Тридцать восемь сантиметров

Рыжая Марта! Бред! Правда падала на меня кусками старой штукатурки.

Да она даже не узнала меня, когда я пришел. Ты кто такой? А она должна была видеть меня там, у камиона, когда Мейерс волок мое тело по бетону. Догадаться, что был еще кто-то, вот что я должен был сделать. Марта меня не знала. Марта меня не знала!

Все сыпалось, сыпалось, трескалось, с грохотом отваливалось. Все мои планы, прекрасные здания, все, что я пытался строить. В голове шумело. Пина –колада для дамы, гарсон! Я с трудом поднялся к себе. Тиа Долорес о чем-то спрашивала из окна кухни, но я ее так и не понял. И просто махнул рукой. Ничего. Ничего. Мне надо только позвонить. Только позвонить. И все.

-Да? –фоном шел репортаж с стадиона «Лордс», толстый смотрел свой проклятый крикет.

-Это она,– прохрипел я.

-Кто? –спросил он и сплюнул, его величество жрало орешки.

-Конкордия Левенс та рыжая, с которой путался Мейерс. Их было две. Две рыжих, – на объяснения ушли остатки сил и я сел в кресло. Потом путано все рассказал. Ты веришь в человека, Макс? Я чувствовал себя совсем погано.

– … !, -несмотря на все свои недостатки, соображал старший инспектор быстро.– Где она сейчас? Короче, не важно, дуй ко мне, Макс.

-Надо позвонить Рубинштейну и Соммерсу.

-А я бы не догадался, сечешь? – съязвил он,– Дуй ко мне, сейчас что-нибудь придумаем.

Дуй ко мне. Полчаса пролетели мутной пеленой, как ветер, ураган несущий пыль и мусор моих стройных теорий. Телефон в кармане непрерывно звонил, но я не брал трубку, мне хотелось вынуть его и выкинуть. Так, чтобы осколки по тротуару, требуха, проводочки, обломки микросхем, пластик во все стороны. Будь прокляты телефоны.

-Соммерс уже в курсе. Рубинштейну я сказал. Где она может быть, Макс?– от толстого несло тушеными овощами и луком. Домашним уютным запахом, от которого мне стало плохо. Он настоял на том, чтобы я стащил его по лестнице и сейчас расположился на пассажирском сидении своей колымаги. Ногу в гипсе его величество закинул на панель. Я сидел за рулем.

-Поехала к мужу, в Центр. Так она сказала.

-Поехали… Поехали, чего ты тупишь, чувак?

Мы опоздали. И дело было вовсе не в том, что классическая помойка мистера Мобалеку сегодня капризничала, чихала и глохла в поворотах. И не в том, что нас не хотели пускать на территорию.

– У вас нет допуска, – невозмутимо произнес прелый чемпион по кроссвордам на проходной. Он стоял у нашей колымаги с самым что ни на есть серьезным видом.

-Вот мой допуск, кретин,– проревел его величество, приблизив к носу оппонента огромный кулак, – если ты не откроешь немедленно, я открою это твоей головой. У тебя есть знакомый паталголический анатом? Нет? По тебе будут изучать анатомию, просекаешь?

Дело было вовсе не в этих досадных препятствиях. Когда я, оставив толстяка дожидаться в машине, взлетел на второй этаж, все уже окончательно вышло из-под контроля. Дверь в лабораторию Левенса была приоткрыта, а сам он сидел на стуле, положив голову на стол. Мертвее мертвого. Из носа и рта повелителя обезьян вытекла небольшая лужица крови. На полу виднелись осколки. Теперь ты окончательно и бесповоротно одинок, Ричард Левенс. Ни одного Рождества, ни одного стакана поссета. Ни одного дня далее. Все закончилось вот так вот, в один момент. Я кружился по помещению. Что я искал? Кого? Под ладонью у доктора был зажат листок бумаги.

«Позаботьтесь о Джоши». Мольба о милосердии. О снисхождении. Он умолял. Ведь дети ничего плохого не делают. Максимум на что они способны: раскидать игрушки или нашкодить. И то и другое не заслуживает строгого наказания. Все остальное: невыносимо плохое, глупое, отвратительное, тухлое, мерзкое, тошнотворное, делают взрослые. Позаботьтесь о Джоши. Где он этот маленький негодяй?

– Левенс труп,– кратко доложил я толстяку. Тот вздохнул. По асфальту к нам бежала охрана, мы сломали шлагбаум. Телефон Мастодонта звякнул, взволнованный Рубинштейн сообщил, что Конкордия Левенс арендовала небольшой самолет на частном поле неподалеку. Вылет был назначен через полчаса. Сам великий больной уже выдвинулся, но боялся не успеть. Время жгло его, но таблеток от времени в его запасах не было.

– Истерн филд, знаешь где это, Макс?

Где это я не знал. Но это было не важно. Мы неслись, пугая прохожих скрежетом и воплями рожающей коровы. Толстяк крутил пальцами как заведенный показывая дорогу, верх его кабриолета давно оторвался снесенный потоком воздуха и грохнулся на дорогу позади нас.

– В воротах не останавливайся, иначе птичка улетит, – жалея меня, он не называл ее по имени, за это я был ему благодарен. Старый мудрый грязный пес с большим сердцем. Впереди показались сетчатые ворота небольшого частного аэродрома, я прибавил газу и с грохотом и металлическим звоном вынес их. Из капота валил пар, пока мы неслись вдоль длинного ряда ангаров.

-Десятый. Десятый, вон там, ты видишь?

-Вижу, – из него выкатился белый самолетик и поехал по рулежке. Хвост его покачивался. Я нажал педаль, но вместо того чтобы прибавить скорость, динозавр толстого хлопнул глушителем и замолк. Проехав еще пару метров, он стал у кучи старых багажных тележек, где умолк навсегда.

-Быстро! – скомандовал его величество. Я выскочил из машины и, выдрав из кучи первую попавшуюся, погрузил толстяка.– Давай, Макс!

Давай, Макс! Мы мчались по гладкому бетону полосы, я толкал отчаянно визжащую тележку с восседавшим на ней мистером Мобалеку. Я был не в своем уме, но мне и в голову не пришло бросить его в машине. Самолет гудел двигателем в пятнадцати метрах от нас. Казалось, еще немного и мы его догоним. Кони открыла форточку и посмотрела на меня. Что-то было там, в темных провалах зрачков. Что-то было. Ты веришь в Деда Мороза, Макс? Полные губы улыбались. Волосы были растрепаны, она спешила.

-Стой! –заорал Мастодонт. –Стоять, девочка!

В ответ она высунула руку с «Питоном» и немного поводив, прицеливаясь, принялась в нас палить. Никогда этого не забуду. Его ствол можно было заткнуть пальцем Толстяка. Он был явно не для женской руки, отдача бросала кисть миссис Левенс назад. После пары выстрелов револьвер выпал. Самолет, вырулив на взлетную полосу, взвыл и, обдав нас мусором начал разгоняться. Пятнадцать метров, двадцать, двадцать пять. Мы не успевали. Рык моего толстого начальника утонул в реве мотора.

Не знаю почему, но мне бы хотелось, чтобы она улетела. Поднялась бы в вечернее чернильное небо и улетела бы в темноту. Слишком сложно это объяснить. Слишком. Кони вновь выглянула и посмотрела на меня. Черты лица, освещенные фонарями взлетной полосы, скрадывались плотным воздухом закрученным пропеллером. Такая гипсовая маска с провалами глаз. Ты смешной! Я и был смешным, со старой багажной тележкой и толстяком, ругавшимся, на чем свет стоит. Мы отстали от цирка, который называется жизнью. Два грустных клоуна со старой багажной тележкой. На тридцати метрах я выдохся. И тут справа мелькнула тень, Рубинштейн все же успел. Он махнул нам рукой, как летчик истребитель коллегам и дал газ своей кофемолке. Взвизгнув, Трабант, подгоняемый попутным ветром, метнулся к самолету, почти скрывшись в пыли.

Потом старик утверждал, что этот план родился у него в последнюю секунду, но я мог поклясться: за мгновение до того, когда его фанерный Панург подломил стойку шасси, у Мозеса Рубинштейна оторвался руль. Впрочем, смысла спорить особо, не было. Машина с треском ударила по самолету и перестала существовать, превратившись в гору деревянных обломков.

Немного повиляв, тот все же выпрямился и, чиркнув правым крылом по земле, неуклюже взлетел. Слишком рано для полета. Слишком. К тому же на высоте метров сорок у него обломилось крыло, и самолетик завалился набок, чтобы затем с грохотом упасть за кустами, росшими на окраине. Я тяжело дышал, рассматривая поднимавшуюся в воздух красноватую пыль.

-Все в порядке?– дурацкий вопрос, что могло быть в порядке? Что? И все же, посмотрев на залитое кровью лицо ископаемого, который до сих пор сжимал в руках руль, я кивнул.

-Жаль машину, -неизвестно кому сказал он, – она была старая, но надежная.

Мы промолчали.

Тридцать восемь сантиметров

Мы сидим на веранде домика миссис Лиланд и пьем виски. Рубинштейн, избавленный от присмотра строгой супруги, принял больше, чем следовало. Он теребит бинты, опутывающие его голову как тюрбан, усы его топорщатся и сам он напоминает кота, упившегося валерьянкой.

-Никто до сих пор не знает, как ее звали на самом деле. Это до сих пор неизвестно. Уж женой Левенса она точно не была никогда, настоящая Конкордия Левенс умерла от воспаления легких, восемь месяцев назад,– произнося «воспаление легких» старый трилобит делает мечтательную паузу. Мы отхлебываем виски. Тиа Долорес возится с маленьким Джоши, которого нашли на полу в ангаре, он и сейчас сидит на паласе в кухне и сосредоточено ломает хлебницу. За ним скоро должны приехать.

-У нее была белая кожа, а тот парень из цирка говорил о смуглой. Смуглая телка в очках,– мне до сих пор хочется найти ошибку, небольшую шероховатость, которая оставила бы шанс. Недосказанность, последний вопрос без ответа. Я сомневаюсь в очевидном. И пытаюсь обмануть самого себя. Понимая это, Мозес констатирует:

-Косметика, Макс. Простая косметика. Женщина может выглядеть так, как захочет.

-Ну, а как они планировали делать на всем этом башли? – мистер Мобалеку поправляет неудобно лежащую ногу.

-По всей вероятности, думали выращивать культуры вирусов с различными свойствами. Сейчас, когда дело забрали туда,– старик тычет сухим пальцем вверх,– предположить что-либо сложно. Это как новый наркотик, понимаешь? Только обнаружить его невозможно. Границы открыты, производство ненужно, достаточно небольшой комнаты где-нибудь на окраине. Конечно, есть определенные сложности с технологиями, но смысл трафика отпадает сам собой. Она четко все предусмотрела, созданную ей культуру выращивает Левенс, а потом она транспортирует ее за границу. А там только одно, возня с питательной средой, никаких ограничений. Миниферма, понимаешь? Они начали с фенилэтиламина, но это только эксперимент, потом можно было приступить к изготовлению чего-нибудь подороже. Сколько там грамм пыли оптом?

-А как она зацепила этого Левенса? – воспитанный Мими с шумом собирает отходы во рту и ловко плюет, попадая на свою же дрыжку. Плевок лениво повисает на гипсе.

-Мало ли как, но основным козырем был, конечно, сын. Если судить со слов бабушки, его похитили, и тогда все завертелось. В полицию она заявлять не стала по просьбе самого Левенса. Он потребовал увидеть ребенка, и его пришлось привезти сюда, – я слушал старика и только теперь понимал, почему доктор так ко мне отнесся. Я казался ему одним из людей Кони или как ее там звали. Бедняга, он метался между любовью и ненавистью. Представляю, если бы он выложил все легавке. Соммерсу. Как бы это восприняли. Даже я сам до сих пор не верил в обстоятельства.

– А погорели они, кстати, из-за Левенса. Случай на тринадцатом обставил именно он, как мне кажется. Зная, что партия пойдет зараженной открыл клетки. Ей пришлось быстро чистить за собой: сначала Больсо, который ее знал, потом водитель. Вот с Максом, мы конечно дали пенки. Откуда она узнала, что он поедет и зачем пыталась убить, загадка.

-Она видела записи, Моисей, – глухо говорю я. – Отчет медиков и мою записную книжку. Она все прочла. Вот убить, наверное, не пыталась. Это все Мейерс. Перегнул палку из любви к искусству.

-Что у человека в голове, трудно понять, Макс,– мягко отвечает он,– можно предположить, что и та партия тоже ушла зараженной, несмотря на отрицательные тесты. Может, они что-то не поделили. Эта Марта, та у которой были накладные, все это неспроста. Зажала бумаги, по которым все должно было сыграть дальше. Один из тех адресов, которые ты проверял. Местная легавка говорит, что местечко еще теплое. А вся наша дружная компания поцапалась друг с другом, еще не сделав деньги. А тебя просто надо было вывести из игры. Или наоборот- Мейерс и ты ей мешали. Она поняла, что может проколоться.

Может быть, но мне не хочется в это верить. Вечер тонет в шелесте ветра. Фонари обливают золотом темные деревья, нам тепло. Даже окаменелость размотала свой неизменный шарф и сняла туфли. Ему хочется все выяснить.

-Может Мейерс договорился с Мартой, и они решили наколоть нашу девочку. Прибрать все к рукам.

-И тогда она обеспечила ему дырень в мозгах, – заключает Мастодонт. Ему становится весело, и он кладет мне на плечо тяжелую руку.