Голоса из подвала

Он даже обрадовался, когда его выгнали «идигулять» – мерзнуть зимним вечером на улице все приятней, чем слушать, как взрослые пыхтят в соседней комнате на разложенном старом диване. И представлять, куда еще дядя Ашот сует свою «штукенцию».

Постояв с минуту в раздумьях над снежным изваянием, Гришка выудил из штанишек собственную маленькую «штучку». Помял ее немного пальцами, наводя прицел. Затем глубоко вздохнул и постарался расслабиться. Внизу зажурчало, желтая струйка начала плавить скульптуру. Снежная «штукенция» прямо на глазах становилась все меньше, как будто ее обдавали кислотой. Рукам Гришки стало тепло. Поднимался пахучий пар.

Закончив, Гришка спрятал «штучку» обратно в штаны. Глянул вниз, на снежные развалины, и как следует припечатал остатки «сардельки», размазывая их в жидкую желтую кашицу меж двух шаров. Шары у него получились похуже, слишком большие, а главное – без волос, но где ж их достанешь, такие, как у дяди Ашота?.. Шарики Гришка тоже растоптал, вымещая накопленную на весь белый свет злобу.

Вдруг в спину ему прилетел снежок.

Гришка вздрогнул от неожиданности. Оглянулся – никого.

Уже совсем стемнело. Из немногочисленных горящих окон многоэтажки лился слабый лимонный свет. Снеговик, продолжавший неподвижно стоять на своем краю площадки, отбрасывал длинную синюю тень.

Гришка повернулся обратно. С трудом просунул в затвердевшую от холода варежку руку.

Еще один снежок ударил в плечо, заставив пошатнуться и выронить вторую рукавичку. Снежные брызги царапнули щеку, ледяная крошка попала за шиворот.

Да что ж такое-то, а? Мальчик с решительным видом подошел по хрустящему насту к снеговику. Внимательно посмотрел наверх, на круглое белое «лицо» самодовольного идиота. Нарисованная улыбка до несуществующих ушей, обмерзлая морковная гнилушка вместо носа. Пуговичные глаза поблескивали в сумраке как живые. Снеговик смотрел свысока на Гришку, как бы говоря: «Дурной мальчишка, совсем дурной. Скверный».

И еще это дурацкое ведро-колпак, криво посаженное на голову, – бесит!

Озаренный внезапной догадкой, Гришка резко нагнулся, чтобы посмотреть, не прячется ли кто ЗА снеговиком.

Пусто…

Он разозлился пуще прежнего. Встав на цыпочки, вытянул руки и вырвал из снега морковку. Забросил ее в темноту, куда подальше, затем сломал руки-ветки – сначала одну, потом другую. Подпрыгнув пару раз, со второй попытки сбил верхний снеговой шар, «голову». И едва успел отскочить, чтобы полетевшее вниз ведерко не врезало ему самому по темечку. Не успокоившись и на этом, Гришка поддал ведро ногой – так, что оно укатилось за пределы площадки, а мелкие кусочки пластмассы полетели в разные стороны. Принялся скакать на упавшей «голове», представляя, что топчет даже не снег, а лица соседей и их детишек. Розовощекую Милку. Писклявую Асю и ее смешливую маму. И Максима с папашей, и Мишку… всех их.

И бабу Лиду с ее гадскими, источающими обидную жалость старушечьими глазками.

Наконец уставший, но удовлетворенный, Гришка остановился. Отдышавшись, глянул в сторону дома – горят ли окна их с мамкой квартиры? Там ли еще дядя Ашот? Закончилась ли уже водка?.. Возвращаться, конечно, не хотелось, но и делать на площадке больше вроде как нечего.

Ну, разве что еще разок с горки скатиться.

Он направился к башенке. Сделал несколько шагов – в накрывшей округу тиши снег под ногами хрустел особенно громко.

Даже как-то слишком.

Гришка замер, насторожившись. Хруст стих, но, как показалось мальчику, чуточку позже, чем должен был.

Он сделал еще пару шажков – медленно, прислушиваясь к хрусту.

Еще шаг. Еще… Резко развернувшись, Гришка чуть не заорал со страху.

Снеговик стоял, возвышаясь всей своей громадиной прямо перед ним, буквально на расстоянии вытянутой руки. Круглая голова снова была на месте, и нос-морковка торчал почерневшим свиным пятаком. Только разбитого пластмассового ведерка не хватало.

И снеговик больше не улыбался – пуговичные глаза пялились на Гришку, как тому показалось, с холодной ненавистью.

Потом белый великан захрустел всем своим снежным телом и наклонился вперед.

Вскрикнув, Гришка кинулся к ближайшему укрытию – мимо пустующих скамеек, по развалинам «сардельки». Слыша, как громко и часто – слишком часто и панически громко! – хрустит снег.

Нырнув за горку, он прижался спиной к ведущей наверх, в «башню», лесенке и затаил дыхание. Преследователя Гришка не слышал, зато в ушах и груди стучало так, словно целый оркестр барабанщиков концерт закатил.

Будь Гришка чуть старше, он бы сейчас мог задуматься о том, как вообще такое возможно, чтобы снеговики гонялись за детьми. Но ему было всего восемь, и в его маленьком мире чудовища могли таиться в пыли под кроватью или за одеждой в стенном шкафу. Порой чудовища даже захаживали в гости к мамке, чтобы показывать ей свои мерзкие «штукенции».

И, да, громадные снеговики-убийцы тоже были частью этого мира.

Но вечно прятаться от чудищ нельзя – это Гришка в свои годы уже понимал. Если слишком долго лежать, боясь заглянуть под кровать, – можно надуть в постель и получить нагоняй. И потом, он ведь маленький и юркий, а снеговик, конечно, большой, но не такой, как папа Максима или другие взрослые… Скорее такой же, как дядя Ашот – толстый, неповоротливый, только без синих татуировок и без волос.

Ну, потому, что снеговик вообще не человек.

И самое главное – не дать ему подкрасться незамеченным.

Гришка осторожно выглянул из своего укрытия. Сначала с одной, потом с другой стороны от лесенки. Пусто. Снежное чудище не стояло на прежнем месте, но не видно его было и где-то еще.

А если оно ПОД горкой?..

Еще медленнее Гришка нагнулся, чтобы посмотреть в сгустившуюся за лестничной решеткой тьму.

Никого!

Выдохнув, он обернулся – и получил холодный мокрый снежок прямо в лицо. Снег набился в нос, попал в глаза, ослепил. Гришку охватила паника – шарахнувшись, он наугад потянулся руками к лесенке, ухватился за одну перекладину, другую и быстро вскарабкался наверх, в деревянную башню на вершине.

Здесь, прижавшись к тощей дощатой стенке, мальчик захныкал, утирая глаза единственной оставшейся у него варежкой:

– Я больше так не буду, не буду, не буду, небуду-небуду-небуду…

Теперь Гришка плакал не от смущения или обиды. Теперь он плакал от страха. Ему представлялось, что через секунду безумное снежное лицо появится в проеме входа и колкие ветки, прошив ткань куртки и старого свитера, вонзятся ему в самое сердце. Единственное, что удерживало Гришку от прыжка в другую сторону, на скат с горки, – понимание, что НА САМОМ ДЕЛЕ снеговик вполне может поджидать его как раз там, внизу.

Немного успокоившись, Гришка подумал, что, видимо, белому великану сложно забраться вслед за ним – ног-то у него нет, никто не догадался вылепить.

В таком случае здесь, в башенке, Гришка находился в безопасности.

Он прекратил хныкать и прислушался.

Внизу, где-то у подножия горки, хрустел снег. Где конкретно – Гришка определить не мог. Звук становился то громче, то тише, словно кто-то бродил вокруг укрытия.

– Замерз небось, Григорий, – раздался снаружи знакомый голос.

Баба Лида?.. Гришка не верил своему счастью. Может, добрая старушка все же простила его и вышла проверить, услышав шум с детской площадки? Может…

– Может, с нами? Чайку…

Ох, сейчас бы он с радостью и чая горяченького выпил, и сладкими леденцами заел. Гришка опустился на живот и пополз на голос, к скату с горы. Высунул нос наружу – да только опять никого не увидел. А голос раздался уже справа, из-за бортика горки:

– Дурной мальчишка! Скверный!

А потом вдруг слева:

– Стишок про зайца знаешь? Не при детях будет сказано…