Воинствующая олигархия США против всего мира и нас

Подвиг ленинградцев в кривом зеркале фальсификаторов. Фальсификаторы не обошли стороной и факт беспримерной стойкости гражданского населения в сопротивлении немецким захватчикам, стремясь переложить ответственность за потери среди мирного населения с гитлеровцев на… советское руководство. Особо излюбленным примером лицемерных воздыханий является героическая оборона Ленинграда, где население проявило не меньше героизма, чем обороняющие его солдаты. Наиболее объемистая западная книга, посвященная обороне Ленинграда, которая вышла в Англии в 1969 году под названием «Осада Ленинграда», принадлежит все тому же Г. Солсбери. Уже само название (не оборона, а осада) говорит явно за то, что он смотрит на событие исключительного исторического значения не со стороны обороняющихся ленинградцев, а с позиций осаждающих город захватчиков, что, конечно, он пытается всячески замаскировать, но это ему плохо удается. «Пользуясь приемом намеков и недоговоренностей, Солсбери пытается внушить читателям, что советское руководство якобы не уделяло должного внимания защите Ленинграда и даже готово было сдать город противнику», – пишет Г.К. Жуков. И далее: «…Причину больших потерь населения он видит не в жестокости фашистов, а опять же в ошибках и промахах советского руководства». Но то, что Солсбери говорит в форме намеков или иносказаний, рецензенты его книги в Англии и США высказывают уже откровенно. Так, Эдвард Кренкшоу в рецензии на книгу Солсбери считает осаду Ленинграда результатом «смеси преступного равнодушия и ожесточенной политической борьбы», но, разумеется, со стороны не германского, а советского руководства. Однако даже на Западе не все одобрили книгу Солсбери. Как раз такие известные историки как Э. Дж. П. Тейлор и не менее известный английский писатель Ч.П. Сноу оба обнаружили суть задачи Солсбери – сваливая ответственность на советское руководство, обелить фашистских захватчиков. Но, как пишет Жуков, «авторы подобных книг бессильны изменить неопровержимые факты истории. В величии подвига ленинградцев как в зеркале отразилось превосходство советской морали, мужество и стойкость советских людей, их преданность идеалам социализма, превосходство советского военного искусства над военным искусством гитлеровского вермахта. Без признания этой аксиомы невозможно ни понять, ни объяснить ход и исход Великой Отечественной войны Советского Союза в целом и отдельных ее битв, в частности, таких как борьба за Ленинград».

Антисоветски настроенные историки и журналисты едины в стремлении опорочить советское правительство, обвиняя его в гибели миллиона ленинградцев, не заботясь, однако, об основательности обвинений и даже противореча друг другу в их выборе: одни обвиняют советское руководство в том, что оно готово было сдать Ленинград и потому не подготовило город к обороне, другие, наоборот, обвиняют его в том, что, не желая сдать северную столицу, пожертвовали ее населением. Но оба эти утверждения одинаково ложны. Безопасность Ленинграда всегда беспокоила советское руководство, и, собственно, это и было основной причиной всей «финской кампании». И конечно, никто город не собирался сдавать ни в 1917 году (кроме разве что Керенского и белых генералов), ни в 1941, хотя вероятность захвата его противником учитывалась. Именно поэтому еще до подхода немецких войск к Ленинграду началась эвакуация его жителей (прежде всего детей) и наиболее уникальных ценностей, и она продолжалась на всем протяжении блокады в той мере, в какой это позволяли обстоятельства. Было намерение вывезти на восток даже памятник Петру I «Медный всадник», однако от этого отказались, будто бы вспомнив легенду времен Отечественной войны 1812 года. Тогда, в ожидании похода Наполеона на Петербург, тоже собирались вывезти этот памятник на Север, но по настоянию Александра I оставили в Петербурге. Царю приснился вещий сон: к нему на коне явился Петр Великий и, простирая руку над городом, сказал: «Пока я здесь, ноги врага не будет в моем городе!». И снова «Медный всадник» занял в своем городе пост № 1. Павел Антакольский в те дни призывал его:

Медный всадник над славной рекой,
Старый друг вдохновенья в России!
Встань на вахту с простертой рукой!
Ты России сулил непокой, –
Так победу опять принеси ей.

Легендами жил, легендой стал для нашего народа подвиг Ленинграда, его Дорога жизни, пуск первого трамвая весной 1942 года. Немцев, осаждавших тесным кольцом Ленинград и в стереотрубы наблюдавших за его жизнью и, как им казалось, умиранием, поразил и даже потряс этот, казалось бы, обыденный факт. Увидев в вечернем небе Ленинграда какие-то вспышки, командующий спросил с изумлением – что это такое? Они пустили трамвай – ответили ему, и генерала чуть не хватил удар; теперь стало ясно – города им не взять!

Первоначально группе армий «Север», которыми командовал фельдмаршал фон Лееб, была поставлена задача – взять Ленинград, основную часть жителей уничтожить, оставшихся в живых депортировать, а город сравнять с землей. Такая директива дана была Гитлером еще в июле 1941 года, но, столкнувшись с непреодолимым сопротивлением ленинградцев, Гитлер приказал окружить город, никого из него не выпускать и, лишив снабжения, уморить голодом. Вот как записано это распоряжение «фюрера» в дневнике верховного командования вермахта от 25 мая 1942 года: «Ввиду того, что 2,5 миллиона жителей Ленинграда могут быть эвакуированы в течение примерно 10 недель, фюрер приказал подавлять эту эвакуацию всеми средствами, чтобы не допустить улучшения продовольственного положения в городе…» (Г. Пикар. Застольные беседы Гитлера. Смоленск, 1993. Примечания, с. 305). А несколько ранее в «Волчьем логове» под Винницей Гитлер спокойно рассуждал за обедом о людоедстве в Ленинграде, где «теперь умирает примерно 15 тысяч человек» (там же). Когда же ему сообщили, что некоторое количество ленинградцев все же смогли по Ладоге эвакуироваться, он пришел в ярость и приказал своим люфтваффе уничтожать там с воздуха любые виды транспорта. И его славные асы, пытаясь оправдать доверие фюрера, гонялись за каждой лодкой и баржей. Что ж, тому поколению еще и раньше приходилось слышать о подобных всплесках арийской культуры: расстреливать беженцев с воздуха фашистские стервятники учились еще в Испании, и тогда уже в наши школьные учебники вошли стихи поэта-очевидца:

Сожженный автобус, убитые дети,
валяются куклы в пыли…
Так встречены были культурой арийской
дети испанской земли…

Не приходится сомневаться в том, что Россию и ее народ ждала та же участь, что Гитлер «предначертал» Ленинграду. Об этом достаточно подробно и очень живописно поведал он своим сотрапезникам в ежедневных застольях в бункерах его Ставок в «Волчьем логове» и «Волке-оборотне». Эти мрачные наименования, как и партийная кличка Гитлера «Волк», должны были устрашить сперва немецкий народ, а потом уже и весь мир. Но не так черт страшен, как его малюют. Мир честных и смелых людей не испугался, не испугался волка-оборотня и русский народ, и потому его бредовые идеи остались примером вырождения европейской, да и вообще человеческой культуры в одной «отдельно взятой стране». Парадоксом здесь является то, что деградация культуры предрекалась и даже констатировалась для всей Европы соотечественником Гитлера, его теоретическим наставником Шпенглером в нашумевшей книге «Закат Европы». Правда, Шпенглер скоро понял, что его пророчества сбываются наиболее выпукло в его отечестве, и именно в форме национал-социализма, и потому от Гитлера политически отстранился. Несмотря на это, Гитлер вовсю использовал критику Шпенглера европейской, буржуазно-капиталистической, техницистской цивилизации в своих пропагандистских пассажах, хотя сам был порождением этой разложившейся культуры. Шпенглер в отношении «заката» Европы был, конечно, прав: ведь появление фашизма в недавно побежденной, ограбленной и униженной алчными колониальными державами стране было результатом европейской политической «культуры». То, что унижение и ограбление достаточно воинственного и политически активного народа в центре Европы добром не кончится, было ясно еще в двадцатых годах даже таким и не очень-то дальновидным, но известным политикам как Керенский, называвший Версальский договор хищническим и несправедливым. Потом же, когда, воспользовавшись ущемленным самолюбием немцев, Гитлер захватил власть и открыто потребовал вернуть Германии утраченное, хищники сами поджали хвост и залебезили перед ним, всячески подталкивая экспансию нацизма на Восток. Правда, первой жертвой фашизма стала республиканская Испания. Все честные люди встали на ее защиту, но тут вдруг деятели «демократических» стран, еще недавно занимавшиеся дележом чужих стран и целых континентов, встали в позу защитников международного права и принципа невмешательства, т. е., как тот Пилат, умыли руки.

Но напрасно: кровь детей Гернеке, а позже и Ковентри – на их руках, и никакой демагогией им в веках ее не смыть. Английской разведке, сумевшей расшифровать код немцев с помощью особой машины (это была заслуга будущего создателя информатики К. Шеннона), был известен день массированной бомбардировки Ковентри. Но, дабы не вызвать подозрения немецких служб относительно того, что их шифр раскрыт, британские власти ничего не предприняли ни в отношении усиления противовоздушной обороны города, ни для предупреждения его жителей и их эвакуации. Ради того, чтобы немцы не изменили код, хотя вероятность этого была лишь предположительной, они обрекли на смерть собственных сограждан, тысячи женщин, детей и стариков. И после этого эти ханжи и лицемеры кого-то поучают и морализируют! И, господа, вы напрасно будете становиться в позу оскорбленной невинности, если вам скажут, что капли крови детей Ленинграда есть и на ваших руках. Может быть, вы-то и запамятовали: много крови пролито, всю не упомнишь, а мы помним, потому что это – наша кровь.

Ленинград душил голодом не один маршал Лееб, но и другой, с Карельского перешейка, ваш выкормыш с семнадцатого года, бывший царский полковник, в сороковых уже «маршал» – Маннергейм. Он воевал теперь на стороне Германии, под Ленинградом, блокировал с севера Ладожское озеро, нападая на суда нашей Ладожской флотилии, помогая люфтваффе топить ленинградских детей и стариков. А что же вы? А вы сугубо из антисоветских соображений, предавая и нас, и собственных солдат, поддерживали (почти до конца войны) с Финляндией дипломатические и торговые отношения, укрепляя тем самым нашего врага. И именно ваш протеже Маннергейм, как уже отмечалось выше, поддержал кровожадные замыслы Гитлера в отношении Ленинграда, заявив ему, что Финляндия не заинтересована в существовании у ее границ этого города. Так что, высокородные джентльмены, в море крови, пролитой фашистскими изуверами, имеются и ваши ручейки. Не потому ли вы так упорно замалчиваете преступление немцев против Ленинграда, сваливая вину с преступников на жертву? Кстати, наша «нерешительность» в отношении необходимости окончательном сокрушения финского милитаризма (она нам дорого обошлась) в значительной мере объяснялась «субъективным фактором». Им было то, что жена Рузвельта была финкой, имеющей в Финляндии родственников. Она, естественно, влияла на мужа, и тот всячески поддерживал финнов, так что США объявили им войну только в 44-м году, когда поражение Гитлера и его союзников стало очевидным. Между тем, даже Англия сделала это в конце 41-го года. Да и сам факт непризнания США вхождения Прибалтийских республик в состав СССР, где была «чухонская» Эстония, также в немалой степени объяснялся этим «субъективным» фактором.

Наглая фальсификация истории войны (и не только войны) в политических интересах очевидна, но есть и другая, тоже очень важная причина искажения правды – непонимание сути происходящих событий из-за различия шкалы ценностей, различия самих этих ценностей, иного понимания целей и характера войны. Для нас война была не на жизнь, а на смерть, вопрос стоял о выживании России и связанных с ней наций, сохранения их государственности, возможности достойного существования. Поразительно, но факт: значительная часть нынешнего поколения нашей молодежи (но не только молодежи) не понимает причин ожесточенного сопротивления нашего народа немецким оккупантам. В печати даже возник эдакий невинный спор между мэтрами журналистики по поводу того, надо ли было нам выигрывать Вторую мировую войну или лучше было сразу сдаться. Так, М. Соколов в журнале «Октябрь» (№ 4 за 1992 г.) очень витиевато, но все же достаточно определенно утверждает, что полезнее было сдаться, поскольку, дескать, Вторую мировую мы выиграли, зато третью, теперь уже американцам и все тем же немцам, проиграли, так что зря тогда суетились. Проиграли – и слава богу. Раньше бы надо. Другой журналист и писатель Л. Аннинский его эдак нежно журит в том же журнале (№ 7 за тот же год): «Максим, ты не прав!». Аннинский отвечает приятелю, восхищаясь ловкостью его словесной эквилибристики, призванной прикрыть политическую непристойность. «Я искренне улыбнулся остроумию этого соколовского хода, как и остроумию всей конструкции. Обычно об этом говорят проще (в основном молодые люди говорят, войны не помнящие): какого черта мы взяли Берлин? Надо было сдаться, и жили бы сейчас как в Западной Германии!» Аннинского, в свою очередь столь же ласково журит другой их коллега И. Фрадкин, дескать, тот не совсем правильно понял Соколова, но признает, что им правильно услышан «голос улицы».

Что же нас ждало, если бы мы сдались. Конечно, голос уличной шпаны, как и шпаны журналистской, – еще не глас народа, но возникает вопрос, кто внушил «улице» эти мысли? Но тут уже не мешало бы господам журналистам вспомнить классику: «Чем кумушек считать трудиться…». Ведь сам Фрадкин (младший), казалось бы, делая полезное дело – участвуя в издании на русском языке «Застольных разговоров Гитлера», где из первых рук мы получаем вполне определенный ответ на вопрос «Что было бы, если бы мы сдались?» – предпослал книге Генри Пикара, записавшего разговоры своего обожаемого фюрера, статью со столь антисоветской злобой, отождествляя Гитлера со Сталиным, советский строй с нацистским режимом, что вопрос о том, где источник «голосов улицы», становится совершенно понятен. Он – результат антисоветской и антикоммунистической истерии, развязанной самими партократами, которые билетом члена компартии скрывали подлое нутро, и продажными журналистами, вчера еще певшими режиму этих хамелеонов «Алилуйя». Действительно, если советский строй был настолько мерзостен, что его можно сравнить разве что с фашистским режимом, то за что же воевали? Ведь наш народ не забыл, а если забыл, то ему стоит напомнить, что идею о том, что было бы лучше, если бы в той войне немцы победили, высказал также отнюдь не юнец какой-нибудь, а сам отец русской демократии, особа, приближенная и к Хрущеву, и к Брежневу, – родной отец водородной бомбы, академик Сахаров. Неужто он не знал, чем грозила нам победа гитлеровской Германии? Конечно, знал. Но, видимо, нереализованные политические амбиции и полемическая запальчивость не всегда находятся в согласии со здравым смыслом и элементарной совестью.

Впрочем, застольные разговоры Гитлера, опубликованные в Германии еще в 1951 году, все ставят на свои места, дают ответы на вопросы, которые западным политикам и нашим «демократам» кажутся неразрешимыми, и потому они делают вид, что их нет. Например, почему Гитлер, не сокрушив окончательно ни Францию, ни Англию, двинулся на восток? Почему русских он упорно считал не арийцами, хотя с какой стороны ни брать их происхождение (славянское или кельтское), русские являются арийцами. Почему такие различные во всех отношениях люди как Гитлер и Черчилль, поносившие друг друга последними словами, одинаково восхваляли Сталина и даже называли его гением? Почему в 1916 году русский солдат отказался воевать за Россию царскую и за Россию «демократическую», а за Россию Сталина готов был живот положить?

На эти и многие другие вопросы Гитлер отвечает сам, и ему в данном случае можно верить, поскольку он здесь, в своем кругу был достаточно откровенен, и его рассуждения не предназначались для оглашения. Так что же уготовил этот ариец с примесью семитской крови нам – «недочеловекам»? Исходные принципы политики «тысячелетнего рейха» по отношению к побежденной России Гитлер на совещании 6 июля 1941 года в «Волчьем логове» определил так: «…Этот гигантский пирог необходимо разделить наиболее сподручным образом для того, чтобы мы могли, во-первых, им владеть, во-вторых, им управлять, в-третьих, его эксплуатировать». В дальнейших беседах со своими сотрапезниками фюрер постепенно уточнял детали, конкретизировал принципы «эксплуатации». Для управления «оказавшимся под нашей властью целым континентом необходимы надсмотрщики со специфическими для восточных областей качествами». Будет выведена новая порода людей, истинных повелителей по своей натуре, которых, конечно же, никак нельзя будет задействовать на Западе: «вице-королей», которые будут «свободно обращаться с пистолетом» (Застольные разговоры… с. 28–29).

Весь европейский Восток от Польши до Урала по «перспективным» планам Гитлера должен быть онемечен, по возможности путем заселения этих земель немцами. На неудобных болотистых местах русского Севера останутся местные жители, но они должны забыть свой язык, свою культуру настолько, чтобы только понимать немецкую речь и прочитать на немецком языке приказы гаулейтеров, начальников округов. Гиммлер в «меморандуме» так определил характер обращения с «инородцами» на Востоке: «Для не немецкого населения Востока не должно быть выше, чем четырехклассная народная школа. В этой народной школе должны учить лишь простому счету до пятисот, написанию своего имени и тому, что господь бог требует слушаться немцев… Никаких других школ на Востоке не должно быть» (там же, с. 98). «Самое лучшее было бы, – разглагольствует фюрер позже в бункере, – если бы люди освоили там язык жестов. По радио для общины передавали бы то, что ей полезно: музыку в неограниченном количестве. Только к умственной работе их приучать не следует. Никаких печатных изданий. Кто-нибудь видел, чтобы европейская культура там дала достойные плоды? Возник духовный анархизм!» (там же, с. 96).

Чтобы ликвидировать двуязычие, т. е. полностью онемечить население восточных провинций рейха, Гитлер предлагает поучиться этому у своих соседей – французов. «Тут можно многому научиться на примере того, как действовали французы в Эльзасе. Невзирая на страдания живших там людей, они жестоко истребили все следы германского влияния и принялись планомерно заселять эти земли французами и насаждать здесь французскую культуру. Если действовать так же, беспощадно покончить с двуязычием и, переселив представителей тех народностей, которые не могут быть онемечены…. то, благодаря такому радикальному шагу, все станет на свои места». А куда же «переселить» эти бестолковые народности, если вся Восточная Европа вплоть до Урала будет заселена немцами и «фольксдойчами», т. е. онемеченными инородцами? Только в могилу или крематорий, что прямо и говорится в плане «Ост», рассуждениях Гиммлера и самого Гитлера.

Конечно, в колониальной политике преуспели не только французы, есть чему поучиться и у англичан, опытных колонизаторов. «Когда заходит речь об открытии школ для местного населения, никогда не следует забывать, что на занятых нашими войсками восточных землях следует применять те же методы, которые англичане применяли в своих колониях… Ибо в нашу задачу не входит улучшать жизнь местного населения» (там же, с. 453–454). Какое уж тут улучшение жизни, если задача стоит в том, чтобы способствовать вырождению и вымиранию «инородцев».

«Мы заинтересованы в том, чтобы эти русские или так называемые украинцы не слишком сильно размножались: ведь мы намерены добиться того, чтобы в один прекрасный день все эти считавшиеся ранее русскими земли были полностью заселены немцами». С этой целью, во-первых, поощрять употребление противозачаточных средств (тех, кто будет этому препятствовать, Гитлер обещал самолично расстреливать); лишить всякой медицинской помощи, особенно «диспансеризации по немецкому образцу» и какой-либо «вакцинации местных жителей» (чума на их голову); в-третьих, пусть дохнут с голоду, и нужно поощрять тех немецких руководителей, которые не стесняются «забрать последнюю корову» (там же, с. 261 и др.).

И, конечно же, самое радикальное средство вырождения русской нации – водка. Никакой государственной монополии, никаких преград к ее употреблению, только поощряющая реклама и дешевизна любого зелья. Освобожденный зеленый змий сделает с народом то, что не смогли бы тысячи душегубок. Здесь Гитлер за полную свободу для восточных инородцев – пусть разлагаются в условиях внутренней анархии, потому что противоположное – организация и порядок – сила и мощь нации. Гитлер высоко ценит поразительный эффект дисциплины и порядка в советской России, позволившей ей в кратчайший срок создать величайшую экономическую и военную мощь и при этом скрыть это от немецких дипломатов и генералов. Здесь Гитлер сравнивает Сталина с Карлом Великим, сплотившим в свое время немецкий народ. «Сталин тоже сделал для себя вывод, что русским для их сплочения нужна строгая дисциплина и сильное государство, если хочешь обеспечить прочный политический фундамент борьбы за выживание, которую ведут все объединенные в СССР народы, и помочь отдельному человеку добиться того, чего ему не дано добиться собственными силами, например, получить медицинскую помощь». И отсюда Гитлер делает вот какой вывод по поводу политики в отношении покоренной им России: «И поэтому, властвуя над покоренными нами на восточных землях рейха народами, нужно руководствоваться одним основным принципом, а именно: предоставить простор тем, кто желает пользоваться индивидуальной свободой, избегать любых форм государственного контроля и тем самым сделать все, чтобы эти народы находились на как можно более низком уровне культурного развития».

Браво, Адольф! Ты на полвека опередил идею тех партократов России, которые скромно именуют себя демократами и, скрывая плагиат, делают все, как ты предписал когда-то для нас, но не смог сам реализовать свои идеи. Этому тогда помешал наш народ, не желавший быть «на более низком уровне культурного развития». И недаром бывший известный диссидент-антисоветчик Владимир Максимов, обнаружив, куда они клонят Россию, назвал их демофашистами. Воистину, они наследники Гитлера. Но – увы. И здесь парадокс: Гитлер методами дезорганизации намеревался сокрушить чужую нацию в интересах, как он полагал, своего народа, а они его методами пытаются добиться самоистребления своего в интересах гегемонистских устремлений нынешних провозвестников нового мирового порядка, идущих опять под сенью орла – белоголового сипа-стервятника Америки и ее звёздно-каторжанского флага.

Очерк 3. Различие ценностей Запада и России

Почему же все-таки дранг нах Остен, а не дранг ин Вест? Почему, не сокрушив Англию, главного своего соперника за господство в Европе, Гитлер ринулся на Советский Союз? Это многим, в том числе и Сталину, было непонятно тогда, как непонятно некоторым и сейчас. Казалось бы, совершенная нелогичность поведения германского руководства приводила всех в недоумение. Это недоумение стало даже более сильным ныне, когда стало известно, что Гитлер, а уж тем более его генералы, не были психически больными людьми, как это многие предполагали ранее. Они, конечно, были фанатами своей идеи (хотя и не все), но это они и сами понимали и гордились своим фанатизмом как самым ценным качеством сильной личности. К тому же фанатизм был присущ не только гитлеровцам, но и их противникам, например, тому же Черчиллю, фанатичному приверженцу идеи могущества Британской империи, ее целостности и незыблемости. Однако ответ очень прост и заключается в том, что Гитлер и не собирался окончательно сокрушать ни Францию, ни Англию, но хотел лишь, наказав их за Версальское унижение Германии и установив в Европе свое главенство, поладить с ними. Конечно, при этом предполагалось, что при сохранении государственности и даже могущества страны Западной Европы, а также и некоторые страны Восточной Европы (кроме Чехии и Польши, которые как политические субъекты будут ликвидированы) должны изменить свои границы в пользу «германского ядра Европы».

Франция, например, должна вернуть Германии Эльзас и Лотарингию, а также захваченные в восемнадцатом году колонии и признать ее влияние или даже колониальные интересы на Ближнем Востоке (кладовой нефти). О большем в то время Гитлер не помышлял, и потому странным является повсеместное приписывание ему стремления к мировому господству. Конечно, такая мечта у Гитлера была, и иногда она прорывалась при разговорах в тесном кругу соучастников и даже в печати «местного значения», для обывателя, но даже и самые фанатичные приверженцы нового мирового порядка понимали, что в предвидимом будущем Германия не в состоянии его установить. К этому было много непреодолимых препятствий, которые Гитлером вполне осознавались. Прежде всего, неизбежно было поделить мир с участниками «оси»: Италии – Египет и часть французских и английских колоний в Африке, Японии – Дальний Восток, Юго-Восточную Азию. Индии, как предполагал Гитлер, Англия должна предоставить независимость. В остальном все владения Франции и Англии будут сохранены. Гитлер был уверен, что после того, как Англия получит «взбучку», ее лидеры уразумеют свой интерес и присоединятся к Германии как гаранту… сохранения Британской империи. «…Конец войны, – говорил он ровно через месяц после нападения на Советский Союз, – положит начало прочной дружбе с Англией. Мы будем жить с ними в мире. Предпосылка – нокаут, который англичанин должен получить от того, кого он должен уважать: необходимо искупить позор 1918 года». Далее Гитлер пространно рассуждает об упадке английской культуры, но под конец заявляет: «И все же это тот народ, с которым мы можем заключить союз» (Застольные разговоры…, с. 27).

От Англии, по его заявлению, Гитлеру ничего не нужно, кроме отказа ее от главенства на европейском континенте, где отныне доминировать должна Германия. Поэтому в апреле 1942 года он говорит, что «был бы рад, если бы в этой войне с большевизмом на его стороне сражались английские флот и авиация. Но ход истории, – философически рассуждает далее Гитлер, – неотвратим, и ситуация неизбежно сложится так, что проблема сосуществования кровнородственных народов будет решена в борьбе: сильнейший будет верховодить слабейшим, дуализм недопустим» (там же, с. 166). Он высмеивает тех английских политиков, которые недооценивают силу германского рейха и «настолько косны и тупы», что смели ему перед войной заявить, что в случае, если она начнется, Германия станет доминионом Великобритании. «Единственным англичанином, действительно разбиравшемся в современной политической ситуации, был герцог Виндзорский, который хотел пойти навстречу нашим требованиям о возврате колоний…» – заявил Гитлер в мае 1942 года. Эти «косные и тупые» нынешние английские политики не заметили, что «ситуация изменилась, и на периферии их империи объявились новые грозные противники – Россия, Япония и США», и вместо того, чтобы «попытаться достигнуть соглашения с Германией, стали искать дружбы с США» (там же, с. 282–283).

Именно США Гитлер рассматривает как наиболее опасного противника и Германии, и Британской империи, поскольку они сильны экономически, имеют большой флот и малоуязвимы на своем континенте. Правда, для фюрера утешительно, что Соединенные Штаты никогда не обладали высокой моралью, а управление этой огромной империей евреями сказывается на ней губительно. К тому же «Рузвельт… действует так подло и мерзко, что сразу видно: это не здравомыслящий человек, а явный безумец». И, хотя все это должно помешать США «выиграть борьбу за новый мировой порядок», но проблема для Германии и Англии остается, и поэтому «я рад за немецкий народ, который однажды увидит, как Англия и Германия плечом к плечу выступят против Америки» (там же, с. 38).

Против США должна, по Гитлеру, объединиться как крепость вся Европа (что сейчас и происходит). Гитлер говорит о создании единой Европы «во имя образования великого содружества», как о своем «вкладе в историю». Поскольку ожидать, что сплочение Европы произойдет в результате стремления «множества государственных деятелей» к единству – невозможно, то «оно будет осуществлено исключительно силой оружия» (там же, с. 388). Собственно, война на Западе для него только и имеет подобную цель, а вовсе не как средство уничтожить соседние «кровнородственные» страны. Европа должна во всеоружии и как неприступная крепость встретить неизбежную в будущем «войну континентов». Во имя единства Европы и союза с Англией Гитлер готов был отказаться даже от колоний, он об этом прямо и говорит: «Я хотел прийти к соглашению с Англией на основе того, что колонии нам не нужны», поскольку связь Германии, к примеру, с африканскими колониями трудно осуществить (там же, с. 467). Поэтому он клеймит и всячески поносит нынешних руководителей Англии, особенно такую «слабовольную скотину как Черчилль, который полдня пьянствует… и вот-вот впадет в маразм», за то, что они не понимают истинной пользы своей страны и, связавшись с еврейским руководством Америки и России, погубят империю. «Англичанин из… упрямства объявил войну Германии, чтобы окончательно потерять свои позиции в мире» (там же, с. 209).

Для Франции, частично оккупированной, но сохранившей государственность (коллаборационистское правительство в Виши все же обладало определенной независимостью и даже сохранило дипломатические отношения с некоторыми странами, воюющими с Германией, например, с США), Гитлер тоже видел свои перспективы, если она выступит на его стороне. «…Ей (Франции) не придется уговаривать нас вернуть находящиеся в наших руках позиции на Ла-Манше…» (там же, с. 284). Изменения же ее границ, несправедливо возникшие по Версальскому договору, Франция компенсирует «за счет новых земель в Центральной Африке» (там же). В противном случае Гитлер предрекает Франции потерю всех территорий (Мадагаскара, Мартиники, Индокитая, африканских колоний), которые заберут у нее США и Англия. Так уже, казалось бы, побежденную Францию Гитлер уговаривает присоединиться к Германии, а не «сидеть на двух стульях», рискуя оказаться на полу.

В свете всех этих рассуждений Гитлера перестают быть «загадочными» его заявления о нежелании войны на Западе и поведении немецких войск уже во время войны, в частности, его «стоп-приказ», остановивший, казалось бы, неудержимое наступление танковых частей Вермахта на британские и французские войска под Дюнкерком. Он позволил англичанам полностью эвакуировать свой «экспедиционный корпус» (более 150 тысяч солдат). После войны немецкие генералы прямо говорили, что Гитлер «стоп-приказом» хотел умиротворить англичан, показав им, что не намерен воевать с ними всерьез. Правда, некоторые историки объясняют остановку наступления немцев под Дюнкерком какими-то опасениями Гитлера за свои войска, но это объяснение смехотворно: английский корпус и беспорядочно отступавшие французские войска были полностью деморализованы, находились в паническом состоянии и к обороне неспособны. Да и сам Гитлер не оставлял сомнений на этот счет: «Само собой разумеется, что наши закаленные в боях дивизии без труда справились бы с английскими сухопутными силами» (там же, с. 38). Невысокого мнения был Гитлер и об американской армии, считая, что, «окажись она на нашем месте, никогда не смогла бы вынести тяжкие испытания русской зимы 1941-1942 года» (там же, с. 283).

Странным кажется многим также «неожиданное» заявление Гитлера в октябре 1939 года, когда Польша была повержена, с Россией у Германии был договор о ненападении, и поэтому она могла передислоцировать свои войска на запад и «больно» ударить по своим строптивым соседям, объявившим ей войну: Гитлер предлагал Западу мир, созыв конференции для улаживания спорных вопросов. Англия и Франция приглашение к миру не приняли: французы надеялись со своей стодивизионной армией отсидеться за неприступной, как им казалось, линией Мажино, англичане – за Ла-Маншем, прикрытом мощным военно-морским флотом.

Некоторые считают предложение Гитлера о мире демагогическим, поскольку, дескать, он уже назначил день вторжения во Францию (12 ноября), был готов план вторжения в Англию («Морской лев»), и, несмотря на миролюбивые заявления, подготовка к войне шла полным ходом. Но хорошенький бросок через Ла-Манш, который откладывался 14 раз, так и не был реализован. И странно было бы, если, не получив положительного ответа на предложение мира, немцы перестали бы укреплять свою армию. Даже в своем «завещании» Гитлер сетует на то, что западные страны первые начали войну и не приняли его мирных предложений, когда войну еще можно было остановить. Значительное лицо в немецкой военной иерархии, бывший некоторое время начальником Генерального штаба Гудериан в своих мемуарах неоднократно подчеркивает, что на Западе Гитлер воевать не собирался, а Вермахт готовил для войны на Востоке. Операция же вторжения в Англию «Морской лев» была не больше, чем отвлекающий маневр для усыпления бдительности советского руководства. Вот что он пишет: «…Оставшиеся во Франции части занимались подготовкой к операции «Морской лев». С самого начала предстоящую операцию никто не воспринимал всерьез…. Слабость авиации и флота (оставшихся во Франции) служила, на мой взгляд, лучшим подтверждением того, что Германия не собиралась воевать со странами Запада и не готовилась к подобной войне».

Гитлер и его сподручные (особенно Геббельс) – непревзойденные провокаторы и демагоги; воевать на Западе они все же искренне не хотели, не входило это в их стратегические планы, уж по крайней мере на ближайшие годы. В их планы входил разгром России, и только потому, что они опасались удара в спину из-за линии Мажино ста дивизий французской армии и расширения английского вмешательства на континенте, немцы после долгих колебаний решились нейтрализовать Францию и Англию военным путем. Причем нужно прямо сказать, что главную скрипку в принятии такого решения играл не Гитлер, а его генералы, которым не терпелось наказать своих давних военных противников, опозоривших их в восемнадцатом году. России же они боялись, памятуя заповедь Бисмарка и печальную участь Наполеона. Причем, они же (адмирал Редер) настояли на расширении фронта войны, включив туда Данию и Норвегию, где должны были разместиться базы для подводной войны против Англии.

Но каковы же причины «странной войны», дюнкеркского позора, когда немецкие генералы с усмешкой смотрели, как английские томми поспешно грузятся на свои суда и любые подручные средства, дав им возможность буквально «смыться» на свой остров, сохранения государственности капитулировавшей Франции, сдачи без боя немецких частей на Западе при яростном сопротивлении на Востоке, чем возмущался даже сам Гитлер, и т. д.? Ответа на эти вопросы нельзя дать, если не учитывать психологические особенности восприятия войны вообще и войны между соседями в частности народами западных стран и их военной касты, без знания традиций и «этики» военных столкновений между действительно «кровнородственными» народами и землями.

На Западе редко военный конфликт означал противостояние насмерть, а, как правило, был лишь проявлением вздорности правителей, их кичливости, желания показать себя; в них не решалась судьба того или иного народа или страны – это были просто «семейные» разборки. После победы или поражения можно было сесть с противником за стол и отпраздновать событие, выслушать насмешки победителей, чтобы потом им отплатить тем же. Даже Петр I после победы над шведами под Полтавой, явно желая потрафить западным традициям и, конечно, на радостях, не только усадил за праздничный стол пленных шведских генералов, но и пил за здоровье «учителей своих».

Впрочем, и в эту войну Борису Полевому, тогда военному корреспонденту «Правды», после окончания Сталинградской битвы удалось присутствовать на «смешной», как он выразился, генеральской вечеринке, где за столом были немецкие пленные генералы. Один из них даже вызвал всеобщие аплодисменты, попытавшись после основательного подпития спеть на русском языке «Шумел, горел пожар московский» с раскаянными словами Наполеона:

– Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держа в руках.

Об этом событии газеты не писали, а участникам сей странной вечеринки был хороший нагоняй из Москвы. Ни царская, ни советская Россия Женевской конвенции о военнопленных не подписывала, потому что по российским законам сдача военнослужащего при оружии, способного защищаться, считалась военным преступлением. Наказание за него – тюрьма или даже высшая мера наказания – расстрел. Суровость этого закона, как в прошлые века, так и сейчас определялась наличием у России множества жестоких врагов и постоянной угрозой ее порабощения. Одним из примеров жестокости советского правительства и самого Сталина обычно признается то, что после войны многие вернувшиеся из плена солдаты и командиры оказались в лагерях, что, конечно, рассматривается как беззаконие. Однако отношении каждого из них лично было проведено расследование с выяснением условий пленения – сам ли ты сдался, будучи способным защищаться, или тебя сдал старший военачальник, который в этом случае вообще по закону подлежит расстрелу. Война для нас не игра в бирюльки. И, вступая в ряды Красной Армии, боец принимал присягу и клялся защищать Родину не щадя своей крови и самой жизни. Если же он по трусости, наущению посторонних лиц или собственному злонамерению бросил оружие и сдался в плен, то ему вполне законно грозит наказание, а не соболезнование и посылочки с печеньем. Не подписав Женевской конвенции, Россия-СССР ее положения, однако, строго соблюдала, хотя в некоторых случаях и верховное командование, и отдельные командиры, исходя из поведения вражеских солдат, пленных не брали. Так было под Москвой, когда Сталин, узнав о казни Зои Космодемьянской, приказал солдат и офицеров полка, совершивших расправу, в плен не брать. Борис Полевой описывает по рассказу молодого кавалериста эпизод боев за Молдавию в 1944 году. Ограбленный румынскими оккупантами молдавский народ встречал нашу армию восторженно, а румынам это, естественно, не нравилось. «Когда наш полк Днестр форсировал, – рассказывает кавалерист, – они ведь что сделали? Еще бой идет, а он нас с высотки из артиллерии шпарит, а у нас артиллерия еще на переправе, откликнуться нечем.… А бессарабцы к нам навстречу идут к берегу – бабы, ребятишки, старики, а впереди поп с ихними божьими знаменами. На высотке видят, что это мирные, но им досадно, что нас так встречают, вот и жахнули по ним картечью. Что было… Наш эскадронный не стерпел, кровь у него загорелась, шашку вырвал, на стремена встал. «Эскадрон, к бою! За убитых, – кричит, – за баб, ребят малых!» По лощине обошли их с тыла. Хотя они руки подняли, но мы их всех изрубили в капусту…» (там же).

Военные сражения для военной знати были лишь большими рыцарскими турнирами, а сами сражения – грандиозными спектаклями, разыгранными по давно установленным сценариям, имеющим святость ритуалов. Расписано было, когда кричать ура, когда и каким образом сдаваться, какие слова при этом произносить, какие знаки покорности представить победителю. Дни боев считались праздничными, и по их случаю одевались в самые великолепные костюмы. Даже в эту невиданную по своей жестокости войну отцы некоторых, особенно провинциальных городов дискутировали по вопросу о форме сдачи города: сколько гудков сирены дать, нужно ли выносить ключи города и т. д. Кроме того, каждый дом в городе или селе вполне индивидуально сообщал победителю о своей сдаче. Наши солдаты на первых порах были поражены тем, что на каждом доме города, куда они вступали, висел белый флаг; российским гражданам не могло такое присниться даже в дурном сне. Разная шкала ценностей, различие самих ценностей.

Золото! Его роковая роль известна с древнейших времен: брат убивал брата; дети стреляли родителей; молодые женщины продавались старикам; друг доносил на друга. И по следам золота – кровь, кровь, кровь.… Эта роковая роль золота в современном «цивилизованном» мире не только не исчезла, но и многократно возросла: убьют за маленький браслет или золотую цепочку. В менталитете современного гангстерского Запада это в порядке вещей. Ну а немецкий солдат Второй мировой войны – вообще законченный мародер. Под Калинином сдался в плен эсесовец, эдакая белобрысая детина, белокурая бестия двадцати лет: под черным кителем подвешены мешочки, набитые кольцами, коронками, сережками, купюрами разного достоинства и разных европейских стран, откуда он попал сюда совсем недавно со своей дивизией. Мародер в страхе дрожит, падает на колени, просит не расстреливать. Переводчица не может на него смотреть, отворачивается, незаметно плюет от гадливости, шепчет: «Выродок!».

И как полная антитеза этой белокурой бестии, здесь же недалеко трое советских людей, умирающих от голода, полузамерзших, найдены разведчиками в овраге. У них тяжелая ноша – мешок с драгоценностями Рижского банка. Они несут его уже три месяца по оккупированной земле, ползут через фронт, чтобы вернуть стране ее достояние. Они молоды, совсем молоды – эти простые советские люди: девчушка, паренек в железнодорожной форме и подросток. С них никто не брал расписки, а просто передал с рук на руки умерший по пути кассир банка, которому тоже кто-то передал без описи эти богатства, поскольку банк был уже эвакуирован. И первой просьбой умирающих от голода было не «хлеба», а «где здесь поблизости государственный банк?» И это не единичный факт. В Наркомфин СССР всю войну, и особенно в ее первые месяцы, поступали посылки с драгоценностями от анонимных лиц. Значит люди не славы ради, а из сугубо патриотических чувств отдавали родине свои богатства, может быть, даже ранее добытые незаконным путем, а теперь вот, когда отечество в опасности, они бескорыстно его возвращают, поднявшись (очень высоко) над своим эгоизмом.

Солженицын нагло врал, что наше население уходило караванами за отступающими немцами, «как за отечественными». А вот что рассказывает Борис Полевой о времени освобождения города Великие Луки. Люди бежали из города по льду реки навстречу Красной Армии, рискуя жизнью, поскольку оккупанты расстреливали всех бегущих из пулеметов, минометов и артиллерийских орудий. К командиру полка из города сквозь линию огня проползли двое мальчишек. Они рассказали артиллеристам, где расположены огневые точки немцев, их штаб и сосредоточение военной техники, представив «карту», нарисованную на страницах ученической тетради. Полевой далее рассказывает о «происшествии», от которого, по его словам, у него самого навернулись слезы: в только что освобожденном городе у штаба полка девушка с плачем кинулась на шею часовому, который отстранялся, говоря: «Нельзя, нельзя – я на посту!». Но девушка не обращала на это внимания, терлась щекой о колючее сукно солдатской шинели, целовала её, причитая: «Пришли, все-таки пришли, родные!».

Немецкое командование к концу войны уже кое-что поняло о характере советских людей и пыталось даже использовать это в своих интересах. Понимая, что население оккупированных районов будет восторженно встречать советских солдат, будут слезы и объятия, угнав на Запад основное население, оно оставляло специально собранных вместе заразно больных, рассматривая их как бактериологическое оружие против Красной Армии, особо опасные «мины» замедленного действия. Но эти «мины» не срабатывали, потому что был упущен из вида другой аспект советского характера – патриотизм самих больных, их понимание, какая роль им уготована оккупантами. Поэт Е.А. Долматовский был свидетелем того, как подобная «мина» в городе Паричи не сработала. Советские солдаты, освобождавшие город, обнаружили на болоте целый лагерь с людьми за колючей проволокой. «Но жители лагеря, – пишет Долматовский, – проявили страшную силу воли. Когда мы бросились к лагерю на болоте (его оставили аккуратно – без боя, без стрельбы вокруг) и сокрушили колючую проволоку, тифозные больные, собранные сюда со всей округи, стали кричать, хрипеть, вопить: «Не подходите, браточки, мы заразные, товарищи любимые, не подходите!»».

Различие ценностей, традиций и самого духа народа сейчас уже, можно сказать, зафиксировано в граните и бронзе. Есть в Европе два памятника, очень похожих внешне, посвященных мужеству защитников города, находящихся на противоположных концах континента и столь же противоположных по духу и самому пониманию подвига. Талантливый наш скульптор Аникушин, стремясь увековечить подвиг ленинградцев, не нашел, однако, ничего лучшего, как создать скульптурную группу, очень похожую на памятник защитникам города Кале на Ла-Манше. Но как же она оказалась не похожа по существу основной идеи подвига! Там отцы города, старцы в рубище, склонив головы, выходят навстречу осаждающему город противнику, по своей воле решив сдаться, чтобы спасти город от разграбления победителями. Очевидно, что подвиг здесь мыслится в самопожертвовании старейшин города ради сохранения имущества своих граждан. Для нас такой подвиг сомнителен со стороны старцев и уж совсем выглядит подлостью со стороны их сограждан, принявших от них эту жертву (если она вообще была). Трусливые бюргеры попрятались по домам, когда их убеленные сединами, наиболее уважаемые люди обречены на позор и унижение. И это памятник славы!

У въезда в Ленинград со стороны Пулковских высот, где проходили наиболее ожесточенные бои за город, путника тоже встречает бронзовый старик, но в его глазах не покорность, а гнев и… печаль, потому что на руках он держит умершую девушку. И за ним такие же лица его сограждан и штыки наперевес, оружие защитников города Ленина, стоявших насмерть и победивших.

Такое мужество граждан чуждо и даже страшно западному менталитету. Генерал Виттерсгейм, первым под Сталинградом прорвавшийся к Волге, тут же вернулся в штаб генерала Паулюса, своего командующего, и посоветовал ему убираться отсюда, пока не поздно. «Куда?» – «Да хоть в Польшу!». «Вы не верите в успех?» – спросил его Паулюс. «Как можно верить в успех, если за оружие взялись все жители города – от мала до велика! Женщины и дети лежат к нам головой с оружием, убитые. Они сражались, не бежали даже от танков. Это уже не война, это что-то иное… Здесь победить нельзя!» А другой известный потомственный военачальник, генерал Зейдлиц, которому Паулюс объяснил причину отставки Виттерсгейма, сказал, что он понимает его тревогу. «Этот сожженный город на Волге обойдется нам дороже, чем вся Франция». И это было не пророчество, а почти что констатация факта. Да, после разгрома под Сталинградом 6-ой армии подпольные французские газеты писали, что русские отомстили за Париж: немецкая дивизия, первая (без боя) вступившая в него, – уничтожена. А почему без боя сдан Париж? Чтобы понять это, достаточно посмотреть кадры кинохроники: парижане на улицах толпами встречают вражеское войско. Правда, некоторые из них плачут (будем надеяться, что не от радости), но большинство-то тянут руки в фашистском приветствии! Здесь же немецкие генералы видели совсем другое, и потому, как выразился Гитлер, «наши генералы запаниковали». Он и сам бы с удовольствием отступил, да поздно – уж слишком далеко зашли – территориально и морально!

Но не только это. Как сказал на Нюрнбергском процессе Геринг, они ведь надеялись, что русские, перебив «жидов и комиссаров», будут их встречать как парижане. Однако разочарование пришло уже под Москвой. На требование фельдмаршала Бока снова атаковать и непременно взять Тулу начальник штаба танковой армии Гудериана (от которой из тысячи осталось только сто машин, а семьдесят из них они уже потеряли под Тулой) заявил командующему Центральной группы армий: «Сейчас не май месяц, и мы не во Франции!». А Гудериан на требование самого Гитлера вновь атаковать Тулу, едва пробормотав: «Будет исполнено, мой фюрер», своим сказал, что он не сделает этого, даже если ему будет грозить трибунал. Да, действительно: Тула – это всё-таки не Париж!

А зачем все же шли? Гитлер неоднократно и недвусмысленно объяснял своим бестолковым соотечественникам и тем же генералам, что на Западе им делать нечего, все, что им нужно, они найдут на Востоке, в России: лес, руду, уголь, хлеб и, конечно, бесплатную рабочую силу. Поэтому если мы завоюем восточные земли – это будет для нас и для всей Европы-крепости достаточное жизненное пространство, и тогда Германии не нужны будут и колонии, «учитывая, какими необычайно богатыми сырьевыми ресурсами располагают восточные земли» (Застольные разговоры, с. 467). Картину же колонизации Востока и ее цели наиболее красочно описал в своей речи перед руководством СС и полиции в сентябре 1942 года под Житомиром их шеф, обер-палач Гиммлер: «В ближайшие 20 лет мы должны заселить немцами германские восточные провинции от Восточной Пруссии до Верхней Силезии, все генерал-губернаторство (Польшу); должны онемечить и заселить Белоруссию, Эстонию, Литву, Латвию, Ингерманландию (это наш Северо-запад) и Крым. В остальных областях мы будем создавать вдоль шоссейных дорог небольшие города под охраной наших гарнизонов… Эти города-жемчужины сперва распространятся до Волги и Дона, а потом, как я надеюсь, и до Урала… Германский восток до Урала… должен стать питомником германской расы, так что лет через 400-500, если судьба даст нам такую передышку, ко времени конфликта между континентами, немцев будет не 120 миллионов, а целых 500-600 миллионов» (цит. по Д. Мельник, Л. Черная. Преступник, № 1, 1981, с. 352–353). Так что на всем нашем жизненном пространстве нацисты собирались жить долго, аж до пришествия «войны континентов» и выращивать здесь своих «белокурых бестий», элиту Европы-крепости. Фантастика или бред? И то и другое вместе. Но если бы наш народ сдался, то этот бред мог и реализоваться.

Еще в 1925 году в «Майн кампф», библии нацизма, Гитлер писал: «Мы, национал-социалисты, сознательно подводим черту под внешнеполитическим прошлым довоенных времен… Мы переходим, наконец, к политике будущего, основанной на расширении нашего пространства. Когда мы говорим о приобретении новых земель и нового пространства в Европе, то в первую очередь думаем о России и о подчиненных ей окраинных государствах» (там же, с. 350). Уже в 1938 году эту теорию-мечту Гитлер начал реализовывать практически, и на первых порах даже очень успешно. И только советская Россия сумела его остановить, так что бред и остался бредом.