Ангел по имени Боб

Мы проходили мимо мясной лавки и услышали следующий разговор:

– Сие творение не на клею, – сказала вайт-монашка. – Крылья даровал юноше Бог.

Упитанного вида мясник, заполнивший складками жира весь рыболовный стульчик, тянулся в пинте пива на прилавке. Второй рукой он отбивался от колбасы, которая свисала с потолка и лезла ему в глаз.

– А я те клей горю. Ать, ну да-ай, вещай.

– Каждый в пастве трогал эти крылья, – сказала монашка, вызвав у меня неприятную дрожь. Она нагнулась и прошептала: – Некоторые даже выдернули себе перышко, – и смущённо захихикала.

– А? – громко спросил мясник и опрокинул пинту, пролив пиво на прилавок. – Да… В пизду, – он выдохнул и складки его жира вылезли под подлокотниками стульчика. – Дай-ка.

– Вы что! Я не брала…

– Не гони. Не брала, не сказала бы. Хвастайся.

Монашка огляделась. Мы с Леонид Семеновичем прятались у прилавка с иконами, где постоянно собиралась толпа и скрывались от взора. Из рукава она достала тонкую прозрачную пластинку, в которой было моё детское перо. Мясник взял её, покрутил в руке, понюхал, зачем-то лизнул.

«Че вас все лизать тянет?»

– Ну, допустим? – сказал мясник.

– Что? – удивилась монашка.

– Ну, магическая эта штука. И че?

– Не магическая, а божественная. Магия – это ересь.

– Ну, тип да. Нах в стекло т?

Монашка хитро заулыбалась. Видимо понравилось ей, что кто-то спросил про это. А мясник рыгнул. Видимо переел. Он вернул перо.

– А это на всякий случай. Я, когда день плохой наступит, стеклышко разломаю, вот так, – и разломала. – Ой…

– И слиняла магия, – сказал мясник, расхохотавшись.

– Нет. Я его снова запрячу. У ангела душа большая и сила его никуда не денется.

– И скок она весит?

– Сила?

– Душа его.

– Как это?

– Ну, скок весит? Колбаcа от, – мясник взял весы с крюком и повесил на неё палку сервелата. – На те. Восемьсот грамм. А душа его в килограммах иль пудах?

– А… А его душа так больша, что её невозможно взвесить.

– Ясн, – мясник встал, взял тряпку и подошёл к стойке. – Вот, че те скажу. Чего взвесить нельзя, того не существует. Ты мясо будешь? Свежее. Ток повесил.

– Нет, – растерянно сказала вайт-монашка.

– Сздрысни тогда. Работать не даешь.

Вайт-монашка огляделась. Возле мясницкой лавки никого не было. Наши жители не интересовались вырезками или ребрышками. У большинства был свой скот, а остальные воровали у тех, у кого был свой скот.

Популярными были иконы с моим лицом и лавка с накладными крыльями. Из-за последнего по всей общине ходила куча кретинов, мнящих себя ангелами. С другой стороны, они создавали мне прикрытие, давая свободно гулять, что в целом было неплохо, но все равно как-то обидно.

Минусом же являлось то, что продавцы доказывали, словно крылья даруют ангельскую силу. И некоторые индивиды верили в это. Настолько, что число умерших от падения в овраг становилось пугающе много. Так же люди толпились у лавок с виниловыми дисками, при условии, что вся техника была запрещена на территории секты.

Мы блуждали между людьми, расспрашивая про Учёного с хлебными четками. Ни одной дельной наводки.

– Его здесь нет, – заключил Леонид Семёнович, ковыряясь зубочисткой в зубах.

– Где ты ее взял? – спросил я, но он меня проигнорировал.

– Поищем в деревне, – Леонид Семёнович сплюнул зубочистку в траву и побежал.

Рынок отделялся с западной части ровной полосой из репьев и шиповника. Нужно ли упоминать, что такая преграда не сильно нравился парню с крыльями за спиной?

Мы спрятались за свинарником, на заборе которого сидели ребятишки. Один мотнул ногой, запустив соскользнувший тапок в грязь и свиньи тотчас набросились на обувь. Мальчик заорал на семейство пяточковых, но те были слишком заняты – хрюкали на тапочек. Его друг хохотал, откинулся назад слишком сильно и грохнулся в грязь. Через пять секунд оба ревели.

– Это нам на руку, – оценил Леонид Семёнович, выглядывая из-за забора.

– С чего вдруг? – спросил я, выдергивая репьи из крыла.

– Учёный услышит крик и будет точно не здесь. Одним местом меньше.

Прибежала хохочущая женщина (наверное, мама) вместе с пьяными подругами. Кстати, на территории паствы алкоголь тоже находился под запретом.

Мы вышли к жилой зоне.

Про порядок расположения построек тут никто не вспоминал. После появления меня люди массово съезжались в деревню, отрывая клочки земли. Дома строились наспех и заблудиться среди их хаотичного порядка было проще простого.

Как-то мне рассказывали про двух соседок Алину и Полину. Две похожие женщины, у каждой по ребёнку и лопате. Так вышло, что в первый год ажиотажа они приехали одними из последних и на двоих им достался один участок на шесть гектаров. Вначале они решили жить там большой семьёй (что странно сочеталось с понятиями современного христианства), но их дети подрались из-за того, что один был приемным чёрным, а второй – расистом. Их матери обсуждали проблемы на огороде с лопатами и в последствии ими же помахались.

Штыковая напоминала шпагу и идеально подходила для уколов на чем специализировалась мама негритенка (умела задеть метким словом), но совковой можно было хорошенько переебать, на чем специализировалась мать расиста (всегда била его, когда… Просто всегда). Развязалась кровавая битва, в ходе которой почва пропиталась кровью (что неудивительно, учитывая название), а ровные грядки истребили интенсивно дергающиеся ступни в сланцах.

После пятого пореза и третьего выбитого зуба, собравшиеся соседи организовали ставки со свёклой и то и дело подбрасывали им палки с камнями. Конфликт разрулил пришедший батюшка и приказал им вырыть ров (любил он рвы), тем самым поделив территорию. Война не прекратилась, а лишь перешла из ближнего боя в дальний. Дети перестреливались камнями, а мамы оскорбляли друг друга всеми словами на языке, который ещё не придумали до конца, а когда придумали – запретили.

Учёного нигде не было. Мы блуждали между бревенчатыми домиками, убегая от рычащих собак и метких детей с рогатками. На удивление почти никто не обращал на меня внимания. Я даже специально встал на бочку, как бы оглядывая окрестности и как бы случайной раскрыл крылья. Среди гуляющих мимо в проулке между домами остановился мужик, ведущий за собой корову. Он посмотрел на меня, переложил языком колосок из левого уголка рта в правый и ушёл.

Леонид Семёнович заглядывал под каждый камень, выискивая следы Учёного. Вот только как они должны были выглядеть, я смутно себе представлял. На ум приходили колбочки или заточки, но нам попадались только помет, грязь и резиновые куклы, насаженные на деревянные заборы. Тоже странно и стремно и тем не менее не то.

Среди жилишь мы случайно наткнулись на дом моей мамы. Единственный с обшивкой из досок, а не полностью бревенчатый, как остальных. Их давно не красили. Сочно-зеленый поблек до бирюзового. Водосточная труба засорилась комком из листвы и дохлого голубя семилетней выдержки. Мать ангела, предвестника второго пришествия, оставили жить в развалине. После того, как батюшка забрал меня я все реже приходил к туда, а она старалась не лезть в мою жизнь.

Пока Леонид Семенович шёл по следу, согнувшись под окнами, как бабка с радикулитом, я заглянул в окно. В последний раз мама дергалась от каждого взмаха крыльев. Я спрятал их под фуфайкой, чтобы случайно не спугнуть ее.