Дружки

– Чего? Кого?

– Кого! Человека, чай…

– Человека? – протянул Пляши-нога. – Нате – возьмите, понюхайте да бросьте!.. Ах ты, добрая душа! Да он кто тебе, человек-то? Понимаешь ты это? Он вот поймает тебя за шиворот да, как блоху, – под ноготь! В ту пору ты его и пожалей… да! Тогда ты ему и обнаружь глупость-то свою. Он тебя за твою жалость – семью муками измучает. Кишки твои все на руку себе навертит… по вершку в час жилы из тебя вытянет… Ах ты – жалость! Ты моли бога, чтобы без всякой жалости просто прикокнули тебя и шабаш! Эх ты! Чтоб тебя дождём размочило!

Жалость… тьфу!

Он был возмущён, этот Пляши-нога. Его голос, резкий, полный иронии и презрения к товарищу, гулко носился по лесу, и ветки кустов с тихим шорохом качались, как бы поддакивая суровым, верным словам.

Уповающий медленно шагал дрожащими ногами, сунув руки в рукава своей куртки и опустив голову низко на грудь.

– Погоди! – сказал он наконец. – Чего уж? Я поправлюсь… Вот придём в деревню… я и пойду… один пойду… ты не ходи совсем. Стяну – что первое под руку попадёт… и домой!..

Придём – лягу я! Трудно мне…

Он говорил задыхаясь, с хрипом, с клокотанием в груди. Пляши-нога подозрительно взглянул на него, остановился, хотел что-то сказать, – махнул рукой и, ничего не сказав, опять пошёл…

Долго шли молча.

Пели петухи где-то близко; собака провыла; потом печальный звук сторожевого колокола прилетел из дальней сельской церкви и утонул в молчании леса… Большим чёрным пятном в мутный лунный свет ринулась откуда-то большая птица, и в овраге зловещим звуком проплыл свист крыльев.

– Ворон… а то грач, – заметил Пляши-нога.

– Вот что… – заговорил Уповающий, тяжело опускаясь на землю, – иди ты, а я тут останусь… не могу я больше, – душит, – в голове круженье…

– Ну, – вот те раз! – недовольно сказал Пляши-нога. – Неужто так-таки не можешь?

– Не могу…

– С праздником! Тьфу!

– Ослаб я совсем…

– Ещё бы! не жрамши шляемся с утра.

– Нет, это уж – шабаш мне! Вон она, кровища-то, как хлещет!

И Уповающий поднял к лицу Пляши-ноги свою руку, выпачканную чем-то тёмным. Тот покосился на руку и пониженным голосом спросил:

– Что же будем делать?

– Иди ты, – а я останусь… Отлежусь, может…

– Куда я пойду? В деревню если – сказать им – человеку, мол, плохо…

– Смотри, побьют.

– Это – как есть… Им только попадись!.. Уповающий откинулся на спину, глухо кашляя и выплёвывая изо рта целые шматки крови…

– Идёт? – спросил Пляши-нога, стоя над ним, но глядя в сторону.

– Шибко идёт, – еле слышно сказал Уповающий и закашлялся.

Пляши-нога цинично и громко ругнулся.

– Хоть бы позвать кого!

– Кого? – грустным эхом повторил Уповающий.

– А может, ты – встал бы, да и пошёл – помаленьку?

– Нет уж…

Пляши-нога сел около головы товарища и, обняв колени руками, стал смотреть ему в лицо. Грудь Уповающего подымалась неровно, с глухим хрипом, глаза провалились, губы как-то странно растянулись и как бы пристали к зубам. Из левого угла рта по щеке ползла живая, тёмная струйка.

– Всё ещё течёт? – тихо спросил Пляши-нога, и в тоне его вопроса было что-то близкое к почтению.

Лицо Уповающего дрогнуло.

– Течёт… – раздался слабый хрип.

Пляши-нога наклонил голову к коленям и замолчал.

Над ними висела стена оврага, изборождённая глубокими рытвинами от весенних потоков.

С вершины её смотрел в овраг косматый ряд деревьев, освещённых луной. Другой скат оврага, более пологий, весь порос кустарником; кое-где из его тёмной массы вздымались серые стволы, и на их голых ветвях ясно были видны гнёзда грачей… И овраг, облитый луной, был похож на скучный сон, лишённый красок жизни; а тихое журчание ручья ещё более усиливало его безжизненность, оттеняя тоскливую тишину.

– Умираю!.. – еле слышно шепнул Уповающий и вслед за тем громко и ясно повторил: – Умираю я, Степан!

Пляши-нога дрогнул всем телом, завозился, засопел и, подняв голову с колен, смущённо, тихонько, точно боялся помешать чему-то, заговорил:

– А ты не того, – не бойся! Может, это так просто, – ничего, брат!

– Господи Иисусе Христе!.. – тяжело вздохнул Уповающий.

– Ничего! – шептал Пляши-нога, наклонясь над его лицом. – Ты поддержись немного…

Может, пройдёт…

Уповающий начал кашлять; в груди у него явился новый звук – точно мокрая тряпка шлёпалась об его рёбра. Пляши-нога смотрел на него и шевелил усами. Откашлявшись, Уповающий начал громко и прерывисто дышать – так, точно он из всех сил бежал куда-то. Долго он дышал так, потом заговорил:

– Прости, Степан, – коли что я… за лошадь вот… прости, браток!..

– Ты меня прости!.. – перебил Пляши-нога его речь и, помолчав, добавил: – Я, – куда я теперь пойду? И как быть?

– Ничего! дай тебе гос…

Он охнул, не докончив слова, и замолчал.