Женщины Гоголя и его искушения

Женщины Гоголя и его искушения
Максим Валерьевич Акимов

Любовные драмы
Сумрачный странник – таким мы привыкли воспринимать Гоголя. А он между тем был весьма необычным человеком, и прожитая им жизнь была также необычайна, полна самых ярких впечатлений и событий. Потому, быть может, важным является вопрос о сердечных тайнах Гоголя, о его отношениях с женщинами. Мария Петровна Балабина, Александра Осиповна Смирнова-Россет, Мария Николаевна Синельникова. Их черты сохранены для истории на старинных портретах, но кем они были для Гоголя, каковы были его чувства к этим женщинам, и, главное, существовала ли на свете та единственная, которую великий писатель решился назвать невестой?

Об этом рассказывает очередная книга серии.

Максим Валерьевич Акимов

Женщины Гоголя и его искушения

© Акимов М.В., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

* * *

Сумрачный странник – таким мы привыкли воспринимать Гоголя. А он между тем был весьма разным, и судьба его заключала в себе любопытные разности.

Случались такие дни, когда Гоголь буквально источал веселье, причём это были не вспышки сарказма, это была сама лёгкость. И казалось, будто римская Strada Felice (в буквальном переводе – Счастливая дорога), где он проживал в свои лучшие времена, и в самом деле способна вывести его линию жизни, его великое дело и судьбы всех его читателей к новому свету прекрасной жизни.

Порой он писал восторженно-яркие письма друзьям. А одной нежной молодой особе отправил послание на итальянском языке. Письмо получилось игривым и ч?дным, как плод светлого веселья, которое овладевало Гоголем в тех закоулках судьбы, где он бывал счастлив. Там, на берегу Средиземного моря, с Гоголем произошло несколько любопытных историй. Наш классик был молод, а его жизнь ещё не казалась головоломкой, созданной сумрачным гением.

Однако нынче она представляется именно таковой. И наиболее загадочным и оттого, быть может, необычайно притягательным является вопрос о сердечной тайне Гоголя, о его отношениях с женщинами.

Трудно ли отыскать их след на полотне гоголевской жизни? И можно ли назвать их имена?

Можно, отчего же – нет? Вот они. Мария Петровна Балабина – Машенька – любимая ученица Гоголя; Александра Осиповна Смирнова-Россет – Черноокая Ласточка – многолетняя корреспондентка Гоголя, его родственная душа; Мария Николаевна Синельникова – Мариам – кузина Гоголя, сблизившаяся с ним перед самым финалом его жизни и нежно хранившая прядь его волос.

Каждая из этих дам была бесконечно очаровательна, их черты сохранены для истории на старинных портретах, но кем они были для Гоголя, каковы были его чувства к этим женщинам и, главное, существовала ли на свете та единственная, которую великий писатель решился назвать невестой?

Представьте – да, была одна интересная особа, которую Николай Васильевич повстречал на пути странствий и всё же надумал сделать избранницей.

Так кто же она? Что за таинственная искусительница? Может, принцесса какая-то?

Не удивляйтесь, но всё почти так и есть. Девушка, на которой Гоголь остановил свой взор, оказалась дочерью принцессы Луизы Бирон, состоявшей в браке с графом Виельгорским. Сии господа принадлежали к высшей европейской аристократии.

Нет, Гоголь не искал богатств, не претендовал на фамильные замки. А чего же тогда искал он? Что же стало причиной его «тайного сватовства»? Нелегко ответить на эти вопросы. Но давайте попробуем.

Слово будут иметь письма Гоголя, кроме них – авторская исповедь писателя, ну и ещё – добросовестно отобранные свидетельства, оставленные людьми, не понаслышке знавшими биографию Николая Васильевича. Выяснять щекотливые детали будем дотошно и кропотливо, но главное – честно, не подставляя заранее заготовленные ответы.

А если откроется что-то тёмное в тайной комнате гоголевских чувственных переживаний? Ну, коль откроется, то поговорим и об этом.

Однако ни в коем случае не будем подчиняться стереотипам, сложившимся в головах после того, как пролился обильный дождь сплетен о Гоголе. Давайте-ка, в конце концов, глянем на то, как всё было на самом деле, на то, что в реальности являлось сокровенной сердечной тайной Гоголя? Для этого нам придётся коснуться, хотя и очень бережно, того занавеса, за которым происходила одна из самых непростых и трагических мизансцен гоголевской драмы. Она была необычной, вернее, необычайной, как всё гоголевское, очень тонкой и хрупкой, но оторваться невозможно, очень уж она завораживает!

Глава первая. Происхождение Гоголя, детские годы

Феномен Гоголя – это водоём, имеющий немалые глубины, и промер таких глубин – дело очень непростое. Мало кому из исследователей оно удавалось, во всяком случае по-настоящему, так чтоб в самом деле достичь твёрдого дна, определить чёткие контуры, подводные хребты и ложбины, а к тому же – объяснить природу течений и свойства вод, движимых течениями. Предположений об этих явлениях было сделано немало, но в точности сказать о них никто или почти никто не мог. Но даже не это главное, а состоит оно в том, что люди близорукие или намеренно недальновидные выдают темноту глубин Гоголя за чёрную и мутную суть воды гоголевского океана. Однако глубина океанической впадины такого масштаба всегда сумрачна, поскольку так ей положено по природе вещей, и феномен Гоголя ничуть не спорит с законом естества. Судить же о прозрачности и чистоте гоголевской сути надо так же, как мы судим о свойствах океанической, речной или озёрной воды, то есть добросовестно исследуя «пробы вод» с разных глубин, с разных уровней, до самого дна. Это трудное дело, но оно выполнимо. И когда мы определим характеристики основных составляющих гоголевского океана, то и вся картина целиком станет более ясна.

Пожалуй, нас ждёт немало неожиданностей. Какие-то формы подводного рельефа и какие-то течения покажутся гораздо сложнее, чем рисовал обывательский или пристрастный взгляд, а иные явления гоголевской жизни, совсем напротив, окажутся не так и запутаны, не такими и странными проявятся они, когда рассмотрим мы все те «пробы воды» и промеры, что есть в нашем распоряжении. Судьба гения затейлива и прихотлива, но порой и гениальное просто, и потому не стоит усложнять понапрасну, но вместе с тем не стоит пытаться толковать явления гоголевского существа как нечто банальное. Надо привыкнуть к мысли, что загадка Гоголя обширна, в ней много составных частей, и это само по себе обязывает нас не суетиться. Так вот, коль без суеты, перейти от метафорического вступления к конкретному разговору, то первыми, самыми естественными и, по мнению многих, самыми главными, являются вопросы: «Почему у Гоголя не было семьи? Каковы были связи Гоголя, каковы были его любовные предпочтения?»

Скрытная натура Гоголя обусловила трудности в выяснении этих вопросов и дала повод иным любителям мистификаций городить Бог знает что, однако ответы, которые способна преподнести действительная канва гоголевской судьбы, настоящий пунктир его жизни, опорная структура его духовного здания, пожалуй, просты, быть может, неожиданно просты и этим способны явиться удивительными для многих, успевших воспринять массу небылиц и анекдотов о судьбе и натуре писателя.

Так начнём, пожалуй, планомерный промер глубин, то есть сразу перейдём к сути, к разговору о чувствах Гоголя, о его отношениях с женщинами.

Начинается история чувствований юного Никоши, наука любовных переживаний, разумеется, с семьи, то есть с любви, испытываемой к матери, с наблюдения за чувством, которое жило и росло в его родителях. А эта история любви, эта связь была настолько гармонична, настолько высокую планку любовных отношений задали родители Николая Васильевича, что она явилась чем-то таким, к чему можно стремиться, но почти невозможно достичь. И как впоследствии иные сочинители желали достичь писательского уровня Николая Гоголя, так сам гений мог лишь мечтать найти чувство и создать союз, подобный тому, в котором пребывали его родители.

Семейная жизнь Гоголей-Яновских, родителей и детей, была чем-то вроде кристалла, где каждая частичка располагалась на своём месте, и он был бы абсолютно прозрачен и чист, как алмаз, если бы в нём не присутствовала единственная инородная частица, будто молекула алюминия в кристаллической решётке углерода, дающая ярко-красный цвет драгоценному камню. Никоша был именно этой частицей, то есть он являлся и составной единицей своей семьи, но и чем-то отдельным, более ярким, иным. Гоголь-наследник был и частью и наблюдателем событий, разворачивавшихся в жизни его родителей.

Идеальность, пожалуй, сказочность их истории создала для Николая Васильевича некий сложный эффект поиска высшей планки, высшей точки отношений с женщиной. Запечатлев в своей памяти ту, почти неправдоподобную, историю отношений, что происходила между его родителями, он уже не мог согласиться на что-то менее настоящее, на что-то менее великое. Он всю жизнь искал этого и в себе, и в женщинах, на которых падал его взгляд.

Сама история знакомства Василия Афанасьевича Гоголя-Яновского с невестой была похожа на романтическую былину, почти легенду, и в неё трудно было бы поверить, если бы не документальное совпадение дат и фактов, доказывающих подлинность истории.

Отец нашего писателя был почти также мечтателен и тонок, как и его знаменитый сын, а к тому же очень чувствен. Свою судьбу он увидел во сне, в четырнадцать лет, когда с родителями возвращался с богомолья. На старом постоялом дворе, где семейству Гоголей-Яновских выпало заночевать после долгой дороги, юному Василию Афанасьевичу приснилась Святая Дева, которая указала на девочку-младенца, и объявила, что это есть наречённая невеста.

Родители поначалу не очень серьёзно отнеслись к этому видению сына, тем более что избранницей стала семимесячная малышка – Маша Косяровская с хутора Яреськи; всё это было если и трогательно, то очень забавно. Но Василий Афанасьевич оказался твёрд в своём намерении выполнить означенное. Он действительно и серьёзно уверился в своём чувстве и ждал долгие годы, не отдавал своего сердца никому, кроме этой девочки.

Маша Косяровская, то есть та особа, что вошла в мировую историю как Мария Ивановна Гоголь, с детства знала об этом и росла с этим чувством. С самых первых сознательных дней, и до последнего вздоха она жила только внутри этого чувства, никогда она не знала ничего иного, никогда в её жизни не могло быть других мужчин, даже в шутку, даже не всерьёз.

Василий Афанасьевич ждал, но его возраст становился уже довольно зрелым (на Украйне женились раньше, чем в столицах), он даже чахотку себе заработал, томясь вынужденным одиночеством в самые молодые и энергические годы. Но как уж он дал себе слово, так и оставался верен обещанию. Впрочем, с того момента, как девочка была выбрана им в невесты, он не отходил от неё далеко и, пока она была малышкой, дарил ей игрушки и кукол, а когда она подросла, часто приходил под окна своей Машеньки, пел ей серенады.

Наконец, в свои двадцать восемь и в неполных пятнадцать лет невесты он сосватал-таки её у родителей, причём история сватовства и свадьбы была столь же трогательной, почти романной, и составлено всё это не чьей-то выдумкой, не пером писателя, а судьбой.

Как я уже отметил, существуют подтверждения этой наивно-трогательной легенды, а вернее – её осуществления. Дело в том, что Василий Афанасьевич и в самом деле следил за взрослением Маши Косяровской, а её родные с удивлением замечали характер его отношения к ней.

«Когда я начала подрастать, – вспоминала впоследствии Мария Ивановна, – то он (Василий Афанасьевич) забавлял меня разными игрушками, даже не скучал, когда я играла в куклы, строил домики из карт, и тётка моя не могла надивиться, как этот молодой человек не скучал заниматься с таким дитём, по целым дням; я хорошо знала его и привыкла, часто видя, любить его» [1].

Когда прошли положенные годы и юная Маша с молодым Василием Афанасьевичем поженились, то в самом деле возникла идеальная пара, не произошло того нередкого в общем-то случая, когда люди ожидают от брака чего-то невероятного, а получается банальное разочарование. Нет, Василий Афанасьевич действительно угадал, точнее сказать, послушал верный голос, и все те годы, что был женат (то есть до последнего дня своей жизни), наслаждался своим счастьем и бесконечно ценил его.

М.И. Гоголь-Яновская. Неизвестный художник

Все, кто знал Марию Ивановну, отмечали её красоту, миловидность, женственную нежность. Но когда Василий Афанасьевич увидал семимесячную Машеньку, он вряд ли имел возможность судить о её будущей внешности. Он лишь почувствовал что-то своей детской интуицией.

Никоша Гоголь-Яновский знал эту фамильную легенду, и, наверное, Гоголю-сыну был явлен этот феномен для того, чтобы навсегда запрограммировать своё существо на поиск предельной планки чувств и духовных возможностей.

Дело, однако, происходило в тихих, почти заповедных местах колоритной малороссийской глубинки, а в жизни гоголевской семьи, помимо необычайной сказочности, было и довольно простоты, той уютной и милой, что потом отразится в «Старосветских помещиках».

Ранний биограф (и современник) Гоголя Пантелеймон Кулиш, к свидетельствам которого мы ещё не раз обратимся, оставил любопытное описание характера родителей Николая Васильевича, домашнего быта Гоголей, огонька их семейного очага.

«Сын полкового писаря Василий Афанасьевич Гоголь, отец поэта, был человек весьма замечательный. Он обладал даром рассказывать занимательно о чем бы ему ни вздумалось и приправлял свои рассказы врожденным малороссийским комизмом. Во время рождения Николая Васильевича он имел уже чин коллежского асессора, что в провинции – и еще в тогдашней провинции – было решительным доказательством, во-первых, умственных достоинств, а во-вторых, бывалости и служебной деятельности. Это уже одно заставляет нас предполагать в нём известную степень образованности – теоретической или практической, всё равно. Таким образом занимательность его рассказов объясняется не одним врожденным даром слова: он много знал, много видел и много испытал. Это не подлежит сомнению. Но как бы то ни было, только его небольшое наследственное село Васильевка, или – как оно называется исстари – Яновщина, сделалось центром общественности всего околотка. Гостеприимство, ум и редкий комизм хозяина привлекали туда близких и далеких соседей. Тут-то бывали настоящие «вечера на хуторе», которые Николай Васильевич, по особенному обстоятельству, поместил возле Диканьки; тут-то он видал этих неистощимых балагуров, этих оригиналов и деревенских франтов, которых изобразил потом в своих несравненных предисловиях к повестям Рудого Панька [2].

Малороссийские помещики прежнего времени жили в деревнях своих весьма просто: ни в устройстве домов, ни в одежде не было у них большой заботы о красоте и комфорте. Поющие двери, глиняные полы и экипажи, дающие своим звяканьем знать прикащику (так в оригинале) о приближении господ, – всё это должно было быть так и в действительности Гоголева детства, как оно представлено им в жизни старосветских помещиков. Это не кто другой, как он сам, вбегал прозябнув в сени, хлопал в ладоши и слышал в скрипении двери: «батюшки, я зябну!» то он вперял глаза в сад, из которого глядела сквозь растворенное окно майская темная ночь, когда на столе стоял горячий ужин и мелькала одинокая свеча в старинном подсвечнике» [3].

А вот что замечал Владимир Шенрок, оставивший несколько томов исследовательских работ о Гоголе и массу интересных журнальных статей: «Непосредственная наследственность и непосредственные эстетические влияния (Николая Гоголя) шли прежде всего от Гоголя-отца. Его эстетические наклонности выражались очень разнообразно: и в сентиментальных серенадах невесте, и в не менее сентиментальном садоводстве, в устройстве беседочек и гротиков в саду и «долины спокойствия» в лесу – и в лирических стихах, чаще всего на случай, но полнее и сильнее всего в украинских комедиях» [4].