Мужик

Оковали их жизнь
И нужда и порок.
И не знают они,
Как мир божий широк,

Как хорош человек,
Как велик наш народ,
Как все быстро кругом
К свету, к правде идет!

Мой несчастный народ!
Долго ль биться тебе
И себя изнурять
В неустанной борьбе?

Сколько силы в тебе
Сокровенной лежит!
Да на горе твое
Воля смелая спит![1 - Стихи эти написаны крестьянином Нижегородской губернии Новиковым, парнем 18 лет, учившимся в земской школе. Новиков служит рабочим на огороде в одном поместье губернии.]

Изнуренная возбуждением, Татьяна Николаевна безмолвно опустила руку и замерла в неподвижной позе, с ожиданием глядя в глаза Варвары Васильевны.

Малинин молча подошел к Татьяне Николаевне, вынул из ее руки бумажку со стихами и стал рассматривать крупные буквы на ней, написанные карандашом. На его губах играла неопределенная улыбка и в лице было что-то недоверчивое. А Варвара Васильевна села на диван рядом с Ляховой и, взяв ее руки в свои, заговорила:

– Мне понравились стихи… славно это сказано. «Как мир божий широк!

Как хорош человек!»

– Не правда ли, – радостно встрепенулась Татьяна Николаевна. – Теперь уж настоящий поэт! Я чувствую – настоящий! Я слышу детский, ликующий крик…

Маленький русый мальчик рос в непросветной глуши и ушел из нее, повинуясь влечению к свету… Увидел свет и радостно закричал: «Как хорошо!» Но сейчас же вспомнил, что сзади него остались в глуши скованные нуждою и тьмой другие русые мальчики, и затосковал о них… Как это хорошо, что он и в радости своей вспомнил о других, как хорошо!

– Вы, Татьяночка, только уж не хвалите его, не балуйте!

– Не буду! не буду!.. Я его… не оставлю у себя… Мне это будет обидно… но не оставлю! Павел Иванович!.. Ну, что же вы? Хорошо? У него есть талант?

– Это трудно сказать… Стихи написаны… неумело, конечно… но в них действительно есть что-то…

Малинин говорил нерешительно, небрежно и вдруг, стиснув бумажку в руке, обратился к Варваре Васильевне:

– Мне жалко этого… поэта! Вот он будет читана книги. И чем шире станут раскрываться его глаза, тем более тесным и узким он увидит божий мир… Скоро он узнает, что и человек не так хорош… и совсем не быстро всё кругом идет к свету и правде… Узнает он интеллигенцию и сначала почувствует, что она чужда ему… потом увидит, что она бессильна и ничего не может дать ему, кроме противоречивых теории и гипотез… Наконец, он спросит себя – где правда?

– И пускай спросит, и пускай увидит всё в настоящем свете! – задорно закричала Татьяна Николаевна. – И пускай страдает! Что за важность, если человек страдает? Достоевский страдал в каторге и написал «Мертвый дом»…

И многие другие люди украсили жизнь страданием своим… И уголь чувствовал боль, когда из него создавался алмаз…

– Вы хотите приготовить еще одну жертву жизни?.. Хорошо. Но я желал бы понять, кого же насыщают этими жертвами.

– Ах, право же, я подарю вам револьвер! – раздраженно воскликнула Ляхова.

– Я сам куплю, не трудитесь. Но вы не ответили на мой вопрос – кто выигрывает оттого, что жизнь пожирает людей?

– Жизнь! – сказала Варвара Васильевна спокойно и серьезно.

А старая Ляхова, утвердительно кивая головой, добавила:

– Да, жизнь! Потому что она от этого становится все разнообразнее, быстрее, интереснее. Малинин тихонько засмеялся.

– Нет, право же, это Шебуев заразил вас – жизнь! жизнь!

– Шебуев? Что ж? Когда он говорит, что жизнь надо любить, – он прав!

– Да что такое эта жизнь? – воскликнул Павел Иванович.

Старушка вскочила с дивана и сказала с дрожью в голосе:

– Я – не знаю… Я прожила пятьдесят лет и так страдала! Какие страшные минуты, часы и дни и даже годы переживала я… Смерть дочери… потеря мужа… арест и смерть сына моего… сына! Но я прожила бы еще пятьдесят, еще сто лет и готова вдвойне страдать… А если я узнала бы, что моей старой кровью можно еще ярче окрасить идеал, – я умру хоть сейчас…

Она стояла среди комнаты, и по блеску ее глаз, по дрожи морщин на ее лице Малинин видел, что она действительно готова умереть хоть сейчас, если узнает, что это надо… Он смотрел на нее и молчал.

– Что вы скажете? – спросила его Варвара Васильевна, с любовью и гордостью в глазах указывая рукой на Татьяночку, тоненькую и стройную, как девушка.

– Ничего не могу сказать… – тихо произнес Малинин, пожимая плечами. – Но порою мне, знаете, кажется, что между героем и рабом есть что-то родственное… Да и вообще пружины, двигающие человеком, – однообразны… по существу и отличаются одна от другой, должно быть, только упругостью и ритмом сокращений…

– Ох, это слишком мудро для меня! – сказала Татьяна Николаевна. – Не мне рассуждать и думать о героизме… а вот что между вами, Павел Иванович, и Сурковым, этим сущим декадентом, есть много общего – это я чувствую…

Кстати, Варя, ты знаешь? Этот твой талантливый Владимир Ильич начал пить… да, да! Очень хорошо, не правда ли?

– Да, он пьет, – подтвердил Малинин.

Варвара Васильевна нахмурила брови и молча прошлась по комнате.

– Странное время, странные люди! – задумчиво проговорил Малинин, глядя в окно. В саду тихо вздрагивала листва сирени, а на вершины старых лип и одинокого клена уже лег золотисто-красноватый отблеск заката.

– Мне как-то не жалко Владимира Ильича! – заговорила Варвара Васильевна. – Пьет? Ну, что же? И Кирмалов пьет…

– Ах, этот другое дело! – воскликнула Татьяна Николаевна. – Он совсем особенный… к нему даже идет, когда он выпивши… Он такой… пылающий…

Малинин оглянулся на женщин и засмеялся.

– Что вы смеетесь, Павел Иванович? – спросила Любимова. – Вино губит Кирмалова… да! Но он живет жизнью, которой… можно завидовать! Вы знаете, как его любят все эти его товарищи – певчие, рабочие, босяки? Он им поет, читает, нагоняет на них тоску, как он говорит… Они зовут его Егорий Головня, слушают его, тоскуют с ним, и когда, под его влиянием, их души возбуждаются, – приходит Филипп Николаевич…

– И приносит с собой универсальную микстуру для лечения всех болезней духа – курс политической экономии, – сказал Малинин.

Варвара Васильевна серьезно взглянула на него и продолжала:

– И придает возбуждению этих людей целесообразность, методически развивает их самосознание…

– Не говорите больше, Варвара Васильевна! – воскликнул <Малинин>. – Мне делается больно, когда я слышу такие речи из ваших уст. Вы, такая красивая, такая…