Ангел по имени Боб

– Не хочу ворен-у-ую! – ныл узник.

– Не хочет тепла человеческого, получит холод мертвецкий. Сырую ему киньте, – сказал батюшка и вернулся к письму. – Кто язык басурманский знает?

– Я знаю! – мальчик из толпы поднял руку.

Люди разошлась и в образовавшемся пяточке оказался он. Мальчишка одиннадцати лет тянулся к дырявой крыше, напоминая стрелу. Он улыбался, будучи уверенным в своей полезности.

– Что лыбишься? – спросил батюшка. – Приблизся.

Настроение мальчика сразу сменилось. Я сидел на балках под крышей и бросался перьями в электрика. Он гундел, но не отвечал. Я ангел. Только бы вякнул и навечно отправился в ад. Наверное.

Я видел, как загорелся огонёк в глазах мальчика. И кажется, у него росли рога в реальном времени, потому что его длинная челка чуть подергивалась. Он вышел к батюшке, взял письмо, получил подзатыльник и зачитал.

– Пишет Папа римский, – объявил он. Толпа ахнула.

– Cам Папа? – сказал мужчина с длинной бородой.

– А мама не пишет? – выкрикнул охранник у двери. Люди засмеялись.

– Плясать прикажет? – спросила бабка в серой косынке.

– Никаких плясок в доме ангела! – возмутился батюшка. – Читай, щегол.

Электрик наконец спокойно выдохнул, когда я отвлекся. Мальчик стоял на фоне креста с раскрытым листом в руках. Всего на долю секунды на его лице мелькнула улыбка, но и ее мне хватило, чтобы распознать зародившуюся шалость.

Батюшка всегда чётко ставил рамки между хорошо и плохо, но обозначал их только при конкретных обстоятельствах.

Кидаться камнями в коров – плохо.

Помочь старушке отнести лукошко – хорошо.

Говорить мальчику, что он хорошо выглядит – плохо.

Подглядывать, когда помощники батюшки закрываются с мальчиком в комнате – плохо.

Но на тот момент батюшки рядом не было и определять принадлежность деяний мальчика пришлось самому. Сказать по правде, мне я был в восторге.

– Тут написано, что он приедет, – сказал мальчик и тут его веки распахнулись, а голос задрожал. – Ту-тут…

– Не томи! – кричали из толпы и зарядили мальчика.

– Папа лично задушит лже-ангела голыми руками! – прокричал он.

Толпа ахнула. Электрик выронил гаечный ключ, который отшиб пальцы держащемуся за решетку узнику. Я зажал рот, чтобы не заржать в голос.

– Когда? – твёрдо спросил батюшка.

– Через две недели, батюшка, – сказал мальчик и показал на дату в письме.

Батюшка трижды ударил кулаком по кресту. Вибрации от него прошли через тела всех прихожан в церкви. Батюшка выпрямился и так напряг брови, что при желании мог ими разбить стопку кирпичей, аки каратист.

– Мужчины, – обратился он, – рубите деревья и стройте стену вокруг поселения. Женщины, солите мясо и носите воду из колодцев в погреба! Нас ждёт долгая осада и жестокая битва. Этот лжец, этот… Папа! Получит по заслугам за клевету. Бог возложил на нас миссию защитить чадо свое и мы сделаем это. Несмотря ни на что! Бог верит в нас, и мы не подведём его.

И направился легион небритых мужчин в лес, да срубил его половину! И пошли жены в косынках к колодцам, да вычерпали их ведрами досуха! Правда половина бревен оказалась непригодной, а вода через три дня в погребе стухла, но в свою библию батюшка это не вписал. Уверен, с оригиналом было также. Наверняка после Ковчега, когда все выбрались на сушу, хищники половину зверей пожрали и Богу пришлось лепить новых.

Забор выставили за семь дней. Через каждые пятьсот метров на нем зачем-то вешали самодельные крылья, а сильный ветер разносил тысячи гусиных перьев по общине. Внизу вырыли ров и залили водой.

Мы с мальчиком стояли на наблюдательной башне и плевали в него.

– Там крокодилы, – доказывал мальчик. – Папа сказал на Цне поймал, чтобы папские гниды подохли в желудках зверей и высрались таким же говном, каким является их мнение о нашей вере.

Его отец слыл правой рукой батюшки. Делал за него всю грязную работу. Собирал подаяния, руководил стройкой, разве что задницу не подтирал. Его мать отказалась примыкать к пастве, поэтому неудивительно, что мальчик унаследовал определённое отношение к жизни одного из родителей.

– Нет там крокодилов! – препятствовал я.

Тогда мальчик поставил на перилла плетенную корзинку, разгреб церковные учебники покорности и ненависти к инакомыслию за авторством «Батюшки Божественного», достал пакет с мёртвой курицей и бросил её в виду. Последовал ожидаемый всплеск, ожидаемое всплытие трупа и ожидаемое ничего.

– Нет их! – стоял я на своем.

– Они спят просто!

– Врешь! Крокодилы не спят!

Почему вдруг? Да хрен его знает. Хотел не проиграть в споре и выдал придуманный факт в качестве отмазки. Политика работает примерно по тем же лекалам.

– Не вру!

Нас прервала воткнувшаяся в корзинку горящая стрела.

– Моя курица! – вопила монашка Юлия с луком.

Через лоб до подбородка и над бровями (до сих пор надеюсь, что грязью) был нарисован крест. Классический монашеский апостольник она сменила шкурами зверей, которыми обвязалась подобно мумии, если бы их придумали под Рязанью.

– Ты взял её курицу? – спросил я шёпотом, подрагивая крылышками. – Она ж дурная.

– Она нормальная, – сказал мальчик и заметил, как монашка поджигает вторую стрелу с помощью бензина и зажигалки.

– Бензин создал дьявол, чтобы ад горел вечно! – поначалу мои слова не произвели никакого эффекта. Но потом монашка набрала бензин в рот и с полными щеками побежала к нам, с горящей стрелой перед лицом.

Мы с мальчиком рванули по верхнему ярусу стены, уклоняясь от дыхания догоняющего дракона.

На первый взгляд в секте люди должны были защищать меня, как то важное, вокруг чего они, собственно, собрались. Но на деле все, кто видел сумасшедшую тётку, хлещущею бензин, как не в себя, просто забили. Некоторые неприятно так смотрели, мол расточительно топливо расходуете, Юлия Иванова, и дальше своими сектанскими делами заниматься. Грядки там поливать, свиней кормить.

Когда бензин закончился, монашка перешла к стрелам.

– Она стреляет! – крикнул я, когда наконечник пролетевшей стрелы царапнул мне щеку.

– Неужели!