Сомов и другие

Китаев. Обязательно!

Троеруков. Стишки – дрянь, но – от души.

Китаев. То есть – как это?

Троеруков. Очень просто, вы – не обижайтесь, товарищ Христофор. По форме они – дрянь, но по искренности – неплохи.

(Китаев мычит.)

Троеруков. Видите ли: одно дело слова, другое – мелодия. Мелодия – подлинная песня души, то есть – самое настоящее, самая глубокая правда человека, – ваша правда…

Китаев. Угу! Да…

Троеруков (оглядываясь, вполголоса). Например – «Интернационал» можно петь церковно, на третий глас, на шестой. (Поёт.)

Отречёмся от старого мира.

Китаев (удивлён). Ах, чёрт! В самом деле. Это – смешно…

Троеруков. И многие, когда поют «Интернационал», так не отрекаются от старого мира, а взывают к воскресению его; новый-то им уже надоел, понимаете…

Китаев. Верно! Поют некоторые! Ах ты, щучий сын! Замечаешь!

Троеруков. Теперь, возвращаясь к вашим стишкам…

Китаев. Ты смотри, никому не говори, что я сочиняю!

Троеруков. Я – помню! Ни-ни, никому! Так вот, стишки… В чём их недостаток? В том, товарищ Христофор, что вы взялись не за своё дело. По натуре вашей, вы – разрушитель, вам разрушать надо, а вы – строите и воспеваете стройку, казённое, не ваше дело. Поэтому слова не совпадают у вас с мелодией души, с настоящей вашей правдой, – вашей! Понимаете?

Китаев. Верно! Ей-богу, это – верно! Ах, чёрт! Действительно… Я и сам чувствую – не идёт у меня! Не то пишу!

Троеруков. Вот видите!

Китаев (воодушевляясь). Ты – сам посуди: я – кто? Боец! Партизан. Я в армию пошёл, потому что – конюх, смолоду лошадей люблю, скакать люблю. У меня – натура есть, понимаешь! А меня мотали, мотали да – вот, наблюдай, как посёлок строят!

Троеруков. Ну да!

Китаев. Я, бывало… Да я… поголовно истреблял… как собака тараканов! Хлеба не давать? Так я ж их поголовно! Как в сказке: ахну, и – нет ничего, только пыль, брызг и сапоги! Вы – кто? Помещики, дворянство, буржуазия или просто – люди? Да я вас так, что от всей вашей массы только одни уши останутся… А теперь вот…

Троеруков. Время не для вас, не для героев!

Китаев. Понимаешь? Теперь я – кто?

Дроздов (вышел на террасу, оглянулся, идёт в сторону Крыжова, мимоходом). В самом деле, товарищ Китаев, вспомни-ко, – кто ты…

Китаев. Я помню!

Дроздов. Не забывай. (Троерукову.) Вы что тут?

Троеруков. Спевка будет здесь.

(Китаев и Троеруков скрываются за углом дачи. Дроздов, посмотрев на Крыжова, идёт к террасе. Встречу ему Терентьев.)

Терентьев. Ну, что он?

Дроздов. Спит.

Терентьев. Значит: решили – завтра в Москву его?

Дроздов. Ну да. Ты Китаева хорошо знаешь?

Терентьев. Вовсе не знаю. Он сюда недавно прислан.

Дроздов. Дурак он, кажется.

Терентьев. А что?

Дроздов. Чего он возится с этим учителем пения?

Терентьев. Учитель-то, похоже, полуумный. Кстати, Дроздов, ты за Арсеньевой ухаживаешь…

Дроздов. А кому это вредно?

Терентьев. Ты ведь это так, для развлечения…

Дроздов (усмехнулся, напевает).

Эх ты, моя белая,
Что ты со мной сделала?

Терентьев. Погоди, я – серьёзно! Она мне вроде как бы жизнь спасла…

Дроздов. Рассказывал ты. Тогда они ещё плохо понимали нас, потому, изредка, и спасали. Если ты серьёзно, так – гляди, не ошибись…

Терентьев. Я, брат, года три бредил о ней… даже вот не женился. Может быть, это достойно смеха… Ты, конечно, моложе меня, красивый.

Дроздов. Ну, ладно…

Терентьев. Так что… вот! Понимаешь эту штуку?

Дроздов. Ладно, понял. Человек она как будто хороший, работница на все руки…

Терентьев. Образованная.

Дроздов. Всё это так! Но не нравится мне приятель её, этот учитель пения, малосольная морда.

Терентьев. Он ей – не приятель, и говорит она о нём – нехорошо.

Дроздов. А что – нехорошо?