Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Я не стану говорить о тех великих ежедневных неприятностях, когда газеты вкривь и вкось критикуют и комментируют все поступки полиции, есть другие, более серьезные неудобства. Если вы ничего не пожелаете сказать репортерам, то они сами будут искать и наводить справки. А так как теперь они почти столь же многочисленны, как агенты сыскной полиции, и если принять в расчет, что они в большинстве случаев гораздо умнее и развитее наших агентов, а главное, не стесняются в денежных расходах, то в результате они почти всегда узнают все раньше нас. А так как они не могут задержать убийцу, то приносят нам существенный вред, предупреждая преступников своими оповещениями.

Между тем, если вы сообщите репортерам все то, что может интересовать публику, не вредя ходу розысков, они вполне этим удовольствуются и даже будут очень рады избежать долгих и утомительных разъездов…

В сущности, периодическая печать, как и большинство явлений современной жизни, имеет свои хорошие и дурные стороны. Помню, когда я приехал в Сен-Кантен, чтобы арестовать Геомэ, он сказал мне:

– Если бы я на четверть часа раньше прочел «Пти журналы», вы уже не нашли бы меня здесь.

Не следует забывать, что организация полиции находится у нас в первобытном состоянии. Например, на целую Францию нет ни одного центрального пункта, куда доставлялись бы все сведения. Провинциальные суды нисколько не интересуются тем, что творится в Париже, и обратно.

Отсюда следует, что услуги, оказываемые прессой, несравненно важнее тех неприятностей, которые она причиняет. Для начальника сыскной полиции, если только он сумеет себя поставить, пресса может быть важной помощницей, хотя подчас она действительно невыносимо надоедлива.

Я знал чиновников, известных своим суровым ригоризмом и открыто афишировавших презрение к прессе, а между тем эти господа нередко приходили ко мне и говорили: «Милейший Горон, не будете ли вы так любезны поместить эту маленькую заметку в газетах?»

Итак, начальник сыскной полиции должен давать сведения прессе, конечно, осмотрительно, но без этого нельзя обойтись. Прибавлю также, что молчание и скрытность ни к чему не ведут, потому что если он будет молчать, то другие проболтаются: среди чиновников профессиональная тайна далеко не всегда охраняется.

Меня часто упрекали в том, что я слишком много даю сведений репортерам, по этому поводу я расскажу два довольно забавных анекдота. В одно прекрасное утро я был вызван к министру внутренних дел, который очень строго стал мне выговаривать за излишнюю болтливость прессы, не помню по какому поводу, кажется, в газетах был помещен очень подробный рассказ о преступлении Эйро и Габриэли Бомпари.

– Ах, господин министр, – ответил я, – я совершенно с вами согласен, что очень неприятно находиться в зависимости от более или менее точных заметок, которые журналистам заблагорассудится напечатать. Итак, если вы позволите, то с завтрашнего дня я объявлю всем им: господа, отныне вам незачем сюда являться. По приказанию господина министра внутренних дел мне формально запрещено давать вам какие бы то ни было сведения.

Министр засмеялся и, провожая меня до дверей, сказал:

– Хорошо, хорошо, мы поговорим об этом в другой раз.

Один из префектов полиции, человек выдающегося ума и больших дарований, занимавший высокий пост в политических сферах, так как был председателем Совета министров, однажды призвал меня к себе и сказал:

– Горон, я нахожу неудобным, чтобы справки давались в сыскном отделении, я желал бы, чтобы все исходило из моего кабинета.

Я поблагодарил префекта за то, что он избавляет меня от этой утомительной обязанности, и в тот же вечер оповестил об этом журналистов. Дня через два начальник опять меня вызвал:

– Милейший Горон, я обдумал и нахожу, что лучше оставить все по-старому. Продолжайте сами давать справки журналистам.

Иногда я положительно удивлялся ловкости, с которой репортеры выведывали от моих агентов все, что им требовалось.

В сущности, это объясняется совершенно просто. – Агент сыскной полиции в большинстве случаев человек очень честный, не способный изменить долгу ни за какие деньги, но в то же время он редко может устоять перед соблазном стаканчика вина, поднесенного репортером, а в особенности перед удовольствием увидеть на завтрашний день свое имя в газете, которую будет читать его жена.

Как только неосторожное слово агента наводит журналиста на след «крупного дела», в кафе Борро и «Розовых лаврах», где по преимуществу собираются репортеры, начинается распределение ролей. Одни, которые должны наблюдать за отъездом начальника сыскной полиции, становятся на набережных Орфевр или Орлож, другие занимают сторожевой пост перед зданием суда в ожидании судебного следователя.

Если бы полиция могла следить так же настойчиво за всеми убийцами, то ни один из них не ускользнул бы из ее рук.

Я убежден, что даже самый ловкий начальник сыскной полиции с трудом мог бы отделаться от репортеров. Однажды, чтобы от них ускользнуть, я вышел подземным ходом из здания суда, но, увы, на Дворцовом бульваре был встречен моими преследователями. Как только репортеры начинают свою облаву на шефа полиции, все фиакры по соседству приходят в движение, и, когда экипаж магистрата тронется с места, за ним следует длинная вереница фиакров… нечто вроде свадебного или похоронного кортежа… Вернее, это походит на свадьбу, потому что репортеры почти всегда веселы, только у начальника сыскной полиции бывает подчас мрачное лицо, точно на похоронах…

Помимо того, нынче все уличные мальчишки, все камло и привратники уже знают, что могут получить монету в сто су, если доставят первые в газету известие о важном преступлении, – и сколько раз, приехав в дом, где совершено убийство, я уже находил там, подле трупа, репортера с записной книжкой в руках.

В сущности, у начальника сыскной полиции слишком много дел, чтобы постоянно тратить время на борьбу с журналистами. Вместе с тем он нередко может с пользой их эксплуатировать.

Иногда при розысках в некоторых преступлениях, когда я имел сильное подозрение в отношении какого-нибудь субъекта, но не был еще окончательно уверен в его преступности, я старался не называть его имени, чтобы газеты не подали ему мысль бежать. Однако репортеры приходили и сами называли мне его. Тогда я изменял тактику и давал журналистам самые подробные сведения, чтобы посредством газетных оповещений повсюду были известны приметы предполагаемого преступника, и куда бы он ни скрылся, его везде могли задержать.

Что касается меня, то я редко имел поводы жаловаться на прессу за все восемь лет, пока я служил в сыскной полиции, зато часто она оказывала мне весьма существенные услуги.

Пресса имеет то важное преимущество, что может создавать известное настроение умов и заинтересовывать общественное мнение таким пустячным фактом, как, например, розыски Эйро.

Это пресса, рассылая ежедневно во все страны статейки в жанре Понсона дю Террайля, заинтересовала участью стряпчего с улицы Монмартр всех женщин Гаванны и Гонолулу! И только благодаря прессе теперь удается задерживать убийцу где-нибудь в дебрях Америки или Австралии.

Наконец, пресса имеет еще одно преимущество, которого не следует забывать. Ей свойственно подталкивать и разжигать дремлющую энергию. Благодаря ей шеф полиции как будто постоянно слышит за спиной ироническое эхо: «Поймает, не поймает»…

Конечно, если бы не было прессы, мы чувствовали бы себя гораздо спокойнее. Полиция могла бы вести все дела, как ей кажется удобнее, и начальник сыскной полиции не дрожал бы перед мыслью: если один из моих агентов сделает промах, завтра все газеты накинутся на меня.

Но пресса существует, ее могущество с каждым днем возрастает, и было бы немыслимо ее игнорировать. Итак, нужно стараться жить с ней в мире.

Глава 6

Сыскная полиция и ее персонал

Я мало-помалу начинал знакомиться с личным составом сыскной полиции и узнавать специальные качества главных агентов, которые в течение восьми лет были моими сотрудниками.

Главный инспектор Гальяр, прослуживший лет двадцать в полиции, был очень энергичным и умным агентом. Прежние начальники сыскной полиции, господа Клод и Масе, называли его своей правой рукой.

Его слабой струной были медицина и судебно-медицинская экспертиза. Действительно, однажды ему пришлось бороться с докторами-экспертами при весьма оригинальных условиях. Это случилось по поводу дела Миеля, когда из Сены был извлечен изрезанный на части труп Лебона. Доктора, делавшие вскрытие, объявили, что труп был разрезан колесом парохода. Три последовательных медицинских осмотра привели к тем же выводам. Однако Гальяр стоял на своем и утверждал, что в данном случае кроется преступление. Благодаря его настойчивости, был назначен четвертый медицинский осмотр, и на этот раз доктора нашли следы зубцов пилы. Спустя несколько дней Гальяр задержал Миеля.

Жом, которого впоследствии я назначил преемником Гальяра, когда тот вышел в отставку, также был типичным полицейским. Хитрый, ловкий, проницательный, он был всей душой предан своему делу. Незаменимый в тех случаях, когда нужно было арестовать какого-нибудь отчаянного головореза, он тем не менее совершенно не годился для исполнения деликатных миссий, например, его уже нельзя было послать в Сен-Жерменское предместье. Впрочем, для этой цели у меня имелся подходящий человек, по фамилии Принц, солидный и серьезный, всегда корректно одетый, он был из тех, которые повсюду сумеют держаться с достоинством.

Я упомяну еще о Росиньоле, добром весельчаке, славившемся своей поразительной отвагой. Он карабкался по крышам точно обезьяна и только пожимал плечами, когда субъект, которого он хотел арестовать, стрелял в него из револьвера. Упомяну также Судэ, который прославился своей поездкой по Европе в поисках Артона, и о Барбасте, который впоследствии заместил Жома в должности главного инспектора. Товарищи его не любили и немножко завидовали его успехам. Этот Барбаст отличался умением заставлять преступников сознаваться. Он ловил их детски наивным способом. Впрочем, это доказывает только, что преступники редко сохраняют полную ясность ума после совершения преступления.

– Послушайте, друг мой, – говорил Барбаст предполагаемому убийце, – я не понимаю, почему вы не хотите сознаться, что убили этого негодяя. Ведь он наделал всем столько неприятностей, что, право, хотя я и не злой человек, но я на вашем месте убил бы его.

– Не правда ли? – в большинстве случаев восклицал преступник, обрадованный тем, что ему давали новый мотив самозащиты.

Но Барбаст имел один крупный недостаток. В некоторых отношениях он походил на бессмертный тип Жовера, созданный Виктором Гюго. Он был проникнут твердой уверенностью в непогрешимости правосудия и власти, и на всякого, попавшего под надзор полиции, невольно, уже a priori, смотрел, как на негодяя. Вот почему я должен был постоянно с большой осмотрительностью относиться ко всем его рапортам.