурной военной кампании преуспел в запрещении жевательной резинки, устроил большой костер из конфискованных романов и газет, подавил деятельность тайной почтовой конторы, запретил искажение природных черт лица, а также прозвища, и клички, и карикатуры и совершил все, что способен сделать один человек, чтобы держать в должном порядке полсотни бунтующих девчонок. Мальчишки – тоже великое испытание для человеческого терпения, тут нечего и говорить, но девчонки бесконечно несноснее, особенно для нервных джентльменов с тираническими наклонностями, к тому же обладающих талантом к учительству в еще меньшей степени, чем доктор Блимбер[40 - Доктор Блимбер – директор школы-пансиона в Брайтоне (Лондон), а также учитель маленького Поля Домби в романе Ч. Диккенса «Торговый дом „Домби и сын“» (1848).]. Мистер Дэвис имел невероятное количество всяческих знаний: он владел греческим и латынью, знал алгебру и множество разнообразных «-ологий», и по этой причине его считали прекрасным учителем, тогда как манере вести себя, моральным качествам учителя, его чувствам и личному примеру особой важности не придавалось. Момент для доноса оказался весьма неудачным для Эми, и Дженни это прекрасно понимала. По-видимому, в то утро кофе мистера Дэвиса был слишком крепким, ветер задувал восточный, что всегда сильно подстегивает невралгию, а ученицы мистера Дэвиса, по его мнению, недостаточно отдавали ему то должное, какого он – он это чувствовал – несомненно заслуживал. Воспользуемся не весьма элегантным, зато очень выразительным языком одной из школьниц. «Он был весь на нервах, как старая карга, злился и смотрел волком». Слово «лаймы» было для него точно горящий фитиль для пороха: желтое лицо учителя вспыхнуло, он постучал по столу так энергично, что Дженни с небывалой быстротой скачками бросилась на свое место.

– Прошу внимания, юные леди! Будьте любезны!

Вслед строгому приказанию мерное жужжание смолкло, и пятьдесят пар голубых, черных, серых и карих глаз послушно обратились на ужасающую физиономию мистера Дэвиса.

– Мисс Марч, подойдите к моему столу!

Эми, выполняя приказ, поднялась с места с видимым спокойствием, но с тайным страхом в душе, так как совесть ее отягощали запретные лаймы.

– Принесите сюда лаймы, находящиеся у вас в парте! – последовала неожиданная команда, остановившая Эми прежде, чем она успела выйти в проход меж партами.

– Все не бери! – тихо шепнула ей соседка, юная леди, обладавшая редким присутствием духа.

Эми поспешно вытряхнула из пакета с полдюжины лаймов, а остальные положила пред очами мистера Дэвиса, полагая, что ни один человек с человеческим сердцем не мог бы не смягчиться, как только его носа достигнет столь восхитительный аромат. К несчастью, мистер Дэвис терпеть не мог запаха этой модной маринованной гадости: отвращение еще более усилило его гнев.

– Это все?

– Н-не совсем, – заикаясь, произнесла Эми.

– Немедленно несите остальные!

Бросив полный отчаяния взгляд на своих подружек, Эми подчинилась приказу.

– Вы уверены, что больше ничего не осталось?

– Я никогда не лгу, сэр.

– Я это вижу. Теперь берите эти отвратительные штуки, по две в каждую руку, и выбрасывайте их в окно.

Послышался одновременный всеобщий вздох, а затем, когда последний проблеск надежды угас и вожделенное угощение было вырвано из девичьих уст, по классу пронесся словно небольшой порыв ветра. С пылающим от стыда и гнева лицом, Эми шесть мучительных раз ходила туда и обратно, и, когда очередная обреченная на гибель пара лаймов – ах, таких упругих и сочных! – выпадала из ее неохотно разжимавшихся рук, радостные клики с улицы усиливали отчаяние девочек в классе, так как утраченный ими пир вызывал теперь восторг у ирландских мальчишек, их давних заклятых врагов. Да уж, это – это было слишком! На непреклонного мистера Дэвиса обратились все взоры – сверкающие возмущением или молящие о помиловании, а одна страстная любительница лаймов даже расплакалась.

Когда Эми возвратилась из своего последнего путешествия к окну, мистер Дэвис издал зловещее «Хмм!» и произнес самым внушительным тоном:

– Юные леди, вы помните, что я говорил вам неделю тому назад. Я сожалею, что так случилось, но я никогда не допускаю, чтобы мои установления нарушались, и никогда сам не нарушаю своего слова. Мисс Марч, протяните руку!

Эми вздрогнула и убрала обе руки за спину, обратив к нему умоляющий взгляд, просивший о пощаде яснее слов, которых она не могла произнести. Она была вроде бы одной из любимиц «старика Дэвиса», как его, разумеется, успели прозвать, и, по моему личному мнению, он в этом случае мог бы нарушить свое слово, если бы возмущение некой неукротимой юной леди не нашло себе выхода в шиканье[41 - ….не нашло себе выхода в шиканье. – Шиканье в США означает сильное неодобрение («ш» – первый звук в английском слове «shame» – «стыд, позор»), тогда как в России и некоторых других странах оно означает просьбу помолчать или вести себя потише.]. Это шиканье, каким бы слабым оно ни было, еще озлобило раздражительного джентльмена и решило судьбу преступницы.

– Вашу руку, мисс Марч, – таков был единственный ответ на ее немую мольбу, и слишком гордая, чтобы плакать или умолять вслух, Эми сжала зубы, вызывающе откинула назад голову и, не дрогнув, перенесла несколько обжигающих ударов по своей маленькой ладони. Их было не так уж много, они были не так уж болезненны, но вовсе не это имело для нее значение. Впервые в жизни ей были нанесены побои, и этот позор, в ее глазах, был столь же непереносим, как если бы учитель ударом сбил ее с ног.