Очерки по истории политических учреждений России

Другой чертой Екатерины, которую нужно иметь в виду, изучая созванное ею собрание, была религиозная индифферентность, почерпнутая ею из произведений Вольтера. Она проявилась в открытой войне, объявленной Екатериной претензиям духовного сословия быть земельным собственником. Она объясняет также тот факт, что в числе созванных депутатов был только один представитель духовенства в лице депутата от синода. Таким образом, дворянство и в меньшей степени купцы и ремесленники пользовались преимущественным влиянием в этом собрании, которое должно было быть верным представительством всех сословий империи. Большинство в нем все-таки принадлежало дворянству, потому что высшие административные учреждения, такие как сенат, также должны были послать своих депутатов. Они и посылали своих членов, бывших, как известно, исключительно дворянами. Поэтому нет ничего удивительного в том, что интересы дворянства в комиссии 1767 года были представлены лучше, чем интересы всех других классов русского общества. И поэтому жгучий вопрос о крепостном праве, разбиравшийся уже в экономическом обществе, основанном Екатериною в Петербурге, едва был затронут депутатами, между тем как новые права и преимущества для дворянства обсуждались гораздо дольше и в смысле благоприятном для высшего сословия в государстве. На Екатерину, кажется, произвело большое впечатление известное положение Монтескье: «дворянство – естественная опора монархии», ибо она особенно настаивала на этом пункте в своих частных наставлениях делегатам; весьма возможно, что те же принципы руководили ею и позже, когда в 1777 и в 1785 годах она положила начало аристократическому самоуправлению губерний и уездов.

Кроме указанных уже оснований, было еще одно, помешавшее императрице обратить все внимание, какого оно заслуживало, на зло, причиняемое государству крепостным правом. Мы указывали уже, что в предшествующие царствования были очень часты отдельные бунты крепостных. Было бы поэтому неосторожным сделать вопрос об уничтожении крепостного права предметом публичного обсуждения. В своей переписке с Гриммом Екатерина признавалась, что она принуждена была выпустить большую часть написанных ею для делегатов инструкций и как раз ту, в которой разбирался вопрос об юридических ограничениях помещичьей власти. И по той же причине она позже не обратила никакого внимания на предложение освободить крестьян, сделанное ей Дидро. А в последний период ее царствования, ознаменованный пугачевским бунтом, она дошла в своем преследовании всякого обсуждения этого опасного вопроса до того, что приговорила к смертной казни писателя Радищева за то, что в своем описании путешествия из Петербурга в Москву он дал довольно верную картину невыносимых условий существования крепостных. Впрочем, приговор не был приведен в исполнение, и вместо этого Радищев был сослан в Сибирь, откуда он возвратился в Петербург только в царствование Александра I.

Законодательная комиссия, созванная Екатериной, может рассматриваться как отправной пункт реформы губернского управления России. Благодаря тому, что дворяне имели в ней большинство, они, конечно, воспользовались этим, чтобы подробно изложить свои взгляды относительно тех экономических и политических привилегий, которые, по их мнению, следовало даровать дворянству. Взгляды эти далеко не были наивны: они нисколько не являлись предъявлением старых политических претензий бояр, претензий на управление страной в качестве членов думы или царского совета. Дворяне эпохи Екатерины II не настаивали на том, чтобы снова был введен издавна существовавший обычай, по которому государственные дела должны были решаться «по приказу царя и по постановлению бояр». Князь Щербатов, главный оратор дворянского сословия в комиссии, добивался не столько власти для дворянства, сколько почестей и охраны его интересов. Действуя таким образом, он следовал только общим взглядам политических писателей XVII и XVIII вв. на отношения, какие должны существовать между троном и земельной аристократией. Но он восставал против низведения высшего сословия до роли служилых по преимуществу людей, являвшейся со времени Петра характерной для русского дворянства. Поэтому Щербатов не хотел допустить, чтобы ряды дворян могли пополняться во всякое время представителями других классов, достигшими известной ступени в иерархической лестнице. Но эти идеи Щербатова совершенно противоречили всему прошлому русского высшего сословия, которое, как в московскую эпоху, так и в эпоху реформированной империи Петра, было и оставалось сословием, открытым для всех отличившихся на службе государству. Нет ничего удивительного поэтому, что и в рядах своих товарищей Щербатов встретил серьезное критическое отношение. Один депутат Малороссии, некто Мотонис, противопоставил его идеям, столь похожим на идеи Мирабостаршего во Франции, чисто русский взгляд на дворянство, как на вид отличия, даруемого главным носителем политической власти за заслуги государству. И опять-таки в противоположность Щербатову, желавшему, чтобы дворяне в России, по крайней мере, были прямыми потомками основателей государства и его героев, Мотонис утверждал, что дворяне по происхождению были простыми рабочими или ремесленниками и что потому и нынче, так же, как и века тому назад, все граждане могут одинаково добиться своей службой права принадлежать к высшему сословию.

Но дебаты этого собрания имели не только чисто теоретический интерес, ибо тут-то и зародилось различие между личным дворянством и потомственным, введенное затем Екатериной в знаменитую жалованную грамоту 1785 года, урегулировавшую вопрос о правах и обязанностях высшего сословия в России. Это различие существует и поныне и поэтому на нем следует остановиться дольше. По грамоте 1785 года один только факт занятия общественной должности – военной или гражданской выше определенного ранга или чина не давал еще права занимавшему ее передать звание дворянина своим потомкам. Позже чин, который мог дать право на потомственное дворянство, становился все более и более крупным и теперь право на передачу своим потомкам дворянского звания, приобретенного данным лицом, дается только чином генерала на военной службе или действительного статского советника в гражданской. Такие же преимущества дает орден св. Владимира, но в том только случае, если получивший его будет записан дворянством той или иной губернии в дворянские списки. Это условие для приема вовсе не является теоретическим только; со времени распространения в России антисемитизма провинциальное дворянство не раз отказывалось принять в свою среду лиц еврейского происхождения и не раз правительству приходилось вмешиваться, чтобы добиться приема своего кандидата от местного дворянского собрания.

Но вернемся к трудам комиссии 1767 года. Члены ее не выразили никакого желания установить какие-либо различия между самими дворянами, например между титулованными и нетитулованными. И этот принцип равенства вошел также в дарованную императрицею дворянам грамоту, по крайней мере, в том смысле, что все лица, принадлежащие к высшему сословию, пользуются равными правами и без всяких различий призываются к занятию должностей на государственной службе или на службе по местному дворянскому самоуправлению. Мы рассмотрим теперь те учреждения, в которых дворяне занимали первенствующее, а иногда и исключительное положение. Одновременно с созывом комиссии Екатерина создала уездные дворянские собрания и собрания предводителей дворянства. И те и другие должны были выбрать делегатов в комиссию. Жалованная грамота 1785 года создала еще губернские дворянские собрания и во главе их поставила выборного чиновника, губернского предводителя дворянства. Действуя таким образом, Екатерина, конечно, руководилась просьбами, обращенными к ней депутатами комиссии 1767 года. Некоторые из них действительно заявили, что дворяне каждого уезда должны представлять из себя организованную группу и должны каждые два года собираться для обсуждения своих дел. Московское дворянство пошло дальше и просило разрешения для дворян каждого уезда выбирать своих комиссаров, которые решали бы все тяжбы, возникающие среди дворян. Делегаты некоторых других уездов настаивали даже на создании выборных судов, составляемых преимущественно из дворян, для разбора всех гражданских и уголовных дел, касающихся не только дворян, но и лиц крестьянского сословия. Московские, костромские и некоторые другие дворяне просили, чтобы дворянская опека также была поручена выборной коллегии под руководством уездного предводителя. Делегаты ярославского дворянства ходатайствовали о периодических съездах всех дворян губернии. Этим собраниям должно было быть даровано право входить в сношения с сенатом через посредство специально назначенного члена, на обязанности которого лежало сообщать обо всех нарушениях закона, совершенных в пределах губернии. Некоторые делегаты думали даже, что было бы хорошо дать губернским дворянским собраниям право выбирать высшего чиновника губернии. Нечего говорить, что это последнее требование не было удовлетворено; императрица предпочла сохранить в своих руках право назначать губернских наместников, известных позже под именем губернаторов. Но почти только за этим, правда, весьма важным исключением, нельзя отыскать разницы между просьбами дворян и ближайшими по времени предписаниями закона, который дал право уездным и губернским дворянским собраниям не только назначать своих предводителей, но также членов местных судов и полицейских чиновников.

Не вдаваясь в детали, можно сказать, что в наиболее характерных чертах губернское и уездное самоуправление времен Екатерины II являлось аристократическим, чем оно и отличается от самоуправления царствований Александра I и Николая I. Только в кратковременное правление Павла I можно найти попятное движение, внушенное боязнью встретить в лице губернских предводителей и собраний опасную для самодержавия силу. Вследствие этого закон 1799 года запретил дворянам собираться иначе, как по уездам.

Губернские предводители должны были избираться из числа уездных. Но как только Александр I вступил на престол, дворянам снова была дарована грамота, явившаяся точным воспроизведением жалованной грамоты 1785 года. После этого законодательство, касающееся аристократического местного самоуправления, было разработано в манифесте или указе Николая I в 1831 году.

По этому указу дворянские собрания должны были состоять только из потомственных дворян, и только те из них имели право голоса, которые достигли 21 года и имели, по крайней мере, первый чин; право же избирать чиновников принадлежало исключительно тем, которые не только удовлетворяли всем вышеупомянутым условиям, но, кроме того, владели 100 крепостными мужского пола или 3000 десятинами земли. И только полковники и гражданские чиновники с титулом «превосходительства» имели право голосовать и принимать участие в выборах даже в том случае, если они имели только 5 крепостных мужского пола и 100 десятин. Что касается до остальных потомственных дворян, которые не имели более 5 крепостных и 150 десятин, то они могли только выбирать делегатов, которым они поручали голосовать и избирать от их имени. Поэтому им приходилось соединяться в довольно значительные группы, чтобы удовлетворить требования закона о minimum^ крепостных и десятин земли, необходимом для права пользования голосом во всем объеме.

Чтобы сохранить контроль над действиями губернского аристократического самоуправления, и дворянские собрания и предводители дворянства должны были находиться под наблюдением губернаторов. В течение всего царствования Николая I дворянские собрания не могли созываться без разрешения губернатора. Они должны были выполнять все законные требования этого последнего и, в случае каких-либо беспорядков, в любой момент могли быть распущены им; точно так же при закрытии сессии уездного или губернского собрания обыкновенно требовался письменный приказ губернатора. И если хотят понять, почему высшие слои русской аристократии обычно старались избавиться от звания предводителя дворянства, связанного с бесчисленным множеством всевозможных обязательств, нужно иметь в виду ту строгую зависимость, в которой находились дворянские собрания от правительственных чиновников, каковыми являлись губернаторы. Автор этого труда достаточно стар, чтобы помнить, в каком виде эти учреждения вступили в период, предшествовавший реформе местного самоуправления, введенной Александром II. За исключением двух столиц, в которых близость двора имела притягательную силу, члены княжеских фамилий крайне редко соглашались всецело отдаться ведению местных дел. Обычно они охотно председательствовали в качестве губернских предводителей на собраниях своего сословия каждые три года, но в промежутках они предоставляли все тяготы фактического управления какому-нибудь мелкому дворянину, предводителю уезда главного губернского города. Закон мирился с этим обычаем, и в результате виднейшие члены аристократического общества, которых их состояние и личные связи с правительством ставили выше всяких местных интриг, не имели возможности помешать им. Фактически все решалось даже не уездными предводителями дворянства, а их секретарями и, таким образом, бюрократия возродилась под видом выборной магистратуры. Полицейские чиновники и судьи, выбиравшиеся местными дворянскими собраниями, не получали жалования, которое могло бы соблазнить знающего юриста и побудить его взяться за отправление той или иной должности. Обычно мелкие земельные собственники, не имеющие необходимой подготовки и не могущие поэтому получить лучшей должности, ссорились и интриговали за судейские и полицейские должности, видя в них источник существования. Их усилия увенчивались успехом в том только случае, когда они подавали свои голоса за какого-нибудь более богатого дворянина, метившего на пост уездного предводителя. Таким образом, создавались группы клиентов и патронов, и местное самоуправление становилось ареной постоянной борьбы не столько между партиями, сколько между клиентами разных фамилий.

С другой стороны, все неудобства сосредоточения власти в руках одного класса проявлялись уж в одном том факте, что выборные чиновники, и в качестве таковых зависящие от местных дворян, должны были по закону регулировать отношения этих дворян к жившим на их землях крепостным. Благодаря этому самые вопиющие злоупотребления помещичьею властью оставались безнаказанными и все более многочисленными становились случаи, когда крестьяне, вконец измученные своими господами, прибегали к террору. Хотя Екатерина и выражала мнение, что нет человека счастливее русского крестьянина, покровительствуемого хорошим помещиком, лица, лучше осведомленные, как например Радищев, могли рассказывать, не боясь быть опровергнутыми, случаи вроде такого: один субъект, весьма низкого происхождения, много лет был придворным лакеем и, дослужившись до чина коллежского асессора, тем самым попал в ряды высшего сословия;

затем поселился на ранее купленном участке земли и стал обращаться со своими крестьянами, как со скотом. До сих пор его крестьяне должны были платить обычный оброк, теперь они получили приказ отбывать барщину в течение целой недели при плохом питании и постоянных экзекуциях. Часто голодные крестьяне воровали на большой дороге. Помещик, зная, что в случае осуждения ему придется потерять даровых работников, прятал их, а властям сообщал, что они сбежали. Мало того, не желая для наказания провинившихся отрывать лишних людей от работы, он превратил в палачей членов своей семьи. Его дочери били и таскали за волосы женщин и девушек; его сыновья предавались безнаказанно самому гнусному разврату до того, впрочем, дня, когда один молодой муж, мстя за оскорбление, нанесенное его жене, поднял бунт, окончившийся полным истреблением всей благородной семьи. Такие же случаи происходили в царствования Александра I и Николая I, но очень небольшое число из совершавших подобные преступления подверглись наказанию, постигшему знаменитую Салтычиху, успевшую до своего ареста замучить до смерти несколько своих крестьян, причем виды пытки, примененные ею, говорили о несомненной нравственной невменяемости ее.

Если прибавить к этому, что аристократические учреждения, на вредные последствия которых мы только что указали, были введены Екатериной и в тех областях, как это было в Малороссии и Новороссии, в которых до того не было ни дворян, ни крепостных, то легко будет понять причины беспримерного народного восстания, начавшегося на Яике, на Урале, охватившего весь юго-восток России и угрожавшего одно время самому существованию империи.

Позднейшие историки прекрасно доказали, что уральские казаки, первыми приставшие к Пугачеву, вовсе не были одурачены тем, что он выдавал себя за Петра III, счастливо будто бы ускользнувшего от рук убийц и желавшего отомстить неверной жене. Восстававшими обыкновенно при одном слухе о приближении Пугачева были в большинстве случаев крепостные. Многие из них всего несколько лет тому назад были свободными людьми, например племена, обитавшие по обоим берегам Волги, как и казаки, превращенные в рабов всякими придворными интриганами, которых императрица щедро жаловала землями. Восставшие действовали почти так же, как французские крестьяне во времена жакерии и английские – эпохи знаменитого восстания Wat Tyler. Они убивали помещиков-дворян иногда со всеми семьями и уничтожали редкие писаные документы, свидетельствовавшие о крепостном состоянии крестьян, какие находили в местных архивах. С большим трудом удалось Екатерине подавить это восстание – и то с помощью призыва на борьбу с общим врагом всех дворян восставших областей, из которых была составлена как бы местная милиция.

Но потопленное в море крови восстание Пугачева все же дало счастливые результаты: оно обратило внимание следующих государей на необходимость вмешательства в пользу крепостных. Несмотря на свое безумие, Павел I первый принял меры, чтобы ограничить даровой труд крепостных тремя днями в неделю. Александр I пошел дальше. В его царствование было уничтожено крепостное право в прибалтийских провинциях. Крестьяне потеряли участки земли, которыми владели раньше, но приобрели снова личную свободу. Результаты этого закона 1819 года были приблизительно те же, что и во Франции, где в XIII веке практиковался так называемый отказ от земли. Крепостные отказывались дальше владеть помещичьей землею; земля возвращалась помещику, а отказавшиеся становились лично свободными; затем они могли заключить новый контракт хотя бы с прежним господином, но уже как свободные фермеры. Но попытки эмансипировать крестьян были сделаны не только в прибалтийских провинциях. Александр I попытался создать и в чисто русских областях класс свободных землепашцев. Для этого земельным собственникам разрешено было заключать контракты, состоявшие в том, что крестьяне отдавали помещикам землю и за то получали личную свободу. Но дворянство не слишком торопилось принять это новшество.

Понять причины этого нетрудно. После завоевания Крыма и областей, составивших Новороссию, в царствование Екатерины II Россия не только обогатилась громадными плодородными землями с крайне редким населением, землями, требовавшими быстрой колонизации, но и получила непосредственный выход к морю и вместе с тем возможность вывозить за границу продукты своего сельского хозяйства.

Последний представитель Венецианской республики в Петербурге Венье в 1795 году обратил внимание своего правительства на выгоды от коммерческих связей со страной, столь богатой естественными продуктами, как Россия. В 1812 году за несколько месяцев до начала великой борьбы с французами за политическую независимость, испанский посол в одной из своих депеш, взвешивая шансы обоих противников в будущей войне, подчеркивает тот факт, что Россия хорошо снабжена съестными припасами на многие годы, и выражает мнение, что ее экономические интересы могли бы пострадать только от прекращения ее внешней торговли. Все свидетельства единогласно признают тот факт, что уже в начале века площадь обрабатываемой земли была очень велика. Конечно, это не способствовало добровольному отказу со стороны собственников от дарового труда, тем более что класса свободных сельскохозяйственных рабочих еще не существовало и крепостных некем было заменить.

Нет поэтому ничего удивительного в том, что за пятидесятилетний с лишним период с 1803 года по 1855 год получили свободу всего 115 734 крестьянина, принадлежавших только 384 помещикам. Гуманные воззрения меньшинства русских дворян, находившихся под большим или меньшим влиянием теорий Роберта Оуена, Рочдельскую колонию которого Николай посетил во время своего недолгого путешествия в Англию, проявлялись не в освобождении крепостных, а в своеобразной организации труда на коммунистических началах. Так, например, некоторые дворяне Харьковской губернии пробовали устроить на своих землях нечто вроде коммунистической организации, которая, впрочем, была очень выгодна и для помещика. Польское восстание 1830 года обратило внимание правительства на необходимость создать себе политических сторонников в лице крестьян этих присоединенных провинций посредством улучшения их социального положения; проведенная для этого реформа не освободила крепостных, но установила заработную плату и определенную норму обязательной работы. Но Николай I не осмелился бороться с рабством в коренных русских губерниях; он ограничился назначением комиссии, которой поручено было изучить способы будущего освобожденья. Эта комиссия работала очень медленно, а Крымская война, отвлекшая внимание правительства и потребовавшая напряжения всех сил страны, отодвинула реформу, по крайней мере на время. Но уж один тот факт, что могущественная империя оказалась такой слабой, не сравнительно с превосходившими силами врагами, а сама по себе, благодаря внутренней гнилости своих учреждений, сделался новым фактором для решения вопроса об освобождении. Дело освобождения, как это будет сейчас показано, было счастливо совершено в царствование Александра II и сделалось отправным моментом общей перестройки социального, административного и юридического здания России.

Мы пытались показать, что царствование Екатерины должно рассматриваться как начало новой эры в жизни русской провинции. Мы указали на тесную связь между управлением уезда и губернии, установленную посредством общих собраний дворян, предводителей дворянства и остальных выборных местных дворян, занимавших административные и судейские должности, но мы ничего не сказали еще о реформе городского управления, совершенной Екатериною же в 1785 году. Правда, в этой реформе ее опередил Петр, который пробовал, хотя и безуспешно, ввести в русских городах по примеру прибалтийских выборные советы. Эти советы, называвшиеся магистратами, получили право заниматься городскими делами. Члены их выбирались не из всех жителей города, но исключительно из купцов и ремесленников, которые как таковые были внесены или в списки купеческих гильдий или ремесленных цехов. Русские писатели, наилучшим образом изучившие историю третьего сословия, и между ними покойный профессор Дитятин, установили, что не было никакой прямой связи между магистратами, созданными Петром, и городскими советами или думами, введенными Екатериной II. Уже в царствование непосредственных преемников великого реформатора магистраты перестали существовать, по крайней мере, в некоторых городах, в остальных же они до такой степени были подчинены власти губернатора, что потеряли всякое действительное значение. Из одного юридического документа того времени видно, что большое количество управителей признавалось бременем для населения и что наиболее удовлетворительным признавалось средоточение власти в одних руках. Хотя Елизавета пыталась оживить эти городские советы, но только при Екатерине II советы сделались представителями всех слоев населения, а не только купцов и ремесленников.

О первом случае выбора городского головы упоминается при созыве знаменитой комиссии 1767 года. Как дворянам было предложено выбрать в каждом уезде предводителя, который председательствовал бы при избрании делегатов в комиссию, точно так же и с тою же целью горожанам предложили выбрать городских голов. В 1785 году по грамоте, дарованной императрицею, люди всех слоев населения без различия сословий, при единственном условии, чтобы они занимали в городах определенную квартиру или были земельными собственниками, получили право выбирать делегатов в два собрания – думу и шестичленный совет, род исполнительной комиссии. Этот последний скоро монополизировал всю реальную власть и недружелюбно относился к более многочисленному городскому совету или думе. То обстоятельство, что все сословия одинаково пользовались правом голоса, позволило дворянству укрепиться и в городском самоуправлении. Хотя под конец оно отступило пред необходимостью взять на себя новое бремя, вначале дворянство снизошло до выполнения, по крайней мере в обеих столицах, функций городских голов и городских выборных. Между выборными Петербурга и Москвы появились такие лица, как граф Алексей Орлов и князь Вяземский. Шестигласная дума, названная так потому, что каждая из шести частей города имела только один голос, продолжала существовать рядом с городским головой до царствования Александра II. Оба эти учреждения выполняли исключительно административные функции, так как судебная власть в теории, заимствованной у Монтескье, считалась совершенно независимой от власти исполнительной.

Если мы станем искать причины, помешавшие быстрому развитию городского самоуправления в России, несмотря на права, предоставленные ему грамотой Екатерины, то, конечно, мы укажем на ту строгую зависимость, в какой находилось самоуправление от личной власти губернатора. Когда мы слышим о губернаторах, которые вмешиваются в дела думы, арестовывают виднейших членов избранной городской коллегии и отправляют их в ссылку без всякого вмешательства со стороны судебных учреждений, нам нетрудно понять, почему лица, занимавшие известное социальное положение, не старались быть избранными в городские головы. Что же касается тех, которые пользовались действительною властью в городском управлении, то они так раболепствовали пред губернатором, что, по известному выражению сенатора Сафонова, забывали, что они не только должны выполнять приказания губернатора, но и блюсти интересы города, восстановляя нарушенные права его и обращаясь с просьбами от его имени к высшей власти. Некоторые губернаторы сами прекрасно видели главную причину безжизненности городского самоуправления и готовы были признать ее результатом чрезмерной правительственной опеки.

Реформы Александра II должны были вдохнуть новую жизнь в городское самоуправление и уездное, расширив принцип представительства на все классы населения и установив вполне определенные границы, внутри которых местные коллегии могли свободно вести дела, не боясь вмешательства коренных чиновников.

Из городов, уездов и деревенских общин, составлявших губернию, только последние до реформы 1861 года не пользовались никакой самостоятельностью и поэтому, естественно, дворянин – собственник земли и крестьян выполнял судейские и полицейские обязанности в пределах своего именья, которое в то же время было пределами сельской общины. Это не значит, конечно, что крестьяне, жившие в каком-нибудь помещичьем имении, не имели общих интересов и не нуждались в обсуждении их при помощи общих собраний или в каком-нибудь управлении в виде родового управления. Для распределения земельных участков собирались общие собрания крестьян – хозяев изб – «мир». Из крепостных же помещик выбирал старосту, называемого иногда бурмистром (от немецкого слова бургомистр).

На удельных землях существовала та же организация с тем только различием, что должностные лица избирались самим миром. На этих землях, как и среди немногочисленных свободных жителей деревни – однодворцев, составлявших, однако, целые села, особенно на севере, мы находим кроме мирских сходов, руководимых старостами, собрания нескольких деревень и поселков, составляющих волости каждая со своим управлением. Из этих-то зародышей должна была вырасти до сих пор существующая система крестьянского самоуправления, и это произошло с того момента, когда освобождение крестьян положило конец судебной и полицейской власти помещиков.

Если мы примем во внимание тот факт, на который указывалось уже выше, что русское дворянство, всемогущее в границах своих имений, делившее с правительственными чиновниками управление уездом, в то же время вовсе не было исключено из участия в городском самоуправлении, то мы сможем сказать, что характерной чертой введенных Екатериною II реформ местного управления было установление доминирующего значения земельной аристократии. Мы еще больше утвердимся в этом мнении, если хотя бы в общих чертах рассмотрим строй губернского управления, каким он был создан тою же императрицею в 1775 году. Хотя деление России на губернии совершено было в царствование Петра Великого, но его губернии весьма отличались от екатерининских. Он разделил всю Россию сперва на восемь, потом на одиннадцать частей, причем каждая, в свою очередь, делилась на части, называемые губерниями. Нечто подобное мы находим во Франции в виде таких больших провинций как Лангедок, Бретань, Нормандия, состоящая каждая из нескольких интендантств. Это разделение было удержано следующими государями с незначительными лишь изменениями, касающимися числа и границ областей. В царствование Екатерины II мы вступаем в новый период истории губерний. В 1781 году число их было сорок одна, и с этого времени оно все увеличивалось, достигнув в наши дни семидесяти семи, не считая восемнадцати больших территорий, называемых областями. Само это число показывает нам, что мы имеем дело с подразделениями гораздо более мелкими, чем какие были в начале XVIII в., и закон, который ввел губернское самоуправление, отвечал желаниям, высказанным членами законодательной комиссии, и соответствовал проекту, выработанному московским генерал-губернатором, графом Волконским. Стоя на точке зрения комиссии и проекта, закон установил, что в каждой губернии должно быть не более трехсот или четырехсот тысяч жителей, и отменил всякие деления, кроме деления на уезды.

Во внутренней организации губернии, какою она была установлена великой императрицей и какою она почти без изменений осталась до реформ Александра II, мы должны прежде всего указать наряду с чиновниками правительственными чиновников полицейских и судейских, выбранных главным образом, но не исключительно из числа дворян; затем мы укажем на некоторое разделение труда между чисто исполнительной и судебной властями, выполнявшее по внешности столь рекомендуемое Монтескье разделение властей, если, впрочем, не считать низших полицейских чиновников – становых; наконец, на существование кроме обыкновенных судов – судов совести, которые, к сожалению, исчезли в современной судебной организации. При более подробном рассмотрении мы должны сказать, что, как французские интенданты и позже префекты, губернатор являлся каким-то всеведущим и вездесущим лицом, не вмешивающимся, впрочем, и в этом отличие России от Франции, в судебные дела. Как его французскому коллеге, ему во всех его делах помогал вице-губернатор, французский субделегат и позже субпрефект, вместе с несколькими помощниками. Вместе со специальными чиновниками отчасти назначенными, отчасти выбранными они составляли нечто вроде совета префектуры, называвшегося губернским правлением. Как и во Франции, некоторая часть дел, требующая немедленного решения, должна была выполняться губернатором самостоятельно, без помощи совета. Все же остальные дела должны были предварительно обсуждаться в губернском правлении; мнение его членов принималось во внимание, но не было обязательным. Это правление – и в этом еще одна черта, сближающая его с французским образцом, являлось для одних вопросов первой административной инстанцией, для других же дел судом, если они были в компетенции составляющих правление чиновников.

Кроме губернатора, вице-губернатора и губернского правления, мы находим в губернии еще казначейство, следящее за поступлениями в данной губернии государственных доходов и затратами местной администрации; затем благотворительные учреждения, ведающие также вопросами общественной гигиены и народного воспитания; два судебных учреждения, одно для гражданских дел, другое для уголовных, могущие судить в апелляционном порядке дела на сумму не свыше ста рублей, и маловажные преступления, разбираемые в первой инстанции уездным судом. Что касается более важных дел, гражданских или уголовных, то они решаются вышеназванными судами, только если тяжущиеся – дворяне; в противном же случае специальными судами, для горожан мировым съездом и для мелких землевладельцев и государственных крестьян высшим сельским судом.

Глава VI

Реформы Александра I. – Центральные учреждения

Царствование Екатерины II отнюдь не может быть рассматриваемо как отправной момент в истории развития центральных учреждений. Она удерживает сенат, созданный, как мы видели, Петром Великим; она восстановляет должность генерального прокурора и возвращает ей в почти полном объеме значение, которое она имела при великом реформаторе; она прилагает все усилия, чтобы искоренить взяточничество и нерадивость, столь обычные для членов высшего сословия, и применяет теорию разделения властей, поручая одним секциям сената отправление чисто судебных функций и делая из других контролирующее учреждение, пред которым в случае дурного управления ответственны все чиновники и все административные коллегии. Старые французские парламенты и другие высшие учреждения с их правом протестовать против мер, противоречащих существующим законам, внушили автору «Духа законов» известную теорию о том, что в каждом государстве, заботящемся о справедливости и праве, должно существовать учреждение, охраняющее существующие законы от всякой попытки – прямой или косвенной, нарушить их, безразлично со стороны ли чиновников или верховной власти. Это учреждение должно было сделаться, по его выражению, главным хранилищем законов. И среди других заимствований Екатерины у Монтескье мы можем указать как раз на ее проект превращения русского сената в подобное хранилище законов. Она ясно выразила свою мысль по этому поводу в писаных инструкциях, розданных ею членам законодательной комиссии. Сенату разрешалось обнародовать прокламации (указы) в том смысле, какой имело это слово в Англии во времена Стюартов, и в то же время он обязан был согласовывать их с существующими законами. По одному чиновнику, подчиненному генеральному прокурору, было назначено в каждом департаменте сената для выполнения специальной функции – контроля над закономерностью совершаемых данным учреждением актов. Частные люди также могли жаловаться на нарушения законов, совершенные провинциальными администраторами, не исключая отсюда и губернаторов, и эти жалобы должны были разбираться определенным числом департаментов сената. Генеральный прокурор должен был присутствовать только на общем собрании всех департаментов. В тех случаях, когда он сомневался, какое решение должно быть принято, чтобы оно отвечало требованию закона, он мог снестись непосредственно с императрицей.

Легко увидеть после сделанных замечаний что Екатерина II не внесла никаких органических перемен в политическую организацию империи. Государыня-самодержица, как и ее предшественники, не создала никакого нового учреждения, которое помогало бы ей в ее осуществлении неограниченной власти, даже такого учреждения, какое сохраняли современные ей монархи в лице Государственного совета. Однако принимались серьезные решения по совету каких-нибудь совершенно неответственных безвестных людей, чаще всего по совету какого-нибудь любимца, как известный Потемкин или как его счастливый соперник, бесчестный и деспотический Зубов. Тем не менее именно вышеописанные монархические и аристократические учреждения имели в виду такие люди, как поэт и важный чиновник Державин или историк Карамзин, когда в царствование Александра I говорили о необходимости уберечь старые государственные учреждения от революционных попыток переделать их по образцу учреждений императорской Франции.

Всякий, кому дорога историческая истина, признает, что было очень мало древнего и соответствующего народному духу в этих полушведских, полунемецких надстройках над московскими учреждениями и обычаями. Характернейшей чертой тех, которые в эпоху Александра I считали себя консерваторами, являлось и является еще теперь желание восстановить не столько русские, сколько также иностранные учреждения, лишь бы только они не соответствовали новым нуждам общества. В самом деле, ни крепостное право, ни местное самоуправление в виде уездных и губернских дворянских собраний не были в числе основ Московского государства; полное отсутствие всякого центрального политического учреждения, кроме сената, собственно административного и судебного центра, совершенно противоречило политической системе старого государства, где сперва князья, позже великие князья и цари обыкновенно решали текущие дела, советуясь как с боярской думой, так и со всем народом, собиравшимся на общее собрание, а позже на собор, являвшийся видом неполного народного представительного собрания. И мы можем сказать с полным правом, что нельзя пытаться найти истинных консерваторов в рядах бюрократии, созданной по иностранному образцу, самое существование которой является как бы отрицанием старых русских учреждений. В России всегда существовали реакционные партии, не перестававшие стараться возвратить страну ко временам Екатерины II или Николая I, т. е. к эпохе расцвета самодержавия, допускавшего местное дворянское управление. Но в России никогда не было настоящих консерваторов, за исключением отчасти романтической школы старых славянофилов, желавших восстановить как политические учреждения ушедших веков, так и нравы и обычаи их далеких предков, нравы, сохранившиеся еще в крестьянстве. Но эта политическая археология слишком далека от быстро прогрессирующего общества, чтобы она заслуживала серьезной критики. Мы можем поэтому сказать, что конфликт, возникший между теми, которые под прямым влиянием Александра I переделывали русский политический строй, и теми, которые всячески этому мешали, не имеет ничего общего с вечной борьбой, ведущейся между сторонниками прогресса и защитниками установленного порядка.

После смерти Екатерины в России было столь полное отсутствие центральной политической организации, что Павел I, который призван был руководить судьбами России, мог без всякой помехи проявлять самый жестокий деспотизм, подвергая всяким случайностям внутреннюю и внешнюю безопасность государства. Высшее сословие увидело, что его вольности, дарованные Екатериною, находятся в опасности из-за недоверия государя к дворянству, которое ввиду этого не могло сохранить своих предводителей и свои губернские собрания. Вместо того чтобы основать свое самодержавие на самоуправлении высшего сословия, Павел I задумал завершить бюрократическую организацию; он создал сперва должности министров, затем секретариат, разделенный на столько департаментов, сколько было министров, т. е. на семь, и общее собрание начальников департаментов и министров, которое было неточно названо Государственным советом. Так началась в его царствование реформа высших учреждений по системе, созданной французской революцией и введенной первым консулом Бонапартом. Генеральный прокурор сохранил свое прежнее влияние, являясь теперь в роли министра юстиции. Кроме того, было создано Министерство финансов, торговли и уделов. Строго бюрократическая система проведена была и во внутреннем устройстве министерств; главные чиновники были совершенно свободны от административного или судебного контроля и заведовали всеми делами, относящимися к губерниям, вместе с губернаторами, и к уездам – вместе с их помощниками.

Административная централизация, подобная французской, была, таким образом, уже введена в России, когда удачный дворцовый заговор открыл Александру I, ученику республиканца Лагарпа, дорогу к трону и дал возможность завершить политическое преобразование России по образцу учреждений императорской Франции.

Чтобы выяснить причины незаконченной политической эволюции России, мы попытаемся дать общее описание политических и социальных идеалов этого монарха. Среди монархов первой части XIX в. никто в большей степени, чем внук Екатерины II, не может считаться учеником французских философов и моралистов. Его воспитание было доверено императрицей знаменитому Лагарпу, который сам был проникнут теориями энциклопедистов и еще в большей степени философией Ж.-Ж. Руссо. Нечего поэтому удивляться, что еще за много лет до своего восшествия на престол, молодой наследник выражал уже крайне отрицательные мнения о существовавших в России учреждениях. В своих письмах к Лагарпу, недавно опубликованных автором наиболее полной биографии Александра I, генералом Шильдером, он ясно говорит о своем намерении созвать когда-нибудь в России представительное собрание. Этому собранию он предполагал поручить выработку либеральной конституции для империи. Для себя же он мечтал о тихой, спокойной жизни вдали от общественных дел, о жизни, полной радости при виде созданного им самим общего счастья, так как им была бы России дарована политическая свобода, им же она была бы избавлена от деспотизма и тирании.

Эти политические воздушные замки («divagations politiques»), как называл эти мечты Александра I его выдающийся друг и советник, князь Адам Чарторыйский, не покидали императора в течение наилучшей и наиболее достойной части его царствования. Этим мечтам великое герцогство Варшавское обязано своею свободной конституцией, отмененной после первого польского восстания в 1830 году. Они же должны рассматриваться как отправная точка ряда политических реформ, которые медленно подготовляли полное изменение в условиях внутренней жизни России и были внезапно и несвоевременно прерваны необходимостью употребить все силы на защиту страны от иностранного вторжения. Через несколько лет, когда падение Наполеона снова дало России возможность обратиться к своему внутреннему развитию, новые препятствия, исходящие из-за границы, точнее реакционный дух, характеризовавший Священный союз, еще раз остановили либеральные устремления царя и, лишив его симпатий наиболее просвещенной части русского общества, толкнули недавних еще его союзников к возмущению и участию в несчастной революции 1825 года. Хотя либеральные мечты молодого Александра были иностранного происхождения, но в то же время они явились результатом отрицательного отношения к всемогущей бюрократии, царствовавшей в России в течение всего XVIII столетия, дурные последствия управления которой признавались уже Екатериной II.

Мрачные стороны абсолютизма сделались особенно заметны тогда, когда он подверг опасности свободу и безопасность как частных лиц, так и членов императорской фамилии. За несколько дней до убийства Павла I распространился слух о том, что будут арестованы наследник и его старший брат Константин. И одним из первых распоряжений нового царствования было возвращение из ссылки целого полка, сосланного в Сибирь за какое-то ничтожное нарушение дисциплины.

К счастью, среди своих ближайших товарищей молодой император нашел трех человек, одинаково честных, хотя и неодинаково талантливых, составлявших нечто вроде совершенно неофициального совета, подготовлявшего различные административные реформы, которые скоро и были введены в империи не как нечто законченное, но как первый шаг к общей перестройке империи на либеральных началах. Один из этих трех друзей, князь Кочубей, оказал государю еще более крупную услугу, порекомендовав ему в качестве личного секретаря гениального человека. Глубокое знакомство этого человека с русскими и иностранными учреждениями позволило императору придать определенный характер его внутренним реформам и даровать России некоторые учреждения и юридические нормы, сохранившиеся и поныне, точное выполнение которых могло бы, бесспорно, положить предел безграничной власти царского произвола или, скорее, министерского деспотизма. Этот человек, истинно проницательный, был Сперанский, воспитанник духовной семинарии, которая, несмотря на многочисленные недостатки, имела, по крайней мере, то преимущество, что давала вместе со знанием латинского языка известную философскую дисциплину ума.

Именно по совету таких людей, как Кочубей, Чарторыйский и Сперанский, Александр приступил к установлению двух новых приспособлений в политической машине империи, т. е. к созданию Государственного совета и Совета министров, главные руководители которых должны были собираться в общий комитет для обсуждения дел в присутствии императора. Воспитатель Александра, иностранец Лагарп приглашен был в Россию, чтобы высказать свое мнение по поводу переустройства государственного режима. В протоколах заседаний этого неофициального совета мы находим некоторые указания, данные Лагарпом молодому императору. Они сводились к необходимости установления могущественного личного правительства, окруженного несколькими государственными учреждениями, как например, Государственный совет, призванный вырабатывать законы и по характеру совершенно отличный от сената. Протестуя против назначения первого министра или канцлера, Ла-гарп настаивал на необходимости ограничить власть министра волей императора.

Здесь легко видеть уже, что республиканские взгляды Лагарпа уступили место новому идеалу могущественного единоличного правительства, руководимого идеями справедливости и свободы и управляющего народом сообразно с интересами его, но без его участия. Этот идеал доброго тирана, возрождающийся со времен Римской империи, не раз очаровывал и народные массы, и политических мыслителей как в эпоху Возрождения, так и во вторую половину XVIII в. Он же был воспринят великим наследником революции, первым консулом Наполеоном Бонапартом. Наполеон внушал изумление и наставнику Лагарпу, и ученику Александру. Последний в течение целых годов считал его истинным республиканцем, лишенным всякого личного честолюбия и создавшим диктатуру исключительно временную для блага самой же республики. Новейший биограф Александра I прекрасно подчеркнул разочарование, испытанное императором при известии о новом государственном перевороте, при помощи которого Наполеон превратился в пожизненного консула и превратил высших государственных чиновников французских, называвшихся «граждане-министры», в «превосходительства». Слово «тиран» в применении к Наполеону было употреблено Александром до начала войны, закончившейся Тильзитским миром и личным свиданием обоих императоров в 1807 г.

Последующие годы могут быть рассматриваемы, как период наибольшего политического и социального влияния Франции на Россию. Это была эпоха первого франко-русского союза, направленного главным образом против Англии и закончившегося общим изгнанием ее товаров при помощи континентальной системы. Эти годы были также для России годами новых территориальных приобретений и окончательного занятия Финляндии, которая перешла под владычество русских царей в качестве независимого княжества, получившего от победителя не только признание и даже расширение своих политических привилегий и свободных учреждений, но также увеличение своей территории присоединением Выборгской губернии, раньше принадлежавшей России. Период до 1812 года вообще является наиболее обильным как новыми учреждениями, так и проектами таковых. Именно в течение его сообразно с желаниями царя Сперанский составил разработанный детально план новой организации империи и радикальной реформы ее центрального управления.

Мы дадим краткое изложение этого интересного документа, опубликованного уже по-французски Николаем Тургеневым в его известной книге «Россия и русские». Составитель плана стремился найти, по его собственным словам, средство сделать основные законы государства ненарушимыми и священными для всех, не исключая и монарха. Согласно взглядам Ж.-Ж. Руссо, Сперанский полагал, что правительство не может быть законным, если оно не основывается на выраженной народом воле. Это не значит, что Сперанский вместе с автором «Общественного договора» любил одну только демократию. Напротив, как выдающиеся люди великой революции, он пытался согласовать столь противоречивые взгляды, как взгляды Руссо и Монтескье. Он объявил, что право создавать законы должно быть предоставлено народу, но раз они установлены, блюсти их должна аристократия. «Никакая монархия, говорит он, следуя за Монтескье, не могла бы существовать без дворянства». Применяя эти общие правила к России, Сперанский начал с глубокой критики всего существующего государственного строя. «Судя по внешности, – говорит он, – мы обладаем всем, но в действительности у нас нет ничего, даже настоящей монархии, потому что жизнь, собственность и даже честь дворянина зависят не от закона, а от воли правительства». Население России состоит не из дворянства, третьего сословия и низших слоев населения, а только из двух классов – рабов земельных собственников и рабов самодержавия. Сперанский хотел создать в России новый социальный и политический строй. «Для высшего сословия, писал он, должен быть обязательным закон о первородстве. Это сословие призвано занимать главные должности в государстве и поддерживать существующие законы. Все те, которых монарх не включил в ряды высшего сословия, также и те, которые не получили своих привилегий по закону первородства, должны быть рассматриваемы как принадлежащие к низшему сословию». Из этого видно, что Сперанскому дорог был английский идеал в смысле близости и связи между дворянством и низшим сословием. Как это практиковалось в Англии, он хотел, чтобы царь возвел в дворянское звание богатые буржуазные фамилии. Дворянство составило бы отдельную палату как английская палата лордов. Главная привилегия его состояла бы в исключительном праве владения крепостными. Но не нужно это право считать вечным, так как институт рабства слишком противоречит здравому смыслу. Прежде всего, закон должен был установить размер реальных требований, которые помещик имеет право предъявлять своим крепостным. Затем крестьяне должны снова получить возможность пользоваться старой привилегией перехода от одного помещика к другому. Таковы были социальные взгляды Сперанского.

Что же касается политической части его плана, то она основана на знаменитой теории разделения властей. В его проекте основных законов 1809 года мы в заключение читаем следующие фразы: «Три принципа приводят в движение государственную жизнь: принцип законодательной власти, исполнительной и судебной. Принцип и источник этих властей находятся в народе. Совершенно отделенные друг от друга, эти власти безжизненны, они не могут дать ни законов, ни прав, ни обязательств. Чтобы оживить их, мы должны их объединить и привести в равновесие. Их комбинированное действие является высшею властью. Трудно допустить, что один человек может поддержать строгое равновесие между этими тремя властями во всех различных правительственных выступлениях; необходимо иметь специальное учреждение, в котором вырабатывались бы правила для комбинированного действия этих трех властей при всяких обстоятельствах. Это главный довод в пользу специального учреждения, Государственного совета, в котором вырабатывались бы все мероприятия». Легко видеть, что во всей этой теории, доказывающей необходимость специального органа, который согласовывал бы административные правительственные действия с законами, Сперанский находился под прямым влиянием французских образцов, точнее – проекта конституции, выработанного Сийесом, измененного и примененного на практике первым консулом. Эти идеи, которые принято называть наполеоновскими, послужили основанием для административного и политического устройства, еще до сих пор существующего во Франции, и определили собой в большой степени политическую философию современной Европы.

Согласно этим принципам, Сперанский предложил устройство четырех различных центральных учреждений: законодательного, известного под именем Государственной думы; высшего судебного учреждения, старого сената; учреждения, облеченного исполнительной властью в лице высших чиновников-министров, и, наконец, Государственного совета, специально предназначенного для выработки мероприятий, согласных с существующими законами и приводившихся в исполнение в случае утверждения их императором. Дума должна была составиться из делегатов, выбранных губернскими собраниями. Внесение вопросов на обсуждение Думы принадлежало правительству за исключением следующих трех случаев, когда Дума сама могла проявить свою инициативу и высказать свои соображения: 1) по поводу общегосударственных нужд; 2) по поводу ответственности министров за неудачные распоряжения и 3) по поводу действий, нарушающих основные законы. При организации министерств Сперанский преследовал особенно две цели: введение единообразия в способы заведования каждым министерством подведомственных ему дел и установление ответственности министров. Первая цель достигалась созданием специального учреждения, Комитета министров, председателем которого должен был бы быть император, вторая – подчинением министров в судебном отношении представительному собранию. Вопреки общему мнению, Сперанский считал, что сенат нельзя наделить правами законодательного учреждения; его функции должны были ограничиться только судебными функциями и он должен был сделаться одновременно и кассационным судом, и судьею между частными жалобщиками и государственными чиновниками. Государственный совет должен был бы состоять из лиц, назначенных императором, и делиться на департаменты. Все департаменты должны собираться на общее собрание, которому предоставлялось право обсуждать текст новых законов. Большинство, высказавшееся за какое-нибудь мнение, не обязывало императора, который мог настаивать на необходимости нового обсуждения предложений членов меньшинства.

Таков был в общих чертах план Сперанского. Он проводил в большой степени те самые идеи, которые поддерживались членами неофициального совета, знаменитым триумвиратом, и находился в полной гармонии с желаниями самого Александра I. Тем не менее ему не суждено было осуществиться. Уже в 1812 году реакционная партия была достаточно сильна, чтобы внушить императору подозрения к могущественному любимцу. На него донесли, что он находился в тайных сношениях с Наполеоном и что главной целью его деятельности было создание анархии внутри страны, которая подвергла бы опасности существование империи как раз тогда, когда все силы нации должны были быть направлены против внешнего врага. Но человек, читающий по прошествии почти века разные памфлеты, опубликованные или неопубликованные, направленные против Сперанского, остановится в изумлении перед полным несоответствием между фактами и направленными против Сперанского обвинениями. Где удалось найти в проектах Сперанского что-нибудь, позволяющее сказать, что его намерением было дезорганизовать империю и вызвать всеобщее замешательство? Однако буквально таковы обвинения служившего под начальством Сперанского Розенкампфа. Нечего поэтому удивляться, что такие имена, как новый Кромвель, изменник, продавшийся Франции и Наполеону, часто встречаются в официальных и полуофициальных записках, при помощи которых консерваторы и националисты боролись с человеком безукоризненно чистых намерений, с человеком бесспорной честности, который, наконец, вполне согласовал свои действия и проекты с точно выраженными желаниями царя. Трудно понять, почему даже в глазах людей с более или менее либеральным прошлым, как например знаменитый историк Карамзин, Сперанский являлся врагом дворянства, тогда как никто больше его не старался способствовать политическому значению дворянства, давая возможность этому сословию при помощи закона о первородстве сорганизоваться по образцу английского высшего дворянства. Не следует забывать, что это обвинение первое обратило внимание императора Александра на недостаток доверия к его главному советнику со стороны правящего сословия. Знаменитый мемуар Карамзина «О старой России» был началом кампании консервативной партии против всесильного любимца.

Но удивительнее всего та легкость, с какою государь поверил всем этим доносам, и глубочайшее лицемерие его поведения по отношению к человеку, который был только выразителем его собственной воли. Нельзя ничем оправдать двуличность, проявленную Александром во время его последнего свидания со Сперанским. После того, как Александр только что простился с человеком, пользовавшимся полным его доверием, после того, как он только что проливал слезы, обнимая Сперанского, Александр предал его немедленно чинам государственной полиции и приказал отправить его в ссылку. Письмо, написанное Сперанским немедленно по прибытии его в Нижний Новгород и оставшееся без ответа, заключало в себе лучший ответ на направленные против него обвинения и строгое осуждение поведения императора. Сперанский настаивает в нем, что первый набросок плана общей организации империи сделан был им под покровительством Его Величества и по формальной его просьбе. «Этот труд, Государь, – продолжает обвиняемый, – единственная причина всех выпавших на мою долю несчастий. Я могу отправиться в ссылку в Сибирь, не теряя уверенности, что рано или поздно Ваше Величество возвратится к тем же основным идеям; они проникли в Ваше сердце; они внушены не мною; они были уже сформулированы в Вашем уме. Если способ их применения может и должен быть изменен, а осуществление их должно быть отложено до более спокойного времени, – все же принцип, на котором они построены, не может оспариваться».

В виду таких признаний почти нельзя сказать, что немилость, постигшая Сперанского, является всецело результатом болтливой критики, которую позволял себе когда-то всемогущий министр по поводу частых перемен мнений и отсутствия последовательности, проявленных Александром при выполнении давно задуманных реформ. Говорят, – чему склонен верить и позднейший биограф этого великого государственного человека, – что государь счел себя оскорбленным отзывами своего министра, но если это так, в каком свете явится перед нами характер Александра I, который, мстя за личную обиду исполнителю собственных намерений, притворяется, что верит обвинениям, в лживости которых на самом деле не сомневается? Но слова, сказанные Александром насчет Сперанского одному из своих доверенных людей, Новосильцеву, к сожалению, не оставляют никакого сомнения в узком эгоизме императора, которому он пожертвовал своим министром. «Верите ли вы, что он изменник? – спросил Новосильцев. – Ни в каком случае; на самом деле он провинился только предо мною лично, провинился тем, что за мое доверие и дружбу он заплатил мне самой черною, самою отвратительною неблагодарностью».

Император обвиняет Сперанского за выражения, которые тот осмелился употребить и которые, очевидно, касались всяких колебаний внутренней политики Александра. Пожалуй, будет полезно взглянуть на эти колебания; они нам объяснят до известной степени, почему хорошие намерения царя остались только намерениями и почему требования свободы и представительного правления остались неудовлетворенными, требования, косвенно вызванные самим императором и породившие впоследствии военное восстание, повлекшее массу жертв и так жестоко подавленное Николаем i. Уже в 1803 году стало ясно, что Александр, как и его предшественники, не имеет никакого желания поступиться хотя бы незначительною частью своих царских прерогатив. Вот и доказательство этого: наряду с созданием министерств закон дал сенату право, которым уже целые века пользовались высшие судебные учреждения Франции – делать представления по поводу законов, оказавшихся не в полном соответствии со всем существующим законодательством. Случай такого рода представился в 1803 году по поводу нового распоряжения, согласно которому от дворян, имеющих чин ниже унтер-офицера, требовалась двенадцатилетняя служба. Этот закон противоречил жалованной дворянству грамоте Екатерины II, которою уничтожалась обязательная служба дворян. Нечего поэтому удивляться тому, что один из сенаторов, граф Потоцкий, счел себя вправе предложить своим коллегам коллективно протестовать против закона, несмотря на непримиримую оппозицию этому предложению со стороны председателя Державина. Сенат был холодно принят императором, а закон, изданный через несколько месяцев, пояснил прежнее распоряжение таким образом: разрешается сенату делать представления только в тех случаях, когда старые законы противоречили один другому, но такое право вовсе не распространяется на законы, изданные в текущее царствование. На самом же деле это означало просто взятие назад только что дарованного права, ограничивавшего отчасти самодержавие.

Александр охотнее соглашался ограничить свою императорскую власть, когда собирался вступить во владение Польшей. Именно ему принадлежала инициатива создания великого герцогства Варшавского и дарования ему представительных учреждений. Австрия отнеслась очень враждебно к этому плану и Матерних так восстал против него на Венском конгрессе, что чуть не испортил своих хороших отношений с царем. Что же касается самой России, то Александр ограничивался только простым выражением своего намерения перестроить империю по образцу европейских конституционных монархий. Но он вовсе не принимал мер для осуществления этого своего намерения. Священный союз и всякие конгрессы, созываемые для борьбы с революцией, приводятся обыкновенно в качестве причин, помешавших царю исполнить самые дорогие свои желания. В конце концов, царствование Александра I обогатило Россию только созданием Государственного совета и министерств.

Теперь рассмотрим детальнее этот новый законодательный и административный механизм. Начнем с Государственного совета. Что особенно отличает его от подобных же учреждений Англии, Франции или Германии, это то, что он является не чисто совещательным учреждением для всех государственных дел или, как во Франции, в то же время административным судилищем, а учреждением, выполняющим самые разнообразные функции – законодательные, финансовые, административные, судебные. Объясняется это отчасти тем, что выполнение функций, предоставленных, по проекту Сперанского, Думе, перешло к Государственному совету, когда идея представительного собрания была окончательно оставлена. Не приходится поэтому удивляться и тому, что одним из главных занятий Государственного совета с 1812 года и до наших дней является обсуждение и подготовка законов и составление государственного бюджета, две функции, выполнение которых в представительных монархиях лежит на представителях народа и последняя из которых, по крайней мере, выполняется обычно нижней палатой. Для американца, привыкшего видеть в законе выражение воли народа, должно казаться странным, что единственное различие в России между административным распоряжением и законом является то, что последний обсуждается Государственным советом. Таким образом, тот самый акт, который во Франции, например, рассматривается, как указ, в таком смысле этого слова, в каком оно употреблялось во времена Тюдоров и Стюартов, в России имеет значение и характер закона. Самая форма, в которой выражается участие совета в составлении нового закона, прямо скопирована с форм, которыми пользуется французский Государственный совет при издании новых административных правил. В ней содержатся известные слова: «по рассмотрении предположений Государственного совета», что означает, что Государственный совет сперва высказал свое мнение по данному поводу.

Некоторые лица неправильно толковали смысл этих слов, говоря, что решения совета обязательны для государя.