Ангел по имени Боб

Версия монашки получилась остальных и рассказывала она ее, пока целилась в меня копьем. И начиналась та словами: «Исчадье Сатаны». А заканчивалось: «В ад тебя отправлю, помяни мое слово». У нас были натянутые отношения. По началу, когда в подростковые годы она меня нещадно стегала плетью, до меня это не доходило. Провинился – получил пять ударов. Классика. Но после того, как овсянка запахла мышьяком, у меня зародились подозрения.

Зовут меня Боб. Имя совсем не православное, но дала его мама. На фоне всей вакханалии вокруг она хотела дать мне хоть что-то не относящееся к религии. На общей фотографии церковной школы я стою сзади всех по центру. Раскидываю крылья в стороны и создаю ангельский фон.

С виду они напоминали нечто среднее между летучей мышью и голубем. Я могу ими махать, каким-то чудом, но не летать.

Появление крылатого ребенка в церкви не могло пройти мимо общественности. На второй день съехались жители всех близлежащих деревень. Но только кажется, что это много, по факту собралось человек тридцать пять. Бабушки и дедушки, которых послали дети на разведку, точно собак на разминирование мин.

Разыгрывался живой спектакль. Люди кричали, крестились, молились, из кого-то выходил бес (бабка закатила глаза, затряслась и замычала). И все хотели меня потрогать, поцеловать, лизнуть или ещё чего мерзкого.

Мне было все равно. Сутки от роду – сосок во рту, мамкина рука под жопой и я в шоколаде. А как раз-таки мама охреневала от происходящего, как последователь классицизма в музее современного искусства. В час она моргала всего дважды, боясь, что меня украдут. Перед утренней исповедью пряталась в хлеву с коровами, но батюшка находил ее, поливал святой водой из ведра и вел к людям на показ.

В дальнейшем батюшка собрал молодняк и построил сцену в поле под открытым небом. Любой другой нащупал бы золотую жилу в феномене, но Афанасий отрекся от денег. Он принимал еду и помощь и гнал в шею людей с деньгами.

Как бы я к нему не относился, стоит отдать батюшке должное. Он четко следовал своим убеждениям, имел отличные ораторские данные, заставлял людские сердце трепетать и вел народ за своими убеждениями, несмотря на то, что те были абсурдными и даже аморальными.

Кажется, кто-то в истории поступал точно так же…

Бабушки и дедушки вернулись по домам и рассказали про чудо ребёнка с крыльями, тогда-то эпидемия и стала расползаться. От их детей и внуков история перешла к близким, от них к знакомым, от тех к случайным. За считанные дни численность деревни в пятьсот человек увеличилась в десять раз. Газеты приравнивали цены на земли вокруг церкви к Московским квартирам в центре. Коровам негде было пастись. А число пострадавших от нападений привязанных к палкам козлов повысилось в трое.

В основном относились ко мне прекрасно. Носили игрушки, одежду, еду. Много еды. Настолько много, что к шести годам я весил сорок шесть килограмм. День и ночь камеры крутились у моей кроватки, снимая каждую вытекшую соплю и записывая всякий пук. Мама с психу разбила пару объективов, потому как часто в кадр попадала ее спящая физиономия, а этот вид у женщин считается интимнее, чем нижнее белье.

Но это цветочки по сравнению со Всемирным научным сообществом. Их представители появились через неделю после моего рождения. Русский и двое зарубежных. Наш узнавался сразу по угрюмому лицу и оттопыренному карману халата, где всегда носилась ноль-пять беленькой. Приезжие выглядели как велосипедисты среди матерых байкеров. Небось ещё думали, что их примут как родных. Конечно. Благо, что не отпиздили. По крайней мере, не в первый день.

Вначале ученые мирно просили взять у меня анализы. Батюшка противился.

– Не будь в доме Божьем ни врачей, ни другой дьявольщины. С нами ангел Божий. Он исцелит нас!

Когда задротов прогнали в первый раз, то те вернулись с полицией. Незадолго до этого к общине удачно примкнул полковник полиции и быстренько все разрулил, путем звонков и морального уничтожения младших по званию.

По рассказам одного из опущенных в фуражке, их чувства сильно задели. Вдобавок зарубежные учёные возмущались, тыкали в них бумажками с печатями, угрожали. Наш ученый молча послал всех на хер и ушел в пивную. Недовольных закрыли на десять суток за педофилию и цитата: «Тычить стали в них».

Вошли уважаемые ученые, а вышли прозревшие люди с дюжиной психологических травм. Наш предупреждал их, но наученных по тюремным законам задротов было не остановить.

– В таком случае, полагаю, что пиздуете вы оба в жопу, – сказал наш и скрылся. А может и не сказал. Меня-то там не было. Приходится воображать. Как и везде.

Ночью задроты потоптали рассаду, покосили забор и прошли к церкви под лай дворняги. Форточки были советского образца, а жопы их были выкормлены по лекалам Западного, поэтому полезли злоумышленники через крышку. Они пробрались в церковь с целью выкрасть меня и, видимо, не знали, что доярки просыпались в пять утра, а моя мамочка – в четыре.

Она встретила их с оголенной титькой на кухне и с полусонным мной, который то и дело тыкал крылом ей в глаз. Задроты струхнули, но не побежали. И все бы у них получилось, не держи мама нож, который предназначался для колбасы, но потребовался для мяса.

С другой стороны, подозреваю, что нож предназначался для меня. Но если и так, то я не виню ее и отчасти понимаю. Да, мама была сильной женщиной, но и про Титаник говорили, что он непотопляем, а как получилось? Внезапная популярность на почве гигантского события религиозного мира для неизвестной бабоньки из деревни давила во всех смыслах. Но, как и сказал, мне повезло, у меня на груди остался небольшой шрам. А в одном из задротов осталось двадцать восемь ножевых.

В обычных условиях заводили бы дело, мама уезжала на нары и спустя несколько месяцев стыдливо вспомнила про поступок. Меня забирали в детдом, а задрота – в морг. В нашем мире власть батюшки настолько окрепла, что нашлись знакомые власти. Маму признали потерпевшей, вышившему задроту влепили строгача, а я стал набирать по килограмму в месяц.

С тех пор интерес к моей персоне со стороны Научного сообщества поутих. Лезть в секты опасно, а вокруг мальчика с крыльями создали именно её: Ограниченное, сомнительное и требующее полного признания лидера правым.

Из плюсов: наладили сельское хозяйство и увеличился прирост населения. Из минусов: лечились травами и обещаниями о том, что со времен я всех исцелю. «Бог послал дитя, проверить людей», – говорил батюшка. Однако мои полномочия заканчивались на сотворении всякой несусветной херни. Сначала в подгузники, потом в общину.

1

К моим семи годам община разрослась до размеров поселка городского типа. Со всего мира съезжались люди, дабы узреть то, ради чего они каждый месяц жертвовали церкви по сто рублей.

В деревне построили пару церковных школ, несколько больниц, где лечили исключительно травами, а подполом торговали нормальными лекарствами. Некоторые приезжие были не на столько фанатиками, чтобы верить в чудо-силу ангела. Они здраво относились к средствам личной гигиены, медицине, законам, тем не менее не пропускали ни одной проповеди каждый четверг и пятницу.

Их вёл я. Точнее вёл их батюшка, а мной управляли как марионеткой. Я разве что его руку в своей заднице не ощущал, а в остальном точно такой же опыт. Рот открывался мой, но слова шли батюшки. А мне и все равно. Махай себе крыльями, улыбайся и ешь бесконечные подношения.

Всё изменилось, когда к нам пришло письмо. Почтальон мчался с ним так быстро, что споткнулся об торчащую из земли арматуру и прочертил носом по проселочной дороге, оросив конверт каплями крови. С ободранными лицом он вбежал в церковь, подняв испуганный вздох прихожан, прошел по длинному коридору между скамей и встал на колено перед батюшкой. Тот забрал письмо и принял капли крови на нем за знак свыше. Угольком из кадила он соединили их и получил послание. Кляксу, похожую то ли на собаку, то ли на неведому хреновину.

– Это череп! – изрёк батюшка и заполнявшие церковь горожане ахнули.

Что за череп? На кой черт его бояться? Никто не знал, но страшно. Кости все-таки, хоть и нарисованные.

В церкви повисла полная тишина. Ее нарушал лишь шорох разрезающего конверт ножа. Батюшка раскрыл письмо и тут же его лицо проявил яркий свет!

С потолка на проводе повисла лампа, а электрик, который ее прикручивал, стоял на лестнице и цокал языком. Одна из прихожанок упала в обморок.

– Семен Петрович, етить вашу, прости Господи, – выругался ее муж.

– Чё я то? Чё я, а? Эту держу, а это мне куда? В жопу что ли засунуть?

– Довольно! – скомандовал батюшка. Электрик махнул рукой. – Оросите водицей святой её.

Люди замельтешили вокруг упавшей в обморок.

– Давай на воздух её, – сказал кто-то.

– Дык народу полно. Шлепни её и сё.

– Мамку свою Шлепни, дед.

– Дык… Померла, – приуныл дед.

– Внемлите мне! – крикнул батюшка. Все уставились на него и подступили. Прихожанку бросили на пол.

Батюшка стоял на фоне креста с поднятым вверх пальцем и изумленным взглядом взирал на раскрытое письмо в руке.

– Ну! – крикнула толпа.

– Английский знает кто? – спросил батюшка. Прихожане выдохнули.

– Тьфу ты, етить!

– Чавой пугаешь? – спросил кто-то.

– Возмущаться вздумал? – батюшка нахмурился. – В божью клеть захотел? – широким махом он указал на деревянную клетку в углу зала. Оттуда тянулись чьи-то пальцы.

– Чипсы… Хочу чи-и-ипсы, – жалобно молвил узник.

– Картошку ему вареную! – приказал батюшка.