Стеклянное солнце

К Жоре подошел высокий сержант и открыл дверь камеры. Власов не вполне мог слышать чьи-то голоса. Словно в бреду, они с трудом доходили до разума и отдавались эхом в самых дальних его уголках.

Георгий чувствовал теплоту на затылке. Кровь. Местами запекшаяся, местами все еще свежая, она редкими каплями стекала по голове и высыхала на воротнике футболки.

Резко заболел локоть. Сержант ударил его туда дубинкой. Власов почти неслышно вскрикнул.

– Пойдем, тебя ждут, нацик.

Гоша с трудом поднялся, ноги его совершенно не держали. Единственное, что он полноценно ощущал, так это ноющую боль в локте и на затылке. Эти ребята не прочь лишний раз поиздеваться над такими людьми, как он.

Сержант вел его прямо по пустынному коридору. Свет здесь не горел и только так сквозь пелену тумана в голове Власов определил, что наступило утро нового дня. Коридор ответвлялся на мелкие комнаты – кабинеты, где сидели такие же незначительные служащие. Но одно из таких помещений представляло интерес. Туда-то сержант и вел Власова.

Внутри отличий практически не наблюдалось. Такая же массивная железная дверь. Грохочущая и писклявая, она ныла и стонала при каждом прикосновении, будто требовала более уважительного к себе отношения. Стены отталкивали от себя вредностью и уродливостью. Их одежда – сползающая многолетняя краска, двигалась вниз, неравномерными шагами раздевая бетон. Стол посреди комнаты и два стула. Вот и вся мебель.

– Сядь. – Тихо приказал угрюмый сержант. – Руки.

Георгий вытянул вперед обе конечности. Сержант пристегнул их к столу наручниками. Сам же открыл дверь и уже на выходе также тихо произнес:

– Жди.

У Власова было немного времени привыкнуть к подобной обстановке. Он уже не раз бывал в таких ситуациях. Сидел на допросах, говорил монотонные и совершенно неразборчивые вещи, на которые с каждой минутой хотели наплевать все больше. Если ему понадобится и сейчас сказать какую-то глупую чушь, он сделает это. Даже стараться не придется.

Георгий почти полностью пришел в себя. Оставалась только ноющая боль. Разум очистился, восприятие отфильтровалось. Теперь он видит мир, слышит, чувствует его. Но по-прежнему не понимает. Ему не хватало чего-то. О нем Георгий и думал здесь, сидя прикованным к столу наручниками. Он знал, что если найдет в себе это "что-то", то его жизнь навсегда поменяется, а его пристрастия и желания станут пылью.

На волне своих рассуждений он задумался: а правильно ли он вчера поступил? Власов поймал себя на жалости к самому себе. Нет, он готов отдать себя в жертву ради спасения других. Они вряд ли поменяются, а вот он вполне может. И все же Георгий сожалел.

Сокрушался, что пришел позже и не помог уничтожить неправильное. Сокрушался, что поставил себя на один уровень с каким-то жалким евреем. Сокрушался, что находится сейчас из-за него в обезьяннике и тратит свою жизнь на сидение за решеткой и пустые разговоры с такими же пустыми блюстителями порядка. Для себя Георгий решил. Его жертвенность – глупость и отсутствие здравого смысла.

Он опоздал скорее намеренно, чем нет. Потому что думал, что сможет уйти, не заплатив по счетам. Теперь стало окончательно ясно – он слабак и обречен жить всю жизнь пешкой.

Было одно время, когда он в пору своей юности подрабатывал промоутером. Раздавал всякие листовки на улицах, ходил с серьезным лицом и отсчитывал время, когда же сможет наконец пойти домой. Помимо всего прочего, Георгий понял одну вещь о людях.

Им ничего не надо… Они серые и хмурые. Их лица не выражают ничего, кроме грусти и раздумий о бытовых делах. Им по барабану, что ты говоришь, где находишься и почему у тебя не застегнута ширинка. Они толкаются, жмутся, пытаются из себя что-то строить, но по итогу люди все одинаковы в конечном смысле своей жизни. Как бы они не старались выказать индивидуальность, реальность смеется над ними и показывает внимательным, что их особенности – просто мираж.