Супруги Орловы

Григорий глупо мотнул головой и спросил:

– Хочешь, в ноги поклонюсь?

Она молчала.

– Не хочешь? Твоё дело… А я всё думал: виноват я пред тобой или нет?

Выходит – виноват. Вот я и говорю – хочешь, в н-ноги поклонюсь?

Она молчала, вдыхая запах водки, исходивший от него, душу её разъедало горькое чувство.

– Ты вот что – ты не кобенься! Пользуйся, пока я смирный, – повышая голос, говорил Григорий. – Ну, прощаешь?

– Пьяный ты, – сказала Матрёна, вздыхая. – Иди-ка спать…

– Врёшь, я не пьяный, а – устал я. Я всё ходил и думал… Я, брат, много думал… о! ты смотри!..

Он погрозил ей пальцем, криво усмехаясь.

– Что молчишь?

– Не могу я с тобой говорить.

– Не можешь? Почему?

Он вдруг весь вспыхнул, и голос у него стал твёрже.

– Ты вчера накричала на меня тут, налаяла… ну, а я вот у тебя прощенья прошу. Понимай!

Он сказал это зловеще, у него вздрагивали губы и ноздри раздувались.

Матрёна знала, что это значит, и пред ней в ярких образах воскресало прежнее: подвал, субботние сражения, тоска и духота их жизни.

– Понимаю я! – резко сказала она. – Вижу, – опять ты озвереешь теперь… эх ты!

– Озверею? Это к делу не идёт… Я говорю: простишь? Ты что думаешь?

Нужно мне оно, твоё прощенье? Обойдусь и без него, а хочу вот, чтоб ты меня простила… Поняла?

– Уйди, Григорий! – тоскливо воскликнула женщина, отвёртываясь от него.

– Уйти? – зло засмеялся Гришка. – Уйти, а ты чтобы осталась на воле?

Ну, не-ет! А ты это видела?

Он схватил её за плечо, рванул к себе и поднёс к её лицу нож – короткий, толстый и острый кусок ржавого железа.

– Эх, кабы ты меня зарезал, – глубоко вздохнув, сказала Матрёна и, освободясь из-под его руки, вновь отвернулась от него. Тогда и он отшатнулся, поражённый не её словами, а тоном их. Он слыхал из её уст эти слова, не раз слыхал, но так – она никогда не говорила их. Минуту назад ему было бы легко ударить её, но теперь он не мог и не хотел этого. Почти испуганный её равнодушием, он бросил нож на стол и с тупой злобой спросил:

– Дьявол! Чего тебе нужно?

– Ничего мне не надо! – задыхаясь, крикнула Матрёна. – Ты что? Убить пришёл? Ну и убей.

Орлов смотрел на неё и молчал, не зная, что ему делать. Он пришёл с определённым намерением победить жену. Вчера, во время столкновения, она была сильнее его, он это чувствовал, и это унижало его в своих глазах.

Непременно нужно было, чтобы она опять подчинилась ему, он твёрдо знал – нужно! Натура страстная, он много пережил и передумал за эти сутки и – тёмный человек – не умел разобраться в хаосе чувств, которые возбудила в нём жена брошенным ему правдивым обвинением. Он понимал, что это восстание против него, и принёс с собой нож, чтоб испугать Матрёну; он убил бы её, если б она не так пассивно сопротивлялась его желанию подчинить её. Но вот она была пред ним, беззащитная, убитая тоской и – всё-таки сильнее его. Ему было обидно видеть это, и обида действовала на него отрезвляюще.

– Слушай! – сказал он, – ты не фордыбачь! Ты знаешь, я ведь и в самом деле – ахну вот тебя в бок – и шабаш! И всей истории будет точка!.. Очень просто…

Почувствовав, что он говорит не то, что нужно, Орлов замолчал. Матрёна не двигалась, отвернувшись от него. В ней бился этот неотвязный вопрос:

«Что теперь будет?»

– Мотря! – тихо заговорил Григорий, опираясь на стол рукой и наклонясь к жене. – Али я виноват, что… всё не в порядке?..

Он покрутил головой, вздохнув.

– Так тошно! Ведь разве это жизнь? Ну, скажем, холерные, – что они?

Разве они мне поддержка? Одни помрут, другие выздоровеют… а я опять должён буду жить. Как? Не жизнь – судорога… разве не обидно это? Ведь я всё понимаю, только мне трудно сказать, что я не могу так жить… Их вон лечат и всякое им внимание… а я здоровый, но ежели у меня душа болит, – разве я их дешевле? Ты подумай – ведь я хуже холерного… у меня в сердце судороги! А ты на меня кричишь!.. Ты думаешь, я – зверь? Пьяница – и всё тут? Эх ты… баба ты!

Он говорил тихо и вразумительно, но она плохо слышала его речь, занятая строгим смотром прошлого.

– Ты вот молчишь, – говорил Гришка, прислушиваясь, как в нём растёт что-то новое и сильное. – А что ты молчишь? Чего ты хочешь?

– Ничего я от тебя не хочу! – воскликнула Матрёна. – Что мучишь? Чего тебе надо?

– Чего! А того… чтобы, стало быть…

Но тут Орлов почувствовал, что не может сказать ей, чего именно ему нужно, – так сказать, чтоб всё сразу было ясно и ему и ей. Он понял, что между ними образовалось что-то, чего уже не свяжешь никакими словами…

Тогда в нём вдруг вспыхнула дикая злоба. Он с размаха ударил жену кулаком по затылку и зверем зарычал:

– Ты что, ведьма, а? Ты что играешь? Убью!

Она от удара ткнулась лицом в стол, но тотчас же вскочила на ноги и, глядя в лицо мужа взглядом ненависти, твёрдо, громко сказала:

– Бей!

– Цыц!

– Бей! Ну?

– Ах ты, дьявол!

– Нет уж, Григорий, будет! Не хочу я больше этого…

– Цыц!