Сказки нового Хельхейма

А вот сейчас и проверим, – злорадно думает Мика и оглядывается по сторонам. Где полиция? Должна быть полиция, чтобы всех проверять! Но полиции поблизости нет, поэтому Мика достаёт телефон и фотографирует наглых крашеных сучек. Хотя вообще-то не крашеных; ладно, неважно, какие есть. Отправлю в полицию фотографии, – думает Мика. – Пусть их разыщут и оштрафуют. Так им и надо, пусть знают. Пусть носят маски, пусть задыхаются, пусть боятся, пусть мучаются, пусть не думают, что они лучше всех.

Тем временем, женщины проходят мимо, продолжая беспечно болтать; до Мики доносится обрывок фразы: «небесного света», – особого смысла в нём нет, мало ли, кто о чём щебечет с подружкой, обычные бабские разговоры, например, о стихах, но услышав про свет небесный, Мика зачем-то садится на обледеневшую лавку и начинает рыдать. Плачет так долго, что успевает стемнеть. Наконец, успокоившись – поневоле, просто слёзы и силы закончились – Мика встаёт, машинально вытирает лицо сбившейся набок маской, выбрасывает её в урну и пошатываясь, как пьяная, куда-то бредёт. Впрочем, внутренний навигатор понемногу разворачивает Мику в сторону дома; он молодец. У неё там корова не доена, в смысле, страшная куча дел. Надо проверить, сделал ли сын уроки, вымыть ванную и приготовить обед. Ну или, – с несвойственным ей легкомыслием думает Мика, – заказать себе суши, а Тошке пиццу и выбрать кино, которое нам обоим будет одинаково интересно смотреть.

Ночью, перед тем как заснуть, Мика достаёт телефон и долго смотрит на фотографию. Вместо лиц там, конечно, бледные кляксы, телефон уже старенький, камера в сумерках не берёт. Так себе получилась улика, – думает Мика, вспоминая, как на полном серьёзе собиралась заявлять на весёлых тёток в полицию; ей сейчас даже не то чтобы стыдно, просто жалко себя и весь мир, и немножко смешно.

* * *

Проводила Анну до самого дома, нельзя в таком состоянии человека на полдороге бросать. Девчонка, вернувшись в Ирали и вспомнив себя, так рыдала от счастья и потрясения, что дороги не видела; её, в общем, можно понять. Даха, вроде, железная, и нервы у неё как канаты, сидам иначе нельзя, но сама чуть за компанию не расплакалась, особенно когда из подъезда навстречу Анне выскочили счастливые мама и брат. Решительно отказалась от угощения, сказав, что устала, как сотня погасших джиннов, и не то чтобы соврала, но всё равно пошла от них не домой, а к Рахмету, в маленький бар без вывески на углу Туманной и Золотой. У Дахи там, можно сказать, общественная приёмная, в смысле, все, кому надо, знают, что её там между десятью и полуночью не ежедневно, но достаточно часто можно застать. А сейчас как раз половина одиннадцатого; в общем, если кому-то припекло повидаться, надо ему такую возможность дать, – думает Даха, сворачивая на Золотую. По дороге набирает Арона, на котором в отцовском доме всё держится, говорит: «Когда папа вернётся, передай, что у меня всё в порядке, пришла, скоро лягу спать». Обычно за сидов никто особо не переживает, даже любовники и родители – бессмысленно беспокоиться о тех, у кого настолько удивительная судьба. Но Дахин отец тоже сид, и ему в этом смысле непросто. Поди не начни волноваться о дочке, когда на собственном опыте знаешь, какие опасности бывают во Тьме за Воротами, и сам, вроде, умный, умелый и опытный, пару раз натурально чудом там уцелел.

Даха – Опора сидов, поэтому знает, кого каким способом можно поддержать и утешить. В частности, папу – только отчётами после каждой вылазки за Ворота: «Я вернулась, со мной всё в порядке». Такой детский сад. Ладно, ничего не поделаешь, надо, так надо; Дахе не трудно, ей даже нравится, что они с отцом такие смешные. В конце концов, ещё никто за всю историю так не влипал. Два сида в семье – огромная редкость, почти невозможное совпадение, но у них получилось – вот так.

* * *

Рахмет на радостях перелетает через стойку каким-то причудливым кувырком и заключает Даху в объятия:

– Рыжая! Ты пришла! Я как узнал про Ворота, подумал, что долго теперь тебя не увижу, будешь круглосуточно занята. Но всё равно так и знал, что ты сегодня заглянешь. Верить – не верил. Но знал!

У Рахмета при виде Дахи глаза так сияют, словно в бар влетела звезда. Хотя так, конечно же, не бывает. Мелкие звёзды в Ирали с неба порой действительно падают, но только на улицы, в помещения – никогда. Рахмет очень любит Даху; не в том смысле, что хотел бы на ней жениться, это всё-таки вряд ли, он по складу человек не семейный, а она – вообще сид. Но для Рахмета Даха – самое главное, что случилось с ним в жизни, он – её лучший друг и вечный должник.

История старая, её мало кто знает, сиды о своих делах не любят болтать, а тут ещё и личная тайна, которую без особой необходимости ни к чему разглашать; короче, у Рахмета удивительная история – вся, от начала и до конца. Он – один из тех уходящих, у которых в Ирали ни дома, ни родни, ни знакомых, некому здесь их любить и ждать. Таким уходящим иногда снится, что они гуляют по Ирали, как туристы, впервые приехавшие в какой-нибудь дальний квартал. Собственно, все и принимают их за туристов, а что ещё можно подумать? Ходит по улицам города, смотрит на всё, как впервые увидел, говорит невпопад; ну, главное, всем доволен и в помощи не нуждается. Если попросит, ему, конечно, помогут, а так чего к человеку зря приставать.

В Ирали до сравнительно недавних пор вообще понятия не имели, что такое бывает, пока позапрошлый Тёмный мэр Константин не познакомился в баре с одним уходящим-туристом и бескорыстно, без задней мысли, его до состояния последней исповеди напоил; с тех пор к восторженным незнакомцам стали присматриваться повнимательней и уже не стесняются их расспрашивать, откуда они, что, да как. Потому что всем уходящим нужна поддержка и опора в Ирали, а этим – в первую очередь. Нельзя их в одиночестве оставлять.

Таких уходящих – без роду и племени, без связей с другими людьми Ирали, без понимания что происходит – очень мало, на пальцах можно пересчитать. С тех пор как Тёмный мэр Константин сделал открытие, всего семерых насчитали. И одним из них был Рахмет.

Рахмет – счастливчик, его приметил не кто-нибудь, а Люсьен, о таком покровителе можно только мечтать. Объяснил ему его положение, поселил в своём доме и стал опекать. Даха там с Рахметом и познакомилась: Люсьен был другом её отца; в общем, неважно, факт, что Даха часто бывала в доме Люсьена, а Рахмет временами там жил, и они так сдружились, что когда Рахмет наяву, во Тьме за Воротами заболел какой-то смертельной болезнью, никому об этом не стал рассказывать, чтобы хорошие сны не портить, но Дахе всё-таки рассказал. Чтобы Даха с Люсьеном, когда он перестанет тут появляться, не подумали, будто Рахмет их по-свински, не попрощавшись, бросил, потому что нашёл другую компанию. Лучше их никого в мире нет! Рахмет почему-то больше всего беспокоился, что Люсьен и Даха обидятся, хотя, конечно, как все нормальные люди боялся и совсем не хотел умирать. При этом в Ирали Рахмет себя замечательно чувствовал, о своей болезни только теоретически знал. Но это как раз понятно, в Ирали тела уходящих полностью изменяются; у сидов, собственно, тоже. Дядя Люсьен рассказывал, когда ему во Тьме прострелили ногу, дома всё снова стало нормально, а во Тьме он с тех пор хромал.

В общем, Даха тогда сразу сообразила, что надо просто забрать Рахмета из Тьмы, как уходящих оттуда во время войны забирали. В Ирали он долго ещё проживёт. Благо война во Тьме – ну, чисто технически – для этого не нужна. Вовсе не обязательно новой войны дожидаться, чтобы одного-единственного уходящего из Тьмы домой привести.

Даха тогда была совсем молодая, почти подросток, начинающий сид. Папа, как все родители, считал, что ей во Тьму пока рано, сперва хотя бы школу надо закончить; дядя Люсьен с лучшим другом не спорил, но Даху потихоньку всему учил. В общем, хорошо, что она была ещё юная, глупая и неопытная, вряд ли подобную авантюру провернул бы взрослый, Тьмой за Воротами битый сид.

Советоваться со старшими Даха, конечно, не стала, ну их в пень, этих старших, они всегда говорят примерно одно и то же: «рано», «ты пока не умеешь», «нет». Она подробно расспросила Рахмета, как его отыскать во Тьме; труднее всего было попасть в нужный город, но с восьмой попытки у неё получилось, а всё остальное оказалось легко. Дахе в тот раз везло фантастически, как часто везёт новичкам: не заблудилась, пробралась в больницу, нашла палату, и Рахмет её сразу узнал, даже вспомнил, как они во сне договаривались, что Даха поможет ему сбежать, смог подняться с кровати и выйти, никто их по дороге не остановил; короче, слабоумие и отвага, как папа потом шутил. Прежде Даха, как все начинающие, ходила во Тьму за Воротами и обратно только чужими проверенными путями, а тогда – потому что выхода не было, а вдохновение было – изобрела свой собственный способ, самый простой за всю историю сидов Ирали: закрыть глаза и идти.

В общем, Даха вернулась из Тьмы в обнимку с Рахметом; уже задним числом испугалась до полусмерти, сообразив, как велика была вероятность и Рахмета не вытащить, и самой надолго во Тьме застрять. Думала, папа и дядя Люсьен будут страшно ругаться, но обошлось. У сидов Ирали такое правило – к победителям не придираются. Если задуманное получилось, и все живы остались, ты молодец.

Короче, у Дахи с тех пор Репутация, с большой буквы «ррры», а у Рахмета – бар на углу Золотой и Туманной, без вывески и названия, куда приходят только свои. Он всю жизнь о чём-то таком мечтал, и отлично у него получилось, но вот это как раз не чудо, а просто нормально, здесь у всех получается, хочешь – бери и делай, а реальность тебе поможет. У Ирали лёгкий характер, он очень сговорчивый мир.

* * *

Наконец Рахмет отпускает Даху и говорит единственному клиенту в пальто с капюшоном, который сидит у окна:

– Видишь, пришла всё-таки! Не зря я тебе советовал подождать.

– Спасибо, – кивает тот, откидывает капюшон и смущённо улыбается Дахе: – Извини, я к тебе по делу. А ты же наверное приходишь сюда отдыхать.

– Всё нормально, – смеётся Даха. – В этот бар я специально прихожу уставать! Мы знакомы? Прости, если да, у меня ужасная память на лица. Даже приятеля, если месяц не виделись, могу на улице не узнать.

– Да не то что знакомы. Пару раз виделись в Ратуше. Я один из помощников Шумана…

– А! – вспоминает Даха. – Точно. Транспортом занимаешься. Алекс, правильно?

– Да. Александр. Я пришёл из-за дочки. Она…

– Уходящая? – продолжает Даха и берёт у Рахмета бокал с коктейлем из холодного кофе и грушевой водки; крепкий, зараза, страшно, но сейчас – то, что надо. Он поначалу бодрит, и проясняется голова, правда, потом… Ай, ладно, какая разница. Если что, у Рахмета в подсобке можно поспать.

– Да, уходящая, – кивает Александр. – Но проблема не в этом. Будь Микаэла просто одной из застрявших во Тьме, я бы не стал тебя дёргать. И так же понятно, что вы без дополнительных уговоров постараетесь всех оттуда забрать.

– Ну да, – подтверждает Даха. – Сами этого больше всего на свете хотим. Сиды крепко связаны с уходящими. Существует легенда, будто изначально Ирали придумал сидов, чтобы было кому помогать уходящим, их во Тьме поддерживать и защищать. Правда ли это, не знаю, но судя по тому, как сильно мы о них беспокоимся, больше, чем о ближайших родичах, похоже, всё-таки да.

Даха думает: так, язык у меня уже развязался. Осторожней надо с грушевой водкой, вечно я от неё начинаю пространно вещать. У человека дочка осталась во Тьме за Воротами, он ко мне уж точно не за мифами и легендами шёл.

Она спрашивает Александра:

– Значит, твоя Микаэла не просто одна из застрявших? А что с ней не так?

– У Микаэлы во Тьме есть сын, – говорит Александр. – Прямо там и родился. Мой, получается, внук.

– Ничего себе. Я не знала.

– Да никто кроме нас с Ниной не знал. Мика в принципе необщительная. У неё единственная подружка – Нина, сестра. Они двойняшки. С виду не одинаковые, но всё равно, считай, близнецы. С близнецами, говорят, так часто бывает, что они друг для друга – весь мир. Ладно, неважно, речь сейчас не о том. А о том, что Микаэла сына не бросит. Может быть, стоит увести её хитростью? Или силой? Сиды это умеют, я знаю. Но как быть с мальчишкой? Нельзя, наверное, его одного бросать. Он, конечно, без матери не пропадёт, уже не младенец. Но ещё и не взрослый. Четырнадцать лет. Короче, я не знаю, что делать. О чём тебя надо просить – забрать Микаэлу из Тьмы, или оставить в покое, пусть сына растит? Как вообще в таких случаях поступают? Мне нужен совет.

Даха долго молчит. Но не потому что не знает ответа, а чтобы лишнего не сболтнуть. Наконец говорит:

– Хорошо, что ты мне рассказал про внука. Придумаем что-нибудь. Не грусти, нормально всё будет с обоими. Я сама за твоей Микаэлой схожу.

Уже потом, свернувшись клубком на тахте в подсобке, потому что ноги после грушевой водки до дома вряд ли дойдут, Даха говорит – не то присевшему рядом Рахмету, не то себе, но всё-таки вслух:

– Как же удивительно иногда сплетаются судьбы уходящих и сидов. Как красиво мы возвращаем долги!

Что – красиво? Чьи именно судьбы сплетаются? Какие долги? – недоумевает Рахмет. Но молчит, не переспрашивает, потому что хорошо знает Даху. Захочет, сама расскажет. А не захочет, сделает вид, будто спит.

Даха спит.

* * *

Раньше по вечерам Ева часто ходила в бар в трёх кварталах от дома, заказывала стакан сидра, или светлого пива и подолгу сидела в каком-нибудь дальнем углу. Ей там всё нравилось – тихая музыка, спокойная атмосфера, знакомые лица соседей, стареющих у неё на глазах, вместе с ней. Здесь Еве всегда начинало казаться, что она пришла навестить родных, и ей это очень нравилось, хотя на семейные торжества к настоящим родственникам её палкой было не загнать.

В локдаун бар не работает, как и всё остальное, кроме аптек и продовольственных магазинов, да и те закрываются в страшную рань. Но Ева всё равно выходит из дома по вечерам с бутылкой сидра, или светлого пива, чтобы выпить его под навесом у входа в бар. Еве кажется, что от этого бар уцелеет, не разорится и не закроется навсегда. Никакой логики в этом нет, но ей и не надо логики. Ей даже веры не надо. Достаточно исполнять ритуал.

Ева сидит на ступеньке у входа, под навесом – это сейчас особенно кстати, потому что моросит ледяной зимний дождь. Медленно цедит пиво; ей на самом деле не особенно хочется. Но надо, выпить пива на этой ступеньке – Евин тайный, смешной, никому не нужный священный долг. Впрочем, Еве тут нравится, как раньше нравилось в баре. Надо же, – думает Ева, – бар закрыт, здесь холодно и темно, нет ни музыки, ни тёплого тусклого света, ни запахов, ни голосов, ни знакомых лиц, а атмосфера и настроение сохранились. И через замочную скважину выбрались из помещения на крыльцо.

Поэтому Ева совершенно не удивляется, когда из-за угла выходит сосед. Поднимает руку в приветственном жесте, спрашивает: «Не помешаю?» – и садится рядом, не дожидаясь ответа. И так же ясно, что нет.

– Я не забыла про груши, – говорит ему Ева. – Просто дома давно не была.

То есть, Ева сперва говорит, а потом уже вспоминает, вернее, осознаёт: рядом с ней на крыльце как ни в чём не бывало, расселся сосед Георгий. Я им с Ларой груш обещала, – медленно, чуть ли не по слогам, как бывает спросонок, думает Ева, – а собрать не успела, потому что как-то слишком быстро ушла обратно во Тьму.

Так, спокойно, – говорит себе Ева; впрочем она и без дополнительных увещеваний спокойна как никогда. – Это сосед Георгий. Это просто сосед Георгий. Из двухэтажного жёлтого дома с оранжевой крышей, который мне часто снится. Просто сосед Георгий из… из сна. У него желтый дом, а у нас бирюзовый; мы ещё договаривались, как покрасить дома, чтобы рядом красиво смотрелись. Засиделись тогда вчетвером почти до утра. Эл сперва хотел фиолетовый… так, стоп. Эл хотел фиолетовый! То есть Эл у меня из того же сна, что Георгий. Они вместе мне снились. Одновременно. И получается… погоди, это что же у нас получается? То есть, Эл тоже может прийти наяву?