Скелеты

– Ты и стал звездой, – сказал Хитров.

Ему не хватало этого: обаятельной улыбки товарища, газовой колонки над плитой (она однажды громыхнула так, что Люда или Лида едва не потеряла сознание), ворчливого холодильника.

– Звездой, – горько улыбнулся Андрей, – ты эту дрянь видел вообще?

– Я целевая аудитория.

– Нет, Толька. Не о том я мечтал. Не…

«Не собирался встречать две тысячи семнадцатый в вашей глухомани», – чуть не вырвалось у него.

«Счастливый ты, Толька, – подумал Андрей, – женщина любимая, доченька. И мы с Машей деток планировали завести, и в Прагу смотаться, и черт-те что еще».

Было больно представлять Машиного ребенка, похожего на папочку, на Богдана. Сероглазого, русого. В такие секунды шева возвращалась и вновь ввинчивалась в кишки.

Телефон Хитрова заиграл песню Лу Рида.

– Жена звонит, – извинился Хитров и выскользнул в коридор. Сид Вишес на плакате тоже был родным, из их с Ермаковым общего прошлого.

– Отмечаете? – спросила Лариса.

– Ну, так, по-скромному.

– Отмечайте, не спеши. Юла заснула, а мы с твоей мамой чай пьем.

– Сплетничаете?

– Естественно. Толь…

– Да?

– Расскажи Ермакову про змей.

Хитров вздохнул. И как она себе это воображает? Короче, Ермак, у нас с женой крышу снесло, нам гадюки мерещатся. К гадалке не ходи, решит Ермак, что друг в «Мистические истории» метит.

– Расскажу, – пообещал он. И поплелся на кухню, где Ермаков нарезал яблоко.

– Все нормально? – Андрей оглядел нахмуренного приятеля.

– Да, – неуверенно сказал Хитров. И залпом осушил свою чашку. Заел оливкой.

Андрей ждал.

– Ермак, а ты как считаешь, есть на самом деле что-нибудь такое… необъяснимое?

– Есть, – убежденно сказал Андрей.

«В соседней комнате», – подумал при этом.

– Слушай, – Хитров обвел пальцем подсолнухи на клеенке. – Я тебе про ремонт соврал.

– Любопытное начало.

– Мы к родителям переехали, потому что у нас в квартире…

Челюсть Андрея непроизвольно приоткрылась, и дыхание перехватило. Опережая исповедь, он догадался, что именно намеревается сказать ему Толька.

– …Не знаю, как это назвать. Херня у нас в квартире творится. Плохая херня.

Андрей моргнул, изумленный. Отяжелевшее сердце барабанило в такт с холодильником, жужжащим под лопатками.

– Неделю назад, – продолжил Хитров, поощренный вниманием друга, – Ларе начало казаться, что в доме буянит домовой. – Он смущенно поерзал. – Переключает каналы, книжки переворачивает. Сережки, мол, похитил, она их в мусорном ведре обнаружила. Я ей, конечно, не поверил. Мало ли какая блажь женщине мнится. Насмотрелась «Мистических историй», «Битвы экстрасенсов» на ночь… Ух, – Хитров почесал скулу, – тяжело дается мне разговор.

– Ты продолжай, – попросил Андрей. Его голос вибрировал от возбуждения.

Хитров ожидал немного иной реакции. Он ведь не добрался до главного, а Андрея уже странно колотит.

– В субботу я с репетиции пришел. Юлька спала. Я только на минуту отвлекся, а когда повернулся к ней…

– Что ты увидел? – с нажимом спросил Андрей.

– Змей. Десятки гадюк в постельке Юлы. Андрюха, я их видел как тебя, даже ближе. Желтые и черные змеи. И Юла стояла в кроватке, она не плакала, она, наоборот, улыбалась мне и держала за хвост метровую гадюку. И сейчас самое безумное. Плесни-ка каплю.

Андрей послушно налил виски. Горлышко дребезжало о края чашек.

Жидкость обожгла горло, Хитров прокашлялся. Алкоголь не пьянил, слова давались с трудом.

– Ладно, пофиг! – Хитров махнул рукой. – Заговорила Юла. Она в ноябре пролепетала «мама», и мы чуть от радости не умерли. А в субботу она сказала: «Белая лилия черной зимы». Вот мне, Ермак, она это сказала, вот в эти уши.

– Твоя дочь… – пробормотал Андрей.

– Моя дочь, – запальчиво воскликнул Хитров, – моя семимесячная дочь сказала мне: «Белая лилия черной зимы». Или не она, а то, что ею руководило, понимаешь? Как в «Изгоняющем дьявола». О, черт, как это похоже на бред… но, Андрюха, голос был… знаешь, эта программа в «Гугле», которая озвучивает написанное, неправильно расставляя ударения? Механический, искусственный.

– Белая лилия? Что это – «белая лилия»?

– Ума не приложу, но я слышал, и Лара слышала. Она вбежала в детскую и видела змей. А потом змеи исчезли. – Он подул на ладонь. – Развеялись. И мы посреди ночи поехали к моим родителям.

Андрей схватился за лоб, его взгляд маятником носился по полу.

– Это всё? Змеи и заговорившая Юля?

– Еще кое-что. У нас в группе поет мальчик по имени Платон. И тексты пишет. За полчаса до вот этого… до вот этой дряни он дал мне новый текст. Я позже его прочитал.

Хитров рассказал о стихотворении, о краеведческом увлечении Платона и пропавшей в двухтысячном девушке.

– Лиля Дереш? – Андрей покачал головой. – Впервые слышу. Нам тогда по четырнадцать лет было, мы не водили знакомств с шестнадцатилетними девочками.

– То-то и оно.