Русская песня в изгнании

Русская песня в изгнании
Максим Кравчинский

Имена (Деком)
«Русская песня в изгнании» продолжает цикл, начатый книгами «Певцы и вожди» и «Оскар Строк – король и подданный», вышедшими в издательстве ДЕКОМ.

Это первая книга об эстраде русского зарубежья, которая не ограничивается периодом 20–30 гг. XX века.

Легким литературным языком автор повествует о судьбах, взлетах и падениях артистов русского зарубежья.

Как сын русского казака, инкассатор из Болгарии Борис Рубашкин бежал на Запад и стал звездой мировой оперной сцены, а потом был завербован американской разведкой?

Как подруга Матисса и Майоля, а в дальнейшем миллионерша-галерейщица и автор уникального альбома «блатных песен» Дина Верни попала в гестапо и выбралась оттуда благодаря любимому скульптору Адольфа Гитлера?

Как Федор Иванович Шаляпин относился к ресторанным певцам и цыганскому романсу? Почему А. Вертинский и П. Лещенко падали перед ним на колени и целовали руки?

Какое отношение к песням эмигрантов имеют Максим Горький, Лев Толстой, Иосиф Бродский, братья Мавроди, Александр Солженицын, Ив Монтан, Михаил Шемякин и Эдуард Лимонов?

Как живется сегодня на вновь обретенной родине Вилли Токареву, Михаилу Шуфутинскому и Любови Успенской?

А еще две истории о русской мафии, любви и, конечно, ПЕСНЕ.

Компакт-диск прилагается только к печатному изданию.

Русская песня в изгнании

Автор составитель Максим Кравчинский

Серия «Имена».

Основана в 1997 году

Автор проекта и главный редактор серии Я. И. Гройсман

Предисловие

Интеллигенция поет блатные песни, –

Вот результаты песен Красной Пресни…

    Н. Коржавин, пародия на стихотворение Е. Евтушенко

Мои музыкальные пристрастия всю жизнь создавали мне легкую головную боль или как минимум служили поводом для шуток и удивления со стороны самых разных людей.

Хотя все они, конечно, «мою» музыку слушали и местами любили.

Что же в ней такого странного, смешного и притягательного? И что это за песни?

Конечно, речь идет о «блатных» песнях, или новом гордом имени жанра – «русском шансоне». Волей случая я столкнулся с ними в пионерско-советском детстве.

Столкнулся, заинтересовался, полюбил и стал собирать.

Впервые я услышал песни эмигрантов в начале 80-х годов. Кассету принес знакомый моего деда – продвинутый воронежский дантист Валера. Несколько недель лента безостановочно звучала снова и снова. Я выучил наизусть «Небоскребы», «Стаканчики», «Чубчик»… Первое время вопрос, кто это поет, меня не заботил. Хотелось просто слушать музыку, так не похожую на официальную эстраду тех лет.

Бабушка не одобряла увлечение: ругала дантиста, а песни обзывала «шпанскими». Лучших слов для того, чтобы еще больше заинтересовать меня, трудно было придумать. В какой-то момент я поинтересовался у Валеры, кто же все это исполняет.

«Эмигранты», – ответил он. И после паузы добавил: «Токарев».

Понятного все равно было мало. Эмигранты – значит за границей живут. Еще интереснее. Но на пленке звучали голоса как минимум пяти разных исполнителей, и одна из них была… женщиной, а значит, «Токаревым» быть никак не могла. Помню, тот факт, что хулиганские песни пела дама, меня, юного, до крайности удивил.

Пройдет несколько лет, прежде чем голоса с той ленты начнут «распадаться» на отдельных людей с именами, альбомами, судьбами… Мир «подпольной» песни оказался очень разным: здесь были свои «короли», свои изгои, гении и неудачники.

Значительная часть «запрещенной музыки» приходила в СССР из-за рубежа. Первая волна русской эмиграции, девятым валом, накрывшая Европу после 1917 года, положила начало понятию «эмигрантской песни».

Первая встреча с Нью-Йорком. Максим Кравчинский с родителями и Михаилом Гулько.

Во времена СССР только эти песни и являлись музыкальным протестом. Никакого отечественного рока и в помине не было, а «жестокий романс» был, и именно его пели люди. Материал, может, местами наивный, местами «колючий», но зато настоящий.

На волне хрущевской «оттепели» в Союзе начинает возникать параллельная эстрада.

Это связано с появлением большого количества личных магнитофонов и немереной смекалкой наших граждан. Под одну гитару, зацепив прищепкой микрофон на бельевой веревке, теперь любой мог прямо дома на кухне что-нибудь спеть и записать себя, а потом дать послушать кому-нибудь.

Во времена повального увлечения «магнитофонной культурой» самые разные, порой весьма знаменитые и уважаемые люди записывали пленки с «неофициальным» репертуаром. Например, в моей коллекции есть запись матерных частушек, напетых Юрием Никулиным под аккомпанемент циркового оркестра. Сохранилось несколько «одесских» вещей в исполнении популярного артиста оперетты, известного по картине «Свадьба в Малиновке», Михаила Водяного.

«Блатные» песни, записанные «супергероем» советского кино Николаем Рыбниковым, получили столь широкое распространение, что их исполнителем заинтересовались в КГБ и даже провели специальную голосовую экспертизу. Однозначного ответа она не дала, и от актера отстали. Немного «похулиганил» Брайтон-Бич, ресторан «Приморский». 1990 в этом направлении и коллега Н. Рыбникова – Анатолий Папанов. «Звезда» отечественного футбола вратарь клуба «Зенит», а впоследствии великолепный спортивный комментатор Виктор Набутов, отец известного сегодня тележурналиста Кирилла Набутова, также увлекался «запрещенными песнями». Обладатель приятного баритона, он имел все шансы стать номером один на подпольной эстраде. К сожалению, его голос на пленке не сохранился. Большим спросом у слушателей пользовалось в 70-е годы творчество Виталия Крестовского, «в миру» заместителя директора Ленинградского завода по ремонту ЭВМ Валерия Павловича Цыганка. Частенько самодеятельные певцы имитировали голоса популярных артистов, порождая тем самым невероятные слухи. Так, Борис Рахлин в 60-е годы, аккомпанируя себе на рояле, спел голосом Утесова большой цикл «блатных песен». Не счесть было «подражателей» Владимира Высоцкого, самым известным из которых считается некто Жорж Окуджава.

Так когда-то расходились первые записи Высоцкого, Галича, Баграмова и многих других. Но наряду с авторами-исполнителями, читавшими стихи под гитару, стали появляться просто певцы, исполнявшие известные всем, но запрещенные официально песни. Самым заметным из немногочисленного в те годы «подпольного шоу-бизнеса» стал, безусловно, Аркадий Северный. «Король блатной песни» – так писали о нем двадцать лет назад, так пишут и сегодня.

Конечно, он был не одинок. В одно время с Северным работали в жанре еще несколько человек: Владимир Сорокин и Валя Сергеева в Одессе, Константин Беляев в Москве, Александр Спиридонов (Комар) в Воронеже, Александр Шеваловский во Львове, Владимир Шандриков в Омске, группы «Братья Жемчужные», «Одесситы», «Магаданцы», «Воркутинцы»…

Однако их популярность со СЛАВОЙ Северного не сравнить. Так решило время.

Было два имени, на ком дельцы звукозаписи времен «застоя» делали огромные деньги: Высоцкий и Северный. Галич, конечно, тоже, только его песен боялись – за них реально сажали.

Но 1980 год стал последним в жизни как Владимира Высоцкого, так и Аркадия Северного, и у людей наступил информационный голод.

«Свято место пусто не бывает». Летом 1982 года советский слушатель был сражен в самое сердце альбомом никому неизвестного эмигранта с русской фамилией Токарев. «Я тут в Америке уже четыре года», «В шумном балагане», «Небоскребы», «Мурка»… не было дома, где бы из динамиков не раздавался его узнаваемый голос. Токарева любили дети, у «знакомых дипломатов» переписывали новые кассеты их родители, и тихонько мурлыкали легкие мотивы бабушки и дедушки, вспоминая, видимо, «песенки» Пети Лещенко и Сашеньки Вертинского.

«Токаревский бум» – так называет то время сам Вилли.

Именно с его песен началось мое знакомство с музыкой «русской эмиграции».

Уже потом, позже довелось услышать Михаила Гулько, Мишу Шуфутинского, Любу Успенскую и Анатолия Могилевского – «могучую кучку» Брайтон-Бич.

Я продолжил коллекционировать «жестокий романс», отдав предпочтение новому «направлению» – «ЭМИГРАНТАМ». Эти парни были как-то поинтереснее наших «музыкальных диссидентов»: звук у них был качественный и профессиональный, ведь им не приходилось прятаться от КГБ по квартирам и ночным ДК, чтобы записать альбом; репертуар разнообразный, часто авторский, а имена их окружал невероятный, просто фантастический рой слухов и домыслов. Как тут было не «влюбиться»?

К тому же и мой родной папа эмигрировал незадолго до московской Олимпиады.

Но он не поет.