Расцветая подо льдом

Положение отлучённого от общины изгоя обязывало подчиняться. Грач, скрепя сердце, подошёл, держа в поводу Сиверко – конь придавал уверенности. Мельком он глянул на Бравлина.

– Ты мне не переглядывайся, в глаза смотри! – пресёк неповиновение Гоес. Из-под насупленных бровей и широченного лба он тускло уставился на Грача: – Этот твой дружок – что у тебя делает?

– Златовид? – он попытался ответить в тон, но голос подвёл. – Ночует…

– Имей у меня ввиду, – Гоес погрозил пальцем, – возьмётесь за старое – уже не со двора, а со свету сживу!

Грач закусил губу.

– Молодчики с ним – кто такие?

– Стрелки, – выдавил Грач. – Сходите и спросите.

– Подерзи, подерзи мне! – Гоеслав угрожающе поиграл бровями, отчего на лбу стала заметной какая-то вмятина. – Ну-ка, веди! Сам потолкую.

Снова подняться в седло Грач не посмел. Те трое расценят это как дерзость. Он повёл Сиверко. Гоеслав, быстро шагая, нагнал Грача и пошёл, искоса хмуро поглядывая. Староста Млад поплёлся позади, скрипя снегом и перебегая с шага на рысь. Взгляд старика Ратко жёг спину между лопаток. Про него говорили, что Ратко только строит из себя ратника, а на деле был опричником и в старые времена выселял из домов нечисть. Грач кожей почувствовал сейчас своё отличие, особенно чёрные, не как у людей, волосы…

Ещё подходя к хутору, Грач увидал, как шастнул в дом дозорный и как скоро, точно поджидая их, распахнулась дверь дома. Выскочил со двора Добес, пропустил вперёд Златовида с сопровождающими – Скуратом и Веригой. Златовид сверкал кирасой, налокотником и поножами, красовался в пурпурном плаще, небрежно накинутом на плечи. У конюшего Гоеслава вытянулось лицо. Слева у Златовида, под самой рукой, свисал от пояса до земли тяжёлый в дорогих ножнах меч – кажется, палаш работы дальних мастеров. Ратко, старый вояка, присвистнул от удивления.

– С утречком тебя, Цветик, – спокойненько кивнул Злат. Злат будто показывал, что Грач – под его опекой и покровительством.

Медленно, с сознанием собственной значимости Злат поклонился. Гоес толкнул старосту Млада локтем, все молчали. Златовид держал руку близ сердца и кончиками пальцев как будто указывал на нашивку со стрелой выше левого локтя.

– Почтенный Гоеслав, добрый наш Млад, заслуженный Ратко, принимаю за честь видеть вас снова, – Злат заговорил ласково, гостеприимно, но словно даря каждое слово. – Представлю вам моих ближних: славного Скурата, храброго Веригу и Добеслава.

Стрелки один за другим наклонили головы.

– Гм, – выговорил Гоес. – А говорили, мол, оборванцы…

– Люди-то говорят разное, – пожалел Златовид, – но на каждый роток найдётся платок, – он пообещал, перевирая пословицу. – Раз я вернулся в трудный для родины год, значит, я обязан помочь вырастившей меня общине.

– Ах, даже вот так, – пробормотал Гоес. – А-а…

– В знак моего стремления загладить былое, – перебил Злат, – позвольте поднести вам добытые почётным ратным трудом подарки.

Злат посторонился и кому-то сделал отмашку. Через двор пронесли подарки. От пестрящего атласа, переливчатого шелка и кашемировых тканей у коневодов захватило дух.

– Вот, если только, – разволновался староста Млад, – если в знак уважения к вам, – он принял подарки.

Коневодам ещё подарили конскую сбрую да полное облачение наездника, от соболей шапки до сапог с золочёными шпорами. Гоес не вытерпел и попробовал шпору на зуб.

– Отличившемуся в боях Ратко особый наш дар! – Злат поднёс старику саблю какой-то чужестранной работы с золотой рукоятью и в разукрашенных ножнах.

– Златушка, Златушка, – прослезился старик.

После все трое удалились, согнувшись под тяжестью подарков и осторожно ставя в снег ноги. Грачу стало стыдно – за них, за старого опричника, за себя, потому что боялся и недолюбливает их, таких до неприличия жалких.

Из дома выходили проспавшиеся стрелки. Злат ледяным взглядом встречал каждого, кто после вчерашнего цеплялся за косяк.

– Трезвитесь, парни, трезвитесь! Приказываю к полудню подготовить лошадей, вымыть, вычистить, ссадины смазать маслом. Вы поедете к коневодам, а у них глаз намётан. Чуть волосинка не так лежит – всё пропало. Цветушка, поруководи ими. Ты же поможешь нам?

– Я подумаю, – уклонился Грач. Пообещать подумать означает не пообещать ничего.

В полдень на дороге к Приречью Грач старался вести Сиверко в стороне, как бы отделяясь от всех. Едва показался посад, Златовид привстал над седлом, высматривая подворья, а после вывернул шею, оглядывая общинные конюшни.

На дальнем конце появилась крыша Посадского дома, за ним – широкий двор, целая площадь для собраний и праздников. Донеслись скраденные расстоянием голоса. Староста Млад однообразно бубнил в воздух поверх людских голов:

– …принять помощь и руку дружбы прибывших… оказывать содействие Златовиду сыну Кучки и тем, кто с ним… предоставив содержание за счёт посадской общины.

Гоеслав из-за плеча Млада посматривал на собравшихся и мерно кивал головой, а староста Млад через слово оглядывался то на него, то на старейшину Ратко.

– Как это? Как это? – заволновались в толпе. – Нам новая повинность, что ли?

– Ну, Гоеслав у нас теперь заместо боярина, – встрял некий шутник, – ему только дружины и не хватает.

Гоес погрозил широченной ладонью, выискивая в толпе балагура:

– А ты помолчи, помолчи, остроумник! – он в раздражении мотнул головой. – Всё бы горло драть, право слово, – тут он вдохнул воздуху, поднял глаза на улицу у Посадского дома и остановился. Народ заволновался, угадывая, что происходит. Увидели и с недоверием расступились.

Златовид въехал на площадь с полутора десятком всадников – все в доспехах и на войсковых караковых лошадях. Коневоды настороженно переглядывались: воинов в этих краях не видели лет десять. А эти – в шлемах, кольчугах да с луками и стрелами, у этих – лёгкие мечи и чёрные всадничьи плащи. К добру ли…

Златовид соскочил с седла и повалился народу в ноги:

– Дорогие мои! Каждого с детства помню. Сердце так и рвалось к вам. Уж не знаю, примите ли? Истосковался, измучился на чужбине. Вернулся я к вам, хорошие мои, вернулся, – Злат отвернулся, будто скрывал слезу. Народ выжидал, а одна тётка вдруг растрогалась:

– Ой, как похож, как похож-то… Мой молодым такой же был, когда на проклятую Рать собирался.

Коневоды поёживались, доверять пришлым бойцам не спешили. В посаде любое оружие сдали ещё лет десять тому назад по особому указу, когда закончилась Рать. А дружиннички будто невзначай поправляют мечи и луки.

Стрелки, будто ждали приказа. Соскочили с сёдел, торопясь, распутали вьюки. Златовид выхватил первую охапку и нырнул в толпу. Он помнил всех по именам, ласково звал кого баба, кого дядя, кого дружище или старина. Человек пять или шесть стрелков помогали ему.

– Не держите обиды, забудем старое, – упрашивал Златовид. – Баба Морозиха, возьми. Дядя Стешко, это тебе. Виноват я за старое, ну так простите, вину-то заглажу.

Скурат совал коневодам шапки, меха и дорогую одежду. Верига одаривал девок бусами, лентами и серьгами. Третий стрелок откупорил бочонок с вином и наливал. К нему выстроилась вереница.

– Эх, да чего уж там, – бормотал дядя Стешко, – и воров-то прощают.

– Ой, совсем другой стал, – умилялась баба Морозиха, – Златовидушка.

– Вот так ладненько! Вот так по-нашему! – радовались посадские, мечей и луков со стрелами никто больше не замечал.

Златовид, обознавшись, налетел на Грача и чуть было не вручил ему подарок – сапоги с оторочкой, но признал его. На мгновение кротость в его глазах заволоклась леденящим холодком, он сощурился, а через миг снова просиял благодушием.

– И тебе скоро будет, – пообещал тихонько. – И тебя не забуду.

Народ потихоньку расходился по околоткам и улицам. Остались одни девки, на время увлеченные красотой стрелковых доспехов. Злат на глазах сменил кротость на удаль. Подтянулся, распрямил спину и взлетел в седло, не касаясь поводьев. Сделал круг по площади, глядя соколом и блестя золотыми кудрями.

– Теперь в Залесье! – приказал Злат, стрелки вскачь понеслись за ним.